Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк

Оленьи рога радостно шевелятся, переливаются на солнце, искрятся. Согнутые ноги рыхлят лесную траву, и теперь олень напоминает молнию, которую мальчик когда-то нарисовал на последней странице школьной тетрадки: смелую, храбрую, прорезающую любые облака.

В голове у мамы крутится мысль о том, что на самом деле рога у оленей не шевелятся, даже если олени очень радостные, но зачем говорить об этом папе, когда мальчик так восторженно смотрит в движущиеся тени?

– Плывет-плывет дальше тучка, а навстречу ей волк…

Папин рассказ обрывается.

Его ладони сложены вместе, большие пальцы подняты вверх, мизинцы опущены вниз беззубой волчьей пастью, но почему-то эта пасть шевелится… не так, как обычно.

Она оживает гораздо больше, чем мог бы ей позволить огонек свечи.

Серая тучка пролилась на волка огромными пепельными карандашами, и теперь они извивались у его ног, залезали под шкуру голодными червями и двигались внутри, прогрызая дорогу к голове, превращая волка во что-то другое: взъерошенное, пузырящееся текущей по стене шерстью.

Тучка оживает внутри зверя, выползает из него скорченными голодными отростками. Они шуршат бледными обоями так, словно сделаны из высохших осенних листьев. Черные змеиные языки ощупывают мертвую чешую свечного королевства и ищут в ее складках запах мальчика, стискивающего краешек старого шерстяного одеяла.

Папины руки дрожат, безымянные пальцы медленно опускаются вниз, и волчья морда на стене расслаивается. Из нее появляется вторая пасть, набитая огромными заостренными клыками, подергивающимися в желтом свете.

Волк часто-часто дышит, поворачивает голову в сторону мальчика и смотрит на него черными немигающими глазами. Кажется, что обои начинают трещать, потому что все звериное тело вдруг становится больше. Он вытягивает в комнату сотканную из теней лапу и собирается ступить на пол.

Мальчик кричит.

Мама испуганно задувает свечку. Папа достает из кармана платок и вытирает со лба пот.

– Не знаю, что на меня нашло, Ань, – говорит он. – Просто пальцы отогнулись… я не хотел…

В голове у папы сказка заканчивалась по-другому.

Тучка помогает волку и вдруг понимает, что у нее больше не осталось дождя. Она начинает грустить от того, что просто так истратила всю воду. Но звери утешают ее: они танцуют и веселятся, потому что лес стал ярким и красивым. Тучка понимает это, перестает печалиться и радуется вместе с зайчиком, оленем и волком.

Но была ли тучка на самом деле доброй?

Никем не видимая в темноте, волчья пасть ползет по стене вверх.

Под лучами бьющего из окна солнца мне становилось все теплее и теплее. Казалось, что даже переливающиеся капельками радуги шерстинки вели себя куда как сноснее и не хотели царапаться. Это чувство почти стерлось из моей памяти, заполненной одним лишь прохладным шкафом. Редкие минуты настоящего тепла, живущего где-то там, с обратной стороны стекла, далеко-далеко вверху.

Я всегда ему немного завидовал, потому что оно согревало весь город, а я мог согреть только одного мальчика.

Зато какого мальчика.

Он разлегся на полу и старательно закрашивал черным фломастером пустой альбомный лист. Линии ложились одна к одной, плотной сеткой ровных полосок, так точно и гладко, словно все свободное время мальчик только и делал, что рисовал их.

Когда с обеих сторон не осталось ни единого белого пятнышка, мальчик скомкал бумажный лист, улегся на меня и положил его перед собой. Достал из пакета пластмассового солдатика с оторванной рукой и тряпичного крокодила. Посмотрел в циферблат висящих на стене часов.

Время еще есть, можно поиграть минут двадцать, а потом – в школу, ко второй смене.

– Что-то ты сегодня какое-то мягкое, – заметил мальчик, проведя рукой по ворсинкам. – Всегда бы так.

Разве я когда-то был против?

Солдат с оторванной рукой и тряпичный крокодил легли около смятого листа, ожидая новой игры. Это было странно, потому что обычно они были врагами: крокодил строил коварные планы по захвату маминой плойки для волос или папиного бритвенного станка, а солдат вступал с ним в бой и постоянно побеждал.

Как-то раз, когда солдат еще был целым, мальчик надавил на его руку чуть сильнее обычного. Она была гордо поднята вверх, сжимая в пальцах пластмассовую гранату, и ему до последнего верилось, что однажды солдат швырнет гранату в крокодила по-настоящему, так, что от того останутся только пух и перья.

И граната действительно полетела. Вместе с отломившейся рукой.

Поначалу мальчик переживал: как же солдат будет жить дальше, без руки, – но потом подумал, что так куда интереснее.

Это не он оторвал руку – это все тряпичный крокодил со своими злодейскими выходками.

Но не тут-то было.

В секретной исследовательской лаборатории, нарисованной на вырванном из тетрадки листке, ученые смогли оживить пострадавшую руку, и теперь она, словно маленькая гусеница, ползала по столам и подоконникам, сжимая в пальцах все ту же пластиковую гранату, и подкрадывалась исподтишка к врагу, заставая его врасплох.

Бум!

Тряпичный крокодил переворачивался потертым зеленым брюхом вверх и беспомощно шевелил лапами. Как же это унизительно – в который раз проворонить наглую вероломную конечность и опять остаться без маминой плойки, с помощью которой можно было бы поработить этот мир, но… не судьба.

– Я злая тучка, – грозно начал мальчик, тряся в воздухе черным комком бумаги. – Я пришла вас съесть, у-у-у.

Тучка стала нападать на крокодила и солдата, а рука в это время ползла вдоль моих краев, терпеливо подбираясь к ней сзади. Бой шел нелегкий: крокодил то и дело устало переворачивался животом вверх, но солдат помогал ему подняться на ноги и продолжить сражение. С каждой минутой это давалось ему все сложнее и сложнее: он терял силы, а тучка настойчиво кружила рядом, распахнув черную бумажную пасть.

Вот она укусила за ногу тряпичного крокодила, но тот не закричал от боли, а стойко вытерпел, потому что не захотел оставлять солдата одного на верную смерть в теплых ворсинках коричневой шерсти.

Рука совсем-совсем близко.

Еще чуть-чуть.

Бум!

Крутясь и переворачиваясь, комок бумаги подлетел в воздух и упал назад. Мальчик потянулся к нему и вдруг понял, что у комка нет лапок, чтобы поверженно пошевелить ими.

Комок все такой же живой и черный, и даже кажется, что с боков у него появилось еще несколько ртов, чтобы кусать притихшие игрушки.

От мысли, что злую тучку нельзя взорвать пластмассовой гранатой, мальчику стало не по себе. Он схватил лежащий на полу портфель и побежал в прихожую.

Дрожащие пальцы вставили в замок ключ, повернули его против часовой стрелки.

Быстрее, быстрее! В коридор.

Дверь за мальчиком захлопнулась.

Я знал, что с другой стороны металлической щеколды он тяжело дышит и борется с желанием посмотреть в замочную скважину. Он боится, потому что там, по полу, к нему ползет черный комок бумаги с торчащей из пасти крокодильей ногой.

«Убить…»

Замок щелкнул, и я услышал удаляющиеся торопливые шаги.

Из нависшей черноты спустился длинный липкий язык. Он слизнул пластмассовую руку и потащил ее в черную пасть.

– Ань, прошу тебя… – Мужчина выкинул в пакет с мусором цоколь сломанной лампочки и повернулся к женщине. – Я разговаривал с соседями. Они рассказывают страшные вещи. Говорят, до тебя здесь жила нехорошая семья. Колотили своего ребенка. Так, что по ночам тяжело было заснуть. А несколько дней назад крики прекратились, и они после этого съехали. Черт, да его же могли убить! Я не хочу, чтобы вы здесь оставались. Милая, да посмотри на Сережку, он от страха даже в комнату боится зайти.

Мальчик стискивал пальцами юбку женщины и смотрел в окно. Там, в небе, огромными свинцовыми дирижаблями плыли облака, такие молчаливые и равнодушные, будто на свете не было ни его, ни мамы с папой, ни живущего в комнате кошмара.