Осада Бостона, или Лайонел Линкольн - Джеймс Купер

Не дав часовому времени на размышления, Ральф кивнул ему и со своей обычной стремительностью направился к двери. На улице все трое увидели другого часового, который расхаживал взад-вперед перед домом — мера предосторожности, сделавшая положение наших беглецов вдвойне затруднительным. Беря пример со своего проводника, Лайонел и его трепещущая супруга с хорошо разыгранным спокойствием подошли к часовому, но он оказался более бдительным, чем его товарищ, стороживший внутри здания. Загородив им дорогу ружьем, он, видимо, решил потребовать от них объяснения, куда они идут, и грубо сказал Ральфу:

— Что это значит, старик? Ты выходишь с целой оравой из комнаты арестованного! Один, два, три!.. Может быть, среди вас находится и наш английский красавчик, а еще двое остались там. Ну-ка, иди сюда, отец, объясни, что это с тобой за команда. Если хочешь знать, многие думают, что ты шпион Хау, хоть тебе и разрешили свободно ходить по всему лагерю. Попросту говоря, тебя недавно видели в дурной компании, и есть слух, что ты скоро засядешь за решетку точно так же, как и твой товарищ!

— Вы слышали, друзья? — спокойно улыбаясь, обратился к своим спутникам Ральф, вместо того чтобы ответить часовому. — Думаете ли вы, что среди приспешников короля можно найти таких верных людей, как этот часовой? Разве не засыпают рабы, как только тираны отвернутся, чтобы предаться мерзкому веселью? Вот что значит свобода! Ее священный дух живет в самом скромном ее ревнителе и наделяет простого солдата добродетелями капитана.

— Ну, что уж там! — ответил польщенный часовой, снова вскинув ружье на плечо. — Я думаю, что тебя не переспоришь. Мне понадобилось бы провести не менее двух лет в каком-нибудь из тех вон колледжей, чтобы разобраться в том, о чем ты говоришь. Но сдается мне, что в одном ты, может быть, и прав: что бедному, который любит свою родину и сражается за правое дело, так тяжело стоять на посту, всю ночь не смыкая глаз, то каково же полуголодному наемнику, который воюет за шесть пенсов в день. Проходи, проходи, отец, вас было одним человеком меньше, когда вы входили туда, но если тут что-нибудь и неладно, то часовой, что там внутри, не выпустил бы вас.

И часовой снова начал ходить взад и вперед, мурлыча себе под нос куплет из песенки «Янки-дуддл», очень довольный и собой и всем человечеством, за исключением врагов своей страны. Сказать, что это был не первый случай, когда самые чистые намерения были обмануты возвышенными речами о свободе, может быть, и рискованно, но мы твердо верим, что он был не последним, хотя наша память и не подсказывает нам сейчас примера, на который мы могли бы сослаться в подкрепление такой еретической мысли.

Ральф, видимо, не собирался ничего добавлять к тому, что требовалось необходимостью и отвечало моменту.

Предоставленный самому себе, он, бормоча что-то под нос, с такой поспешностью пошел вперед, что нельзя было усомниться в его искреннем желании поскорее уйти подальше. Когда они завернули за угол и опасность осталась позади, он замедлил шаг и, дав возможность своим спутникам догнать себя, приблизился к Лайонелу, крепко сжал ему руку и голосом, прерывающимся от внутреннего ликования, прошептал:

— Теперь он пойман! Он уже больше не опасен! Да, да, он пойман, его стерегут три неподкупных честных патриота.

— О ком вы говорите? — спросил Лайонел. — Кто ваш пленник и какое преступление он совершил?

— Я говорю о том, кто только с виду человек, а в душе — тигр. Но теперь он пойман, — повторил старик с глухим смехом, сотрясавшим, казалось, все его существо. — Пойман, злобный пес, мерзкий пес! Пойман! И да будет угодно небу, чтобы он испил до дна свою чашу рабства!

— Старик, — твердым голосом сказал Лайонел, — вам ли не знать, что причины, заставившие меня последовать за вами, нельзя назвать недостойными честного человека.

Подстрекаемый вами в страшную минуту, я забыл об обете, данном мною перед алтарем, — оберегать это чистое создание, которое стоит здесь рядом со мной. Но наваждение прошло. Если вы не выполните сейчас же обещания, которое вы несколько раз торжественно мне повторяли, мы с вами расстанемся навек.

Ликующая улыбка, придававшая неприятное выражение изможденному лицу Ральфа, исчезла, словно промелькнувшая тень, и он слушал Лайонела со спокойным и глубоким вниманием.

Но не успел старик ответить, как вмешалась Сесилия:

— О, не медли ни секунды! — закричала она, задыхаясь от страха. — Бежим, все равно куда, все равно как.

Может быть, за нами уже послали погоню. Я сильна, дорогой Лайонел, и пойду за тобой хоть на край света, лишь бы ты повел меня.

— Лайонел Линкольн, я не обманул тебя, — сказал торжественным тоном старик. — Нас привело сюда само провидение, и мы через несколько минут будем у цели.

Пусть это нежное испуганное создание вернется в поселок, а ты сам следуй за мной!

— Я не сделаю ни шагу, — ответил Лайонел, еще крепче прижимая к себе Сесилию. — Мы здесь расстанемся с вами, если вы не выполните свои обещания.

— Иди с ним, иди, — покорно прильнув к Лайонелу, прошептала Сесилия. — Не спорь, это может тебя погубить. Разве я не сказала тебе, что пойду за тобой повсюду, Лайонел?

— Ну, так ведите же, — сказал Лайонел, делая Ральфу знак идти, — я еще раз вверяюсь вам; но не злоупотребляйте моим доверием. Помните: со мною мой ангел-хранитель и вы больше не ведете за собою безумца.

Лунный луч, упавший на бледное лицо старика, осветил его довольную улыбку. Он безмолвно повернулся и пошел вперед своей быстрой, неслышной походкой. Сесилия и Лайонел поспешили за ним. Они не очень далеко отошли от города — еще виднелись университетские постройки, у трактиров отчетливо слышался громкий смех загулявших солдат, доносилась мирная перекличка часовых, — когда старик подвел их к одинокой церкви, сумрачно высившейся в обманчивом свете луны. Указав на храм классической архитектуры, необычной для тех мест, Ральф сквозь зубы сказал:

— Хоть здесь господь царит у себя, не подвергаясь поруганию!

Лайонел и Сесилия бросили быстрый взгляд на молчаливые стены и вслед за стариком прошли на кладбище через пролом в полуразрушенной бедной ограде. Тут Лайонел снова остановился.

— Дальше я не пойду, — сказал он и, сам того не замечая, стал твердой ногой на невысоком могильном холме, как бы подтверждая свои слова решительной позой. — Прошло время, когда я думал лишь о себе; теперь я должен заботиться о слабом создании, которому служу опорой.

— Не думай обо мне, дорогой Лайонел…

Но Сесилию перебил старик, который, сняв шляпу и подставив свои седые кудри мягким лучам луны, произнес дрожащим голосом: