Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

— Мы с Софи заговорили об Англии, и ей вздумалось послушать твой рассказ о поездке, — сказала Палевская сыну. — Оказывается, баронесса устраивает вечера, на которых собираются путешественники, и княгиня загорелась увидеть там вас.

— Боюсь, я путешествовал так давно, что мало чего помню и окажусь неважным рассказчиком, — ответил он. — К тому же не хотелось бы обременять madame la baronne.

Опять это едкое обращение! Докки с негодованием посмотрела на княгиню, та невинно ухмыльнулась и заявила:

— То-то вы с английским посланником так живо обсуждали английские усадьбы. Мне страсть как хочется послушать о садах… как бишь их…

— Ландшафтные парки, — подсказала бабушке Ольга.

— Запамятовала, — отмахнулась от нее княгиня, известная своей отличной памятью.

— Поль расскажет вам, — Нина ласково дотронулась до руки сына. Тот пожал руку матери и поклонился Софье Николаевне:

— Всегда к вашим услугам, ваша светлость, — и хотел было отойти, как к ним подошли его сестра с отцом.

— Там так весело, — сказала Наталья, показывая на шумный кружок посреди гостиной. — Играют в буриме. Я тоже пыталась, но у меня…

— Вечные проблемы со стихосложением, — улыбнулся граф Петр. — Еще в детстве, помню, она исписывала пуды бумаги, пытаясь составить рифмы, но ничего поэтичнее «кукла — лошадка» у нее не получалось.

— Но сейчас же я сочинила, — засмеялась Наталья. — Пастушка шла по лугу, Блестел в траве ручей. Обреченная на муку От его очей…

— Все в рифму, Наталья Петровна, — сказал кто-то из гостей.

Докки обнаружила, что они как-то неожиданно оказались в центре большого кружка составителей буриме, переместившегося сюда вслед за Палевскими.

— Поль, помогай, — обратилась к брату Марьина. — Первые строчки у меня, мне кажется, на редкость удачны. Придумай две последние.

— Пастушка обречена на муку от очей ручья? — рассмеялся Палевский. — Лови последние строчки: За что меня на муку Вверг блеск твоих очей?

— Я была уверена, что ты что-нибудь придумаешь, — шепнула ему сестра и воскликнула: — Вот еще рифмы: ропот — шепот, бой — покой.

— Мне слышался ропот, в тиши будто шепот, — сообщила какая-то девица.

— Знаменосец шел в бой, предчувствуя в нем свой покой, — громко продекламировал Вольдемар, всегда желающий находиться в центре событий.

— Вступив едва в свой первый бой, ты обретешь в нем свой покой, — выкрикнул молодой офицер из задних рядов.

— Поль, — потянула брата за рукав Наталья.

— Хм… — Палевский задумался и негромко прочитал:

Что жизнь? Судьбы невнятный ропот,То бала блеск, то смертный бой,И летней ночи нежный шепот,И страсть, и горечь, и покой…

Он не смотрел на Докки, а ее мгновенно бросило в жар, едва он сказал «летней ночи нежный шепот». И показалось, почудилось, что это не случайно пришедшая ему на ум фраза: он что-то хотел ей этим сказать? Напомнить о той волшебной летней ночи, когда они были так близки? Когда была жива страсть, которая потом сменилась горечью разлуки и ожидания… И покой… Неужели он теперь испытывает только чувство покоя? Она в волнении сжала руки, гости же разразились аплодисментами.

— Браво! — воскликнула Думская.

— Браво! — зашумели гости.

— Он такой способный, — негромко заметила графиня Палевская с той гордостью в голосе, с какой любящая мать восхищается собственным ребенком.

— Молодец, Поль, — одобрительно кивнул его отец.

— Вот вам и несозвучные рифмы, — сказал кто-то в толпе.

— Ах, граф, и как это у вас получается?! — кокетливо протянула одна из дам.

— Да вы поэт, батенька, — пробасил пожилой господин в орденских лентах. — Верно, балуетесь стихами?

Палевский лишь вежливо улыбнулся уголками рта:

— К счастью, не балуюсь — нет на то ни времени, ни охоты. Сочинение стихов — забава юности. Лишь настоящие поэты — как наш господин Жуковский, лорд Байрон или прочие известные всем сочинители, — занимаются поэзией серьезно, в силу собственных предпочтений и дарованного им таланта.

Из залы, где намечались танцы, раздались звуки настраиваемого оркестра.

— Верно, уже можно начинать, — княгиня обернулась на дворецкого, тот поклонился, и она взглянула на Палевского.

— Уважьте меня проходом польского, Поль, — кокетливо сказала Думская. — В мои годы о таком кавалере можно только мечтать, да я уж не упущу случая, чтоб не выбрать себе вас в пару.

— С удовольствием, мадам, — он подставил ей свой локоть, за который она проворно ухватилась.

Палевский же на мгновение остановил задумчивый взгляд на стоявшей чуть поодаль баронессе и повел свою даму к дверям. За ними потянулись оживленно переговаривающиеся гости. Ламбург подошел к Докки и подал ей руку, на которую она была вынуждена опереться.

Она механически выполняла фигуры полонеза, пытаясь понять, для нее ли предназначались строки его четверостишия. «Или я вижу слишком много там, где ничего нет? Или таким образом он желает уязвить меня за отповедь, им полученную?» — думала она, не спуская глаз с первой пары, в которой Палевский шел с княгиней Думской. Он был бледен, выглядел нездорово, и Докки заметила, как свободным локтем он дотрагивался до раненого бока, будто хотел прижать больное место, но, спохватившись, отводил руку, и шаг его был не так тверд, как обычно.

Вольдемар что-то рассказывал, но она не слушала его, голова все тяжелела, и Докки желала одного — поскорее оставить этот дом, чтобы найти успокоительное уединение в стенах своей спальни.

Такая возможность ей представилась после окончания танца, — а он показался ей бесконечным, — когда танцующие смешались с толпой, стоящей у стен. Докки, с трудом отвязавшись от Ламбурга, нашла Ольгу и предупредила ее, что уезжает домой. Та тут же отправила лакея распорядиться насчет экипажа, Докки двинулась следом и уже на выходе из залы увидела Палевского, стоявшего с Сербиными. Он протягивал руку ангелоподобной Надин, приглашая ее на вальс, звуки которого как раз полились с хоров.

Глава VIII

У нее не было сил даже плакать. Опустошенная бурными событиями этого долгого дня, Докки сменила бальное платье на удобное и теплое домашнее и уселась в спальне, подле печки. Она вытащила из ридикюля письма Палевского, бросила их на столик, потом аккуратно переложила и взялась за новый роман, приобретенный на днях. Но строчки сливались в бессмысленный набор букв, а глаза ее и мысли притягивали два сложенных листа бумаги, сиротливо лежащих рядом с зажженным подсвечником. Наконец она не выдержала, отложила бесполезную книгу, положила письма на колени и развернула первое, с нетерпеливой жадностью перечитывая уже знакомые фразы.