Путница - Ольга Громыко

Пик, безумный по скорости и накалу проигрыш – и снова медленно, тихо, как заговор… или молитва:

Пусть стелет лёд вечер,Пусть дышат тьмой двери,Но в смерть мы не веримИ будем жить вечно…

– Тот мужик на щите тоже, наверное, не верил, – ехидно сказал Жар. Песня ему понравилась, не понравилось, как Рыска на певца смотрит. Задурит голову девчонке!

Как вор и рассчитывал, настроение у подруги разом упало, и в ушах у нее эхом зазвучала совсем иная «музыка».

– А он правда был шпионом? – притихшим голосом спросила Рыска у саврянина.

Тот продолжал задумчиво перебирать струны, плавно переходя от одного мотива к другому. Гитара словно радовалась проворным пальцам, как застоявшийся в весковом коровнике скакун – опытному наезднику.

– Возможно. Представь себе, на эшафот иногда попадают и виновные.

– Да, но… – Рыске подумалось, что такое правосудие еще хуже того, что Альк сделал с разбойниками. Те, по крайней мере, недолго мучились. – Почему нельзя было просто его повесить? Там же женщины были, дети… И все смотрели как на представление! С таким… одобрением. – Девушка содрогнулась. Пожалуй, лицо той горожанки напугало ее больше всего.

– Люди – занятные существа. – Альк ладонью остановил трепещущие струны и положил гитару на колени. – Они твердо уверены, что зло можно уничтожить, посадив на кол или медленно изжарив на костре. Что оно раскается и исправится, сгнив в вонючей темнице, повисев на дыбе, постояв у позорного столба, лишившись друга или любимой, потеряв смысл существования вместе со зрением, состоянием или честью. И когда оно, втоптанное в грязь, захлебнется собственной кровью, изойдет хрипом, пытаясь дотянуться до торчащего из спины ножа, добро восторжествует.

– А что тогда со злом делать – по головке гладить? – сердито бросил Жар. Не то чтобы он любил публичные казни, но как не пойти с дружками, хорохорясь, а то и ставки делая, сколько жертва продержится? Особенно если это какой-нибудь душегуб или совратитель, их-то точно не жалко. Осадок, правда, все равно гадкий оставался, приходилось варенухой смывать. Один раз даже приснилось, будто самого на колесе растянули, проснулся в холодном поту.

– Можно предложить ему денег, – иронично посоветовал Альк. – Перевоспитать, так сказать, материально.

– А если не возьмет?

– Значит, мало предложили.

– А может, это высокодуховное зло? – вкрадчиво предположил Жар. – С твердыми моральными принципами?

– В таком случае нам самим не грех ему продаться. Ведь добро… – Альк вслушался в звук третьей струны, поморщился и чуть-чуть, буквально на волос, подкрутил колок. – Добро как раз может раскаяться. И тогда даже зло в ужасе уступит ему дорогу.

Глава 26

Крысиные детеныши рождаются голыми и беспомощными.

У тсарских покоев стояла стража, но при появлении Кастия тсецы даже не шелохнулись. Наоборот – старательно остекленели глазами, будто коридор внезапно утонул во тьме.

Впрочем, начальник «хорьков» не стал злоупотреблять доверием, постучал и дождался ответа.

Тсарь уже два дня как слег, и только Кастий знал: не оттого, что стало плохо, а чтобы не стало. Даже сына запретил к себе пускать, дабы лишний раз не тревожить изношенное сердце – в ближайшие несколько месяцев ему предстояло слишком много работы.

– Ну, с чем явился? – Витор уже знал, что услышит. Дурные вести начальник тайной стражи приносил с иным выражением лица, эдаким задумчиво-печальным: мол, и рад бы сказать что-нибудь хорошее, да куда ж против Сашия…

– Все готово, ваше величество. – Кастий непроизвольно перевел взгляд на висящую напротив кровати карту. В тсарском хранилище их было множество – и более красочных, и подробных до холмика, но Витор предпочел взять эту, прилагавшуюся к мирному договору с саврянами. Она не менялась уже семнадцать лет, хотя одно отличие с действительностью у нее было. Но такое маленькое и несущественное, что им вечно пренебрегали. – Ждем только вашего приказа.

– Вот он. – Витор протянул руку и вынул из щели между подушками свиток, еще не запечатанный.

Если приглядеться, то посреди Рыбки неподалеку от Йожыга можно было заметить дырочку от испачканного чернилами пера, в запале воткнутого тсарем во время обсуждения плана. Река была темно-синяя, чернила тоже, однако пятно притягивало Кастия, как убийцу – капелька крови, которую прочие считают просто грязью. Но он-то знает, что здесь произошло…

– Эй! На что ты там уставился? – Тсарь нетерпеливо тряхнул бумагой и бросил ее на прикроватный столик, где уже горела свеча и лежал красно-коричневый ломтик сургуча.

Начальник тайной стражи сморгнул, извинился за нерасторопность (проклятый недосып!) и поспешно развернул свиток. Впрочем, для Кастия там новостей тоже не было, его интересовала только дата.

– Может, стоит перенести ее на пару дней вперед? – ненавязчиво намекнул он. – Или назад – гонец еще успеет…

– Нет.

– Савряне догадаются. Верхушка – так точно.

– Плевать, – жестко отрезал тсарь, растапливая сургуч. – В этот день они убили моего сына. Пусть знают, за что платят.

– Леваш!

– Мих! Какими судьбами?!

Батрак и лесоруб смачно обнялись. Со стороны это выглядело как схватка двух медведей – кто кого заломает.

– Да по тсарскому созыву, чтоб его! – Старые друзья наконец разлепились. – То палками махали, то вон камни да бревна возим, Йожыг латаем.

– А мы их для вас рубим! – хохотнул Леваш, поворачиваясь спиной, на которой висел в петлях огромный топор с изогнутой ручкой. Другой человек рад бы бросить такую дуру после трудового дня, но лесоруб привык к его немаленькому весу, как привыкают к тяжелым сапогам-грязеступам или тулупу. Леваш и двуручник когда-то так тягал, казавшийся полуторником за его широкими плечами. – Давно вы здесь?

– Третий день.

– И только сейчас встретились?! Ну молодцы-ы-ы! – укоризненно протянул лесоруб, хотя разминуться на длинной прибрежной порубке было немудрено: все завалено охапками веток, голоса забиваются стуком топоров и треском оседающих деревьев, а народу суетится несколько сотен.

– Так не разгибаемся с утра до вечера, куда там по сторонам глядеть! Садись, поговорим!

– Да я к реке за водой шел, – лесоруб показал пустой котелок, – парни там мои голодные сидят.

– Ничего, за лучинку не окочурятся! А хочешь – сюда их зови, в нашу похлебку воды дольем. Далеко стоите?

– Ща, может, докрикну. – Леваш повернулся к темноте, приложил руки ко рту и зычно заорал: – Эй! Робя! Айда сюда, тут угощают!

– А нам можно? – захохотали сразу от нескольких костров.