Портрет моего мужа - Демина Карина

А в том, что Мар не потерпел бы насмешек.

Он считал себя лучше других.

Умнее.

Сильнее.

И талантливей.

И вот допустить, чтобы все вокруг узнали, что Мар — ублюдок? Это ведь не просто потеря статуса, это… смех?

Пожалуй что так.

— Он был со мной. С самого начала… он пришел на ужин. Он ушел со мной… мы…

— Направились в мою комнату, верно?

Я кивнула.

— И он показал тебе рисунки.

— У тебя талант.

— Спасибо. Бабушка полагала, что это симптом моего душевного нездоровья. Не суть важно. В этой комнате… понимаешь, там не просто краски. Сила требует выхода, а рисунки — это единственное, что мне оставалось. Вот и… на обычного человека они действуют несколько оглушающе. В последний раз та девочка… она не отличалась умом, но полагала себя истинной морской ведьмой… слугам запрещено было заглядывать туда, но она решила, что запреты не для нее. Она пришла, решив доказать, что и вправду ведьма… я не знаю, сколько она простояла…

— То есть…

— Мне кажется, отец заметил этот эффект. Он был умной сволочью. И привел тебя, зная, что ты не заметишь, сколько времени прошло…

Я и вправду не заметила.

Я ведь пытаюсь вспомнить, что видела. Люди без лиц. Много людей, лишенных лиц, но при этом узнаваемых, разных. Мар за спиной.

Или… нет?

— Не пытайся, — покачал головой мальчишка, усаживаясь на краю парапета. И не холодно ему… у меня хотя бы куртка есть, а он в одной рубашке. И пусть солнце, но ведь осеннее, зябкое, а ветерок дует ледяной. — Там словно ловушка для разума. Но мне в этой комнате было спокойно. Надеюсь, ее не станут закрашивать. Хотя… не в первый раз восстанавливать.

Он замолчал, застыл, сгорбившись, подперев подбородок кулаком.

— То есть он меня отвел и оставил?

— Возможно, дал еще что-то. У бабушки хватает… разных интересных зелий. Но тут утверждать не возьмусь. Времени требовалось немного. Спуститься к лестнице. Ему повезло встретить тетку. Она притворялась пьяной, но ему было все равно. Перерезать горло — дело нескольких мгновений… щит укроет от брызг крови. А дальше просто — вернуться и вывести тебя из миража.

Заручившись при этом алиби.

— Это было отчасти импровизацией. Он знал, что Сауле любит проводить время в холле. И не мог допустить, чтобы она рассказала о своих догадках еще кому-то. Как не мог приказать маме. Безумцами не так просто управлять, как кажется. Но теперь он мертв.

— Точно?

Тьма в глазах Йонаса лукаво блеснула.

— Точнее некуда… впрочем, вполне возможно, что душу его не сожрут. И тогда через пару сотен лет одним демоном станет больше. В этом есть своя логика.

Он прикусил губу.

— Я слишком долго вынужден был молчать, теперь вот… мне скоро придется замолчать снова. Я принесу клятву крови. И клятву верности. Я буду признан наследником. Короне не нужен скандал, а вот некромант пригодится.

Снег все-таки пошел.

Крупные белые хлопья падали, медленно кружась, чтобы коснуться кожи и истаять, опалив ледяным поцелуем.

И я вздохнула.

Время… шло.

Кирису становилось лучше.

Так говорили, но он улучшений не чувствовал. Его выводили из забытья. Поили отварами, горечь которых нисколько не притупляла боли. Позволяли удержаться в сознании, чтобы провести очередной допрос, а после отправляли к вездесущему морю.

Море забирало боль.

И говорило, что все еще ждет… море знает, что такое верность. Кирис не верил. Кажется, там, в забытьи, он разговаривал с родителями. Когда оправдывался, когда хвастался, когда просто рассказывал, счастливый, что его слушают. А после приходило осознание, что разговоры эти — всего-навсего бред.

Тогда море смеялось.

Как же… обмануло.

Однажды, очнувшись, он сумел повернуть голову и увидел женщину, которая сидела на стуле. Ей совершенно нечего было делать ни в целительском корпусе, — Кирис еще помнил, с какой неохотой Ганц смирялся с присутствием в своих владениях посторонних, — ни в его палате, ни на этом стуле. А она сидела. Руки сложила на коленях, но пальцы подрагивали, выдавая, что человеку столь живого характера непросто сохранять неподвижность.

Это было удивительно.

И море оскорбилось. Оно не позволило Кирису задержаться в сознании. Впрочем, когда он вернулся в следующий раз, женщина не исчезла.

— Мне сказали, тебе становится лучше.

Стоило бы что-то ответить, всенепременно ободряющее, потому что настоящие мужчины, даже умирая, спешат ободрить всех окрестных женщин, но губы склеила жажда, а в голове было пусто.

— И сказали, что ты не умрешь, — она чуть склонила голову набок.

За спиной Эгле было окно.

Простые стекла — Ганц ненавидел витражи, как и все прекрасное в жизни, — и солнце где-то вдалеке. Оно пряталось в сизых клубах туч, но все же делилось светом, и вокруг женщины воздух дрожал.

Плясали пылинки.

— Это хорошо. У меня было только одно чудо. И я его потратила. Не на тебя.

Сама она чудо.

Странная.

Другая.

Не похожая ни на одну женщину, которую Кирис знал. Впрочем, не стоило себя обманывать: знал он не так уж и много. Но она определенно понравилось бы Вельме хотя бы короткими этими волосами, сквозь которые виднеется свежий шрам.

Или мужской одеждой.

Или этой своей привычкой прислушиваться к чему-то, а к чему — попробуй пойми.

— Ты и сам вытянешь. Ваш целитель — невозможная сволочь, но мне кажется, он лучший. Так Корн сказал. Он тоже невозможная сволочь. И меня в это дерьмо втянули с его молчаливого согласия. Или не очень молчаливого.

Ей стоило бы ответить, но… пока Кирис только и мог, что молчать.

— Позвать кого-нибудь?

Нет.

Он не желает видеть ни Ганца, ни начальство, которое вездесущестью своей успело утомить. С него хватит одной этой женщины. Жаль, что донести до Эгле не выходит.

И она встает. Правда… на пороге оборачивается.

— Интересно, — спрашивает она. — А тебе… самому не противно было играть с людьми?

Море смеется.

Оно умеет ценить хорошие шутки.

ГЛАВА 56

Кажется, я что-то сделала не так, иначе откуда это чувство вины?

И обида.

Злость.

Желание причинить кому-нибудь боль? К примеру, стене, которая молчаливо выдерживает мой пинок. Боюсь, здешние стены привычны не только к пинкам. Закричать бы. Или шагнуть со стены. А что, чем не выход? Полная свобода, как я хотела.

— Выпейте, — Ганц возник за моей спиной, и я даже не удивилась.

Молча приняла склянку.

Сделала глоток.

— Девочка будет жить, — это прозвучало почти как обвинение. — Потрясающая регенерация.

Я кивнула.

— Рада…

Правда, прозвучало совсем не радостно. Обида никуда не делась. А еще появилось желание поплакать. Вот прямо сейчас. Желательно уткнувшись в чье-то плечо, чтобы всенепременно сочувствующее. И Ганц, кажется, почувствовав что-то этакое, поспешно отступил.

Я всхлипнула.

И… ушла.

Нет, я могла бы вернуться в палату, высказать Кирису, что он сволочь, и брат мой сволочь, и вообще, кажется, мир всецело сволочами заселен. И что ждала я, когда Кирис придет в сознание, чтобы высказаться, а не потому, что за него боялась.

Слезы хлынули градом.

Зелье виновато, не иначе.

Они сыпались, мешая идти, а я все равно шла, быстро, как могла. Я, оказывается, успела изучить пятый корпус настолько хорошо, что могла и по сторонам не смотреть. Очнулась лишь на крыше.

Вдохнула ледяной воздух и сама себе сказала:

— Вот… идиотка.

— Почему?

Ага… брату, стало быть, донесли. Если он вообще мне… мысль неожиданно захватила.

— А я тебе и вправду сестра? — главное, не оборачиваться, потому что слезы продолжают течь, а рыдающие женщины выглядят жалко. То есть, может, кому то и сопли к лицу, но не мне. В носу защипало, и вытерла его я рукавом.

Ужас кромешный.

— Вправду.

— Или… просто случай удобный?