Космическая чума. Сборник - Гэри Вульф

Собственно, лакированной она была чисто условно. Это не следовало из ее косметики, одежды или прически. Она была само совершенство. Короче, у нее был такой глянцевый вид, что наводил на мысль об автоматроне, запрограммированной создавать определенное впечатление и в нужный момент говорить нужные слова. Как будто она никогда не задумывалась ни о себе, ни о проблемах, которые выходили за компетенцию ее запрограммированных интересов. Как будто покрой ее платья и застывшая красота лица были важнее всего в ее жизни.

Девица с налетом полной безразличности быстро исчезла, и у меня было всего несколько мгновений прощупать ее сущность. И все же я видел ее глаза. Они какое-то время бездумно смотрели в точку в трех дюймах над моим плечом, а потом сосредоточились на мне. Причем не важно, где, в какой точке комнаты она сейчас находилась: поднимала ли шторы или убирала всякую мелочь, будто какая-нибудь младшая сестра. Наконец она поставила мой поднос на столик и остановилась, глядя на меня сверху вниз.

С первого взгляда я понял, что она не телепат. Поэтому я грубо спросил:

— А где та девушка? Где моя сиделка?

— Я заменю ее на время, — сказала она. В ее голосе чувствовалась какая-то напряженность. Она старалась использовать тот вкрадчивый деликатный тон, которым пользуется профессиональный ясновидец. Но заученный голос ломался и сквозь него проступали ее естественные интонации.

— Почему?

Тут она смягчилась или, может, чуть расслабилась. В ее лице появились намеки на характер, а тело потеряло свою суровую недоступность.

— Вас что тревожит? — спросил я ее мягко. У нее на уме было что-то такое, что оказалось чересчур велико для нее, а дрессировка была не столь хороша, чтобы она могла это скрыть. Я надеялся ей помочь. И еще я хотел знать, что она здесь делает. Если ученый Фелпс думает надавить на меня рычагом в образе женщины, он глубоко заблуждается.

Она смотрела на меня, и я ловил тень борьбы на ее лице.

— Тревожит? — спросила она шепотом.

— Да. Что вас тревожит?

— У меня…, Мекстромова болезнь. — Последнее слово вырвалось с парой слезинок, появившихся из-под прикрытых век.

— Ну и что? — спросил я. — Стоит ли из-за этого так убиваться?

Она захлопала глазами и посмотрела на меня.

— А разве это не ужасно?

Я вспомнил о боли в пальце и попробовал солгать:

— Мне чуточку больно, но, по правде говоря, это, наверно, из-за того, что я долго тянул с первой процедурой.

Я потянулся к столику и нашел сигареты. Выудил две и предложил ей. Она осторожно протянула руку, готовая в любой момент ее отдернуть. Правда, почти тотчас это прошло. Такое чувство испытываешь, когда отправляешься в кабинет зубного врача, чтобы покончить раз и навсегда с неприятным делом. Это стоит непреодолимых усилий. Но стоит пересечь какой-то рубеж, после которого повернуть назад уже невозможно, и дальше идешь вперед без всяких колебаний.

Наконец она дотянулась до сигарет, но была очень осторожна, стараясь не касаться моей руки, будто та могла ее ужалить. Потом, как бы решившись, ее рука скользнула мимо пачки и коснулась моего запястья.

Три мгновения мы стояли как вкопанные. Потом я поднял другую руку, вытащил сигарету, о которой она забыла, и протянул ей.

Я участливо взглянул на нее. Потом поднял левую руку и посмотрел на заразу. Палец, который когда-то жевал мекстромов младенец в Хоумстиде. Неуверенно пожав плечами, я поднес ее руку ко рту и коснулся ее языком и прощупал своим восприятием, зажав тонкий кусочек ее кожи между зубами. Затем резко сжал их, почувствовав кровь. Она дернулась, замерла, прикрыла глаза и сделала глубокий вдох, но даже не вскрикнула.

— Если не ошибаюсь, должно сработать, — сказал я спокойно. — Теперь ступайте и помажьте йодом. Похоже, человеческий укус переносит инфекцию, и я не думаю, что какой-нибудь антисептик сможет остановить Мекстромову инфекцию. Они пробовали на мне антисептики, — вспомнил я Хоумстид. — Теперь, мисс, не знаю, как вас там, садитесь сюда и рассказывайте, как вас осенила эта жуткая идея.

— О, я не могу — заплакала она и перестала сосать свой кровоточащий палец.

В объятиях я не нуждался. Я только хотел убедиться. Кто-то нажал на нее. Может, кто-то, кого она любила, стал мекстромом, и она решилась. К тому же была вероятность, что ей дали понять, что возьмут ее в сообщники только в том случае, если она подхватит Мекстромову, и использовали мое пребывание как отличную возможность проверить меня, а заодно получить и ее.

Я поразился. Вроде бы она была не большого ума. Я не мог себе представить, с какой стати Фелпсу, который держал ключевые позиции, давать ей зеленый свет. За исключением того, что она была женщина привлекательная, если вам нравятся красивые куколки. А ей, наверное, нравилось жить в своеобразном мирке, окруженном со всех сторон журналами, кружевными занавесками, телевизионной мыльной оперой и полным загоном мекстромовых детишек. Просто немыслимо, как поборники нового общества начинают удовлетворять свои потребности в женщинах, чьи мозги связаны мирскими заботами о доме и семье.

Ладно. Надеюсь, она ее подхватит, если по-настоящему этого захочет. И голову могу дать на отсечение, что она пошла на это ради своего суженого, а не во имя элитарного общества, которое он создает.

Я покончил с завтраком и отправился посмотреть, как парочка телепатов играет в шахматы. Но после ленча все это мне наскучило. Шахматы телепатов ничем не лучше покера ясновидцев.

Потом настал черед обеда, заполненного лабораторными анализами, экспериментами, обследованиями, процедурами и тому подобным; они были ничем не лучше предпринятых в Хоумстиде, и я удивил их и несказанно обрадовал, выдав на-гора прошлые данные о крови и прочей дряни.

Они не удостоили меня новой подружкой, и я бродил вокруг после обеда, скрываясь от Торндайка или Фелпса. Мне не хотелось вступать в какую-нибудь новую дискуссию с ними, и не нужно было быть большим ясновидцем, чтобы предсказать, в какую беспросветную тьму повергнут меня их семантические упражнения.

И я снова пораньше завалился спать. И снова в восемь утра меня разбудил стук в дверь. На этот раз это был уже не робкий, испуганный стук. Теперь он звучал куда веселее и громче. Моя реакция осталась прежней. Поскольку это был их спектакль и декорации, я просто недоумевал, с чего им так раскланиваться.

Опять лакированная. Она вошла с грустной улыбкой и поставила поднос.

— Взгляните! — воскликнула она и вытянула руку. Кровь перестала течь, и ранка покрылась тонкой корочкой. Я прощупал ее и кивнул. Без сомнения, чувствовались первые признаки Мекстромовой.