Принц и пилигрим - Мэри Стюарт

Все это всплывает у меня перед глазами, купаясь в ярком свете. Но далее следует часовня при горящих свечах, в ней выставлено тело герцога, и монахи поют молебствия; сцена затмевается, и вот уже я стою в изножье гроба, в котором лежит его отец, стою и жду, чтобы явился дух человека, преданного мною. Я рассказал об этом Нимуэ, но даже она не смогла облегчить мою душу. Ибо мы с ней (объяснила мне она) разделяли одни и те же мысли и видения, так что она и сама не в силах провести границу между сегодняшним Тинтагелом, овеянным теплыми летними ветрами, разбивающими прибой о береговые скалы, и моим зимним штормовым прошлым.

Тинтагел, оплакивающий недавнюю смерть герцога Кадора, и для нее, и для меня походил на сновидение больше, чем обдутая зимними штормами твердыня, где некогда Утер в объятиях жены Горлойса Игрейны зачал Артура, будущего короля Британии.

И так во всем. После Тинтагела мы отправились на север. Память или сон в бесконечно тянущейся тьме показывает мне плавные холмы Регеда, леса — как нависшие темные тучи, озера, плещущие рыбой, и отраженный в воде, словно в зеркале, Каэр-Банног, где когда-то я спрятал великий меч, предназначенный для Артура. И Зеленую часовню, в которой позже, в ту легендарную ночь, Артур поднял этот меч своей рукой.

Так, играючи, мы проследили путь меча, который годы назад я проделал всерьез, но что-то, некое чувство — я теперь не уверен даже, что оно было пророческим и просто справедливым, — велело мне хранить молчание об остальном, что мне самому тогда открылось лишь проблесками. Этот новый подвиг предназначен не мне, его очередь наступит после меня, теперь же срок еще не пришел. И я ни словом не обмолвился о Сегонтиуме и о том месте, где и по сей день глубоко в земле запрятаны остальные сокровища, которые возвратились в Британию вместе с мечом.

Наконец мы оказались в Галаве. То было счастливое завершение приятного путешествия. Нас принял граф Экгор, раздобревший от старости и хорошей жизни после установления мира. Представляя Нимуэ леди Друзилле (и подмигнув мне при этом), он провозгласил:

— Вот наконец-то жена принца Мерлина, душа моя.

А рядом с ним стоял мой верный Ральф, раскрасневшийся от радости, гордый, как павлин, своей пригожей женой и четырьмя крепкими ребятишками и жаждущий услышать вести об Артуре и о том, что происходит на юге.

В ту ночь мы с Нимуэ спали вдвоем в той башне, куда меня когда-то принесли выздоравливать от яда, данного мне Моргаузой. Уже наступила полночь, мы лежали и смотрели через узкое окно, как месяц освещает вершины холмов, когда вдруг она пошевелилась, потерлась щекой о мое плечо и тихо спросила:

— А теперь что? Брин-Мирддин и хрустальный грот?

— Думаю, да.

— Если твои холмы столь же прекрасны, как здешние, может быть, мне не так уж и жалко будет покидать Яблоневый сад… — я услышал по голосу, что она улыбается, — по крайней мере на лето!

— Я обещал тебе, что до этого дело не дойдет. Скажи мне лучше, как ты предпочитаешь проделать этот последний отрезок своего свадебного путешествия: сушей по западным дорогам или же морем от Гланнавенты до Марвдунума? Я слышал, что море сейчас спокойно.

Она помолчала. Потом задала вопрос:

— Но почему ты спрашиваешь меня? Я думала, что…

— Что ты думала?

— Что ты еще хочешь мне кое-что показать, — ответила она после недолгой заминки.

Я понял, что она так же читает мысли, как и я. И спросил:

— Что же это, моя милая?

— Ты рассказал мне всю историю чудесного меча Калибурна, благодаря которому Артур держит в своих руках власть над страной, и показал мне все места, связанные с этой историей. Показал мне, где тебе было первое видение о мече, приведшее тебя к нему; и куда ты его перепрятал впредь до того часа, когда Артур вырастет и сможет его поднять; и где, наконец, это произошло. Но где ты его тогда нашел, ты мне не показал. Я думала, что это ты решил открыть мне напоследок, перед тем как направиться в Брин-Мирддин.

Я не отвечал. Она приподнялась на локте и заглянула мне в лицо. А лунный луч скользил, высвечивая серебром по черни, прелестные линии: висок, скулу, шею, грудь.

Я улыбнулся, ласково проведя пальцем по изгибу ее плеча.

— Как я могу думать и отвечать тебе, когда ты так прекрасна?

— Очень просто можешь, — не двигаясь, отозвалась она с ответной улыбкой. — Почему ты это скрываешь от меня? Потому что там осталось еще что-то, я угадала? И это принадлежит будущему?

Итак, провидение или догадка, но она знает. Я сказал:

— Да, ты права. Осталась одна тайна, одна-единственная. И ты права, она принадлежит будущему. Я и сам видел это лишь смутно, но когда-то, еще до того, как Артур стал королем, когда меч уже был найден, но еще не поднят и грядущее таилось за стеною огней и видений, я произнес для Артура пророчество… Я и сейчас его помню.

— Помнишь?

И я повторил:

— «Я вижу мирный солнечный край, по долинам зреют хлеба, и селяне беспечно обрабатывают землю, как во времена римлян. Я вижу, как меч тоскует в бездействии, и дни мира сменяются днями вражды и раздоров, и жаждет подвига тоскующий меч и взыскующий дух. Быть может, для того бог и отнял у меня Грааль и копье и спрятал их под землею, чтобы в один прекрасный день ты мог отправиться на поиски ненайденных сокровищ Максена. Но нет, не ты, а Бедуир… это его дух, а не твой, изголодается и возжаждет и будет искать утоления в ложных источниках».

Потянулось долгое молчание. Я не различал в ночи ее глаз — они были полны лунным светом. Наконец она прошептала:

— Грааль и копье? Сокровище Максена, снова спрятанное под землею, чтобы кто-то подвигнулся на их поиски, как ты подвигнулся на поиски меча? Но где они? Скажи мне, где?

Она была охвачена нетерпением — не трепетом, а простым нетерпением, как бегун в виду цели. Когда она узрит чашу и копье, сказал я себе, она склонит голову перед их святостью. А пока она всего лишь дитя и, как дитя, видит в магических предметах лишь орудия, дающие ей силу. Но я не сказал ей: «Это будет тот же подвиг, ибо что проку в мече власти без утоления духа? Вместо всех королей теперь один Король. И настало время, чтобы вместо всех богов был один Бог, в Граале же заключена эта единственность, и люди будут ее искать, и умирать за нее, и, умирая, обретать жизнь».

Ничего этого я ей не сказал, но лежал молча, а она смотрела на меня и ждала. Я чувствовал исходящую от нее силу, это была моя прежняя сила, но теперь у нее ее больше, чем у меня. Сам я ощущал только усталость и печаль.