Сказка серебряного века - Алексей Ремезов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Господи, это и есть то самое ужасное, чего я так боялся», — думал сановник.
— Ненарушимый покой… — продолжал Черт, с некоторым любопытством разглядывая незнакомый потолок. — Вы исчезнете бесследно, ваше существование прекратится абсолютно, вы никогда не будете говорить, думать, желать, испытывать боль или радость, никогда больше не произнесете «я», — вы исчезнете, погаснете, прекратитесь, понимаете, станете ничто…
— Нет, нет, не хочу! — крикнул сановник.
— Но зато покой, — наставительно сказал Черт. — Это, знаете, тоже что-нибудь стоит. Уж такой покой, что лучше придумать нельзя, сколько ни думайте.
— Не хочу покоя, — решительно сказал сановник, а усталость отозвалась в мертвом сердце мертвою мольбою: «дайте покоя, покоя, покоя».
Черт пожал волосатыми плечами и утомленно продолжал, как приказчик в модном магазине к концу бойкого торгового дня:
— Но, с другой стороны, я имею вам предложить вечную жизнь…
— Вечную?
— Ну да. В аду. Ну, конечно, это не совсем то, чего бы вам хотелось, но тоже жизнь. У вас будут кое-какие развлечения, интересные знакомства, разговоры… а главное, вы сохраните навеки ваше «я». Вы будете жить вечно.
— И страдать? — пугливо спросил человек.
— Но что такое страдание? — брезгливо сморщился Черт. — Это страшно, пока не привыкнешь. И я должен вам заметить, что если у нас и жалуются на что-нибудь, так именно на привычку.
— А у вас много народу?
Черт покосился:
— Есть-таки. Да, на привычку. На этой почве, знаете ли, у нас недавно вышли крупные беспорядки: требовали новых мучений. А где их взять? Кричат: шаблон, рутина…
— Ужасно глупо! — сказал сановник.
— Да, докажите-ка им. По счастью, наш…
Черт почтительно привстал и сделал подлое лицо; такое же лицо, на всякий случай, сделал и сановник.
— Наш Маэстро предложил грешникам: пожалуйста, мучайте себя сами. Пожалуйста!
— Самоуправление, так сказать, — отозвался сановник с иронией.
Черт сел и засмеялся:
— Теперь они придумывают. Ну, так как же, дорогой мой? Надо решать.
Сановник задумался и, уже веря Черту, как родному брату, несмотря на его гнусную рожу, нерешительно спросил:
— А как бы вы посоветовали?
Черт нахмурился:
— Нет, это вы оставьте. Я тут ни при чем.
— Ну так я не хочу в ад!
— Ну, и не надо. Распишитесь.
Черт положил перед сановником бумажку, довольно грязную, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ.
— Вот тут, — показал он когтем. — Нет, нет, не там, это — если вы хотите в ад. А смерть вот здесь.
Сановник подержал перо и со вздохом положил.
— Вам легко, — сказал он укоризненно. — А каково мне? Скажите, пожалуйста, у вас чем мучат главным образом? Огнем?
— Да, и огнем, — равнодушно ответил Черт. — У нас есть праздники.
— Да что вы! — обрадовался сановник.
— Да. По воскресеньям и табельным дням полный отдых; в субботу, — Черт продолжительно зевнул, — занятия только от десяти до двенадцати.
— Так, так. Ну, а Рождество и вообще?..
— На Рождество и на Пасху по три дня свободных, да вот еще летом каникулы на месяц.
— Фу ты! — радовался сановник. — Это даже гуманно. Вот не ожидал! Ну, а если… в крайнем, конечно, случае… подать рапорт о болезни?
Черт пристально посмотрел на сановника и сказал:
— Пустяки.
Сановнику сделалось стыдно; застыдился слегка и Черт. Вздохнул и заволок глаза. Вообще видно было, что либо он не доспал сегодня, либо все это смертельно ему надоело: умирающие сановники, небытие, вечная жизнь. На правой ноге к шерсти пристал кусочек сухой грязи.
«Откуда это? — подумал сановник. — И почиститься лень».
— Так. Значит, небытие, — задумчиво сказал человек.
— Небытие, — как эхо, не открывая глаз, отозвался Черт.
— Или вечная жизнь.
— Или вечная жизнь.
Долго думал умерший. Там уже и панихиду отслужили, а он все думал. И те, кто видели на подушке его необыкновенно строгое, серьезное лицо, никак не предполагали, что за странные сны развеваются над холодным черепом. И Черта не видели. Курился, растворяясь, последний ладан, пахло притушенными восковыми свечами, и еще чем-то как будто пахло.
— Вечная жизнь, — не открывая глаз, задумчиво повторил Черт. — Объясни ему получше, что значит вечная жизнь: ты плохо, говорит, объясняешь, — а разве он, дурак, когда-нибудь поймет…
— Это вы про меня? — с надеждой спросил сановник.
— Так, вообще. Мое дело маленькое, но как посмотришь на все на это…
Черт уныло замотал головой. Сановник также в знак сочувствия покачал головой и сказал:
— Вы, видимо, не удовлетворены, и если я, со своей стороны…
— Прошу вас не касаться моей личной жизни, — вспылил Черт. — И вообще, скажите, пожалуйста, кто из нас Черт: вы или я? Вас спрашивают, вы и отвечайте: жизнь или смерть?
И опять думал сановник. И все не знал, на что ему решиться. И оттого ли, что мозг его портился с каждой секундой, или от природной слабости, стал он склоняться на сторону вечной жизни. «Что такое страдание? — думал он. — Разве не страданием была вся его жизнь, а как хорошо было жить. Не страдания страшны, а страшно то, пожалуй, что сердце их не вмещает. Не вмещает их сердце и просит покоя, покоя, покоя…»
…В это время его уже везли на кладбище. И как раз около департамента, где он начальствовал, служили панихиду. Шел дождь, и все были под зонтиками, стекала с зонтиков вода и поливала мостовую. Блестела мостовая, а по лужам молчаливо топорщилась рябь, — был ветер при дожде.
«Но не вмещает сердце и радости, — думал сановник, уже склоняясь на сторону небытия, — устает оно от радости и просит покоя, покоя, покоя. У меня ли одного такое тесное сердце, или же так и всем на роду написано, но только устал я, ах, как я устал». И вспомнил он недавний случай. Это было еще до болезни. И собрались у него гости, и было почетно, весело и дружелюбно. Очень много смеялись, а особенно он, — раз даже до слез рассмеялся. И не успел он тогда про себя подумать: «какой я счастливый», — как вдруг потянуло его в одиночество. И не в кабинет, и не в спальню, а в самое одинокое место, — вот и спрятался он в то место, куда ходят только по нужде, спрятался, как мальчик, избегающий наказания. И провел он в одиноком месте несколько минут, почти не дыша от усталости, предавая смерти дух и тело, общаясь с нею в молчании таком угрюмом, каким молчат только в гробу.
— А ведь надо поторопиться, — сказал Черт угрюмо. — Скоро и конец.
Лучше бы он и не говорил этого слова: конец. Совсем было отдался сановник смерти, а при этом слове воспрянула жизнь и завопила, требуя продолжения. И так все стало непонятно, так трудно для решения, что положился сановник на судьбу.
— Можно подписать с закрытыми глазами? — боязливо спросил он Черта.
Черт искоса поглядел на него, качнул головой и сказал:
— Пустяки.
Но, должно быть, надоело ему возиться, — подумал, повздыхал и снова разложил перед сановником смятую бумажку, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ. Сановник взял перо, стряхнул чернила раз, другой, закрыл глаза, нащупал пальцем место и… Но в последний момент, когда уже делал росчерк, не вытерпел и взглянул одним глазом. И крикнул, отшвырнув перо:
— Ах, что же я наделал!
Как эхо, ответил ему Черт:
— Ах!
И заахали стены и потолок, стали сдвигаться, ахая. И захохотал Черт, уходя. И чем дальше он уходил, тем шире становился его хохот, терял раздельность, раскатывался страшно.
…В это время сановника уже зарывали. Мокрые, слипшиеся комья тяжело грохались о крышку, и казалось, что гроб совсем пуст, и в нем нет никого, даже и покойника, — так широки и гулки были звуки.
1882
З.Н.Гиппиус[403]
Иван Иванович и черт[404]
Диалог I«…Чаша в руке Господа, вино кипит в ней, полное смешения. Даже дрожжи ее будут выжимать и пить все нечестивые земли».
(Пс. 74, 9)Ах, да это опять вы. Вы, что ли, — сказал Иван Иванович, вдруг уловив в чертах незнакомого человека, пришедшего к нему «по делу», знакомую с детства тень лица. Именно тень, а не лицо; или, если это и было лицо, то главное его, отличительное его свойство, по которому Иваном Ивановичем оно узнавалось, — была странная безличность этого лица. Безликость, ни в ком больше не встречающаяся.
— Так вы, значит, — переспросил Иван Иванович.
Посетитель съежился, улыбнулся одобрительно и кивнул головой.
— Ну, конечно, я. А что, вы сердитесь?
— Да нет, что ж… А только, знаете, теперь… Я устал, измучился, голова идет кругом…