Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк

– Злая тучка съела руку…

– Какую руку?

– У солдата.

Женщина выдвинула из-под кухонного стола старый деревянный стул и тяжело опустилась на него.

Ее ладони закрыли глаза, словно она решила сыграть в прятки. Только ей не хотелось, чтобы ее нашли.

Сидеть бы вот так вечно, укрывшись трескающимися от времени ладонями, и не думать о злых тучках и ползущих сквозь темноту осколках лампочек.

В глазах прилипшего к потолку существа плечи проволочной фигурки стали вздрагивать. Линии-волосы беззащитно ожидали, когда голодные отростки станут выдергивать их клочками, один за другим. Запустить дымчатые когти в окровавленную голову, ковырять ими оголившуюся кость и наслаждаться этим скрежетом.

А потом очередь за мальчиком.

Облако крепче уцепилось за бороздки потолка и всем телом стало опускаться вниз. Его бока раскрывались цветочными бутонами, внутри которых извивались маленькие острые язычки. Они мечтали прикоснуться к тонкой шее, порезать ее на полоски и утащить в распахнутые пасти, пережевывать, давить, рвать черными жадными лепестками.

Все что я мог – лишь наблюдать за этим и кричать: «Бегите! Бегите отсюда!»

Но моих криков никто не услышал. Молчание безответного одиночества заполняло кухню надвигавшейся бедой, и в нем тонули усталые проволочные фигурки, такие хрупкие и беспомощные.

– Почему я должна быть плохой? – едва слышно спросила женщина. – Что я сделала не так, скажи мне? Когда твоим пальцам больно, ты отдергиваешь руку А почему мне нельзя? Терпеть дальше… это жестоко, Саша.

Мужчина мягко сжал ее плечо и повернулся к мальчику:

– Сережа, иди в комнату.

– Но, папа, там же…

– Иди. В комнату.

Голос звучал грубо и устрашающе.

Мальчик отвернулся и затопал к зеву дверного проема. С каждым шагом проем становился все больше и больше, оборачиваясь горлом волшебной пещеры из сказок. Стоит сделать шаг через порог – и вход за ним закроется, спрячется в бетонных песках холодного города.

Папа просто так взял и отдал его злой тучке. Просто так. Взял и отдал.

Глаза щипало от подступившей изнутри соли, но он старался не плакать.

Его пальцы коснулись меня, и я почувствовал, что сейчас он не выдержит, упадет на пол, побежденный, словно неуклюжий тряпичный крокодил.

К нему на подмогу никогда не приползет оторванная пластмассовая рука, да и если бы приползла – какой толк от ее бесполезной гранаты?

Мальчик посмотрел на мою взъерошенную шерсть и прошептал:

– Помоги нам… пожалуйста.

Мужчина обнимал сидящую перед ним женщину, гладил ее волосы и говорил теплые слова. Его руки дрожали от каждого прикосновения, как будто к ним само собой вернулось то, что было оставлено в далекой чужой квартире.

Никто никогда не обижался и не хотел уйти.

Никто и никогда.

– Скажи мне, что ты соврал… не было никакой нехорошей семьи. Мы просто переволновались вчера. Подумаешь, сломалась лампочка. Да и свечка как свечка: так уж совпало, что у тебя пальцы разжались, вот и вышла страшная пасть на стене. Я же все сделала правильно, правда?

– Да, конечно, хорошая моя, ты все сделала правильно. Хочешь, я останусь здесь, а вы с Сережкой поезжайте домой. Приберусь тут, проводку поменяю. Вернетесь – не узнаете. Никаких страстей. Обычная квартира. Господи, Аня, я такой дурак, такой дурак… Прости меня. Прости меня, пожалуйста.

Его пальцы стыдливо скользили по волосам, к которым не заслуживали прикасаться… и вдруг остановились.

Локоны женщины стали подниматься вверх, сами собой, один за другим, зачарованно покачиваясь в пылинках душного воздуха. Словно щупальца плывущей в воде медузы.

Одна из волосинок дернулась и ужалила его в мизинец.

На подушечке выступила блестящая красная капелька.

Мужчина осторожно отпустил волосы и прижал кровоточащий палец к ладони, так, чтобы женщина не увидела этой раны и не испугалась. Медленно отвел руку в сторону и опустил в карман.

В ладонь легла серебристая квадратная зажигалка.

«Только бы с первого раза, – пронеслось у него в голове. – Только бы с первого раза…»

Нужно всего лишь откинуть в сторону крышку и крутануть кремниевое колесико.

Сердце бешено стучало, потому что перед его глазами проступали чудовищные очертания, плясавшие вчера на стене. Он не мог заснуть ночью, ворочаясь в постели и задавая себе один и тот же вопрос: «А что, если они были живыми?»

Что, если они спрятались среди теней желтой свечки?

Теперь он знал ответ.

В волосах его жены копошились когти огромного черного облака, свисающего с потолка на шипастых карандашных нитях. И самое страшное – оно было здесь всегда, с того самого момента, когда они всей семьей зашли в дом.

Просто никто не хотел замечать.

– Что там, Саша? – прошептала женщина. – За мной кто-то дышит… Там… там…

– Не двигайся, милая. Все будет хорошо.

– Но я…

– Смотри мне в глаза. Только мне в глаза, никуда больше. Анечка, все будет хорошо, я тебе обещаю. Только не оборачивайся. Пожалуйста. Пожалуйста, милая моя.

Он достал зажигалку из кармана и медленно приподнял ногтем большого пальца металлическую крышку.

Щелк!

Вот он, фитиль и кремень.

«Ты сможешь. Давай же. Давай».

– Смотри мне в глаза, – повторил он снова. – Смотри мне в глаза.

Большой палец повернул тяжелое неуклюжее колесико.

Послышался хриплый скрежет, но фитиль не загорелся.

Когти в волосах замерли и с интересом повернулись острыми языками к дрожащей руке.

– Мне страшно, Саша…

– Не переживай, моя хорошая, тебе просто мерещится. Ничего нет. Ничего здесь нет.

Он повернул колесико еще раз. Фитиль по-прежнему не загорался.

Еще раз. Еще. Еще. Еще.

Существо зашевелилось. Черные лепестки раскрывались все шире и теперь шипели так громко, что в этих звуках тонул весь мир.

Щелк!

Щелк!

Огонь…

Мужчина сунул пламя в опутанные черным облаком волосы.

Когти заскрежетали и стали яростно вырываться из горящего плена, выдергивая из головы клочки обламывающихся проволочных нитей. Женщину дернуло вместе со стулом назад – она ударилась об угол стены и завопила от боли, перебирая по полу ногами и хватаясь перевязанной рукой за острые, словно бритвы, отростки.

Из порезов текли липкие тугие ручейки. Клочки марлевой повязки падали на пол, пропитанные кровью.

– Здесь ничего нет! – кричал мужчина, схватив копошащуюся тварь. – Все хорошо, милая! Держись! Слышишь, держись!

Изо всех сил он рванул облако на себя, и оно оторвалось от потолка, шлепнувшись тяжелой мясистой тушей в коридор. Его чудовищные отростки стучали по полу, словно просмоленные канаты, и из них выпадали обгоревшие волосы, которые тут же слизывались мокрыми черными лепестками.

Пасти на боках захлопывались и жевали ненавистную тонкую проволоку.

«Убить! Каждого».

К-а-ж-д-о-г-о.

Где-то здесь чернильное пятно мальчика. Совсем рядом. О-о-о, мальчик умеет делать больно так, как никто другой. Его руки умеют включать черный электрический насос, и этот звук сводит с ума.

Вырвать. Раздавить. Разрезать на куски.

«Нельзя делать больно! Нельзя!»

Отростки потянулись в комнату, закрывая за собой дверь. Когда-то давно здесь был ключ, но существо теперь могло справиться с дверью и без ключа: всего-то и надо, что залезть когтями в замочную скважину, выдернуть пружину – и металлический брусок сам собой провалится в прорезь деревянной перегородки.

Я смотрел его глазами – жадными, жестокими.

Они остановились на коричневой шерстяной твари, ощетинившейся остриями ворсинок, и там, под нею, всхлипывал маленький сжавшийся комок страха.

Чернота сгустилась, сквозь нее проступили очертания волчьих пастей, глядящих в пустоту комнаты с застрявшими среди обоев детскими криками. Мохнатые лапы опустились на пол. Дымчатый хвост двигался сам собою, будто не принадлежа существу: с него свисали плети сверкающих от слюны раздвоенных языков.