Старый патагонский экспресс - Пол Теру

Мы уже сидели в вагоне, когда на платформу приковыляла старая индеанка. Она тащила целых три узла: одежду, пачки засаленных газет, керосиновую лампу. Я помог ей взобраться в вагон. Она поблагодарила меня и сказала по-испански, что едет до Гуанкавелики, это в нескольких милях от Гуанкайо.

— А вы куда едете?

Я сказал ей и поинтересовался, говорят ли у них на кечуа, языке инков.

— Да, — ответила она. — Это мой родной язык. Здесь все говорят на кечуа. Вы сами увидите в Куско.

Остаток дня поезд едва тащился до Гуанкайо, и чем дальше мы взбирались в горы, тем больше я поражался искусству тех, кто проложил эту дорогу. Общеизвестно, что автором проекта был американец Генри Мейггс, но не он, а гражданин Перу, Эрнесто Малиновски, претворил проект в жизнь. Мейггс составил проект, получил под него деньги, заложил начало дороги в 1870 году и надзирал за работами до своей смерти в 1877 году. Но потребовалось еще двадцать лет упорного труда, чтобы дорога дошла до Гуанкайо. А трансандская ветка, от Гуанкайо до Куско, была спроектирована в 1907 году, но так и не была проложена. Если бы это случилось, мое прибытие в этот грязный город стало бы не таким мрачным. А теперь я был слишком болен и измучен, чтобы куда-то пойти. Меня хватало лишь на то, чтобы дрожать от озноба, лежа на кровати прямо в теплой куртке, и читать поэмы и медитации Джона Дана. Это немного утешало меня в холодную и несчастную ночь в Андах: «Коль скоро болезнь является величайшим несчастьем, то величайшим несчастьем в болезни является одиночество; когда болезнь заразна настолько, что отпугивает даже тех, кто должен прийти на помощь по велению долга; даже врач не приходит к такому больному. Одиночество является пыткой, которая не грозит нам даже в аду»[43].

Было что-то такое в сырых стенах каждого помещения в этом городе и в уводящих отсюда грязных дорогах, что делало осязаемым чувство заброшенности. Казалось, что здесь сам холодный воздух усугубляет нашу оторванность от мира. Мне не требовалось смотреть на карту, чтобы понять, что я нахожусь на краю вселенной. Однако на следующее утро меня посетила идея. И вместо того, чтобы расспрашивать о дороге на Куско у тех, кто жил в городе, я предпочел отправиться на автобусную станцию, чтобы поговорить с теми, кто только что пересек Анды на автобусе, приехав сюда из Куско. Это предполагало некоторый выбор и немного повышало мне настроение. До сих пор я считал, что есть только один способ попасть в Куско и что я так или иначе буду вынужден им воспользоваться, чтобы пересечь Анды. Однако даже самый небольшой выбор позволит мне самому определить свой путь и остановиться на лучшем варианте, пусть он даже предполагает возвращение назад. Ведь дорога до Гуанкайо оказалась ужасной, а что если следующий отрезок окажется еще ужаснее?

И остаток утра я провел за разговорами с пассажирами, только что сошедшими с автобуса из Айякучо. Большинство из них были не в силах говорить, слишком устав и измучившись от многочасовой поездки, но были и такие, кто рассказал мне, что в пути их задержали дожди и оползни. Им приходилось спать прямо в автобусах, и только двое из тех, с кем я поговорил, направлялись именно в Куско. Почти все приехали сюда автобусом, потому что это был их дом и другого пути сюда не было.

Поблизости от автобусной станции имелся бар. В Перу бары словно перенеслись сюда из Средневековья. Столы в них сколочены из неструганых досок, стены сочатся сыростью, а пол земляной. По ним запросто разгуливают куры и собаки. И хотя здесь торгуют бутылочным пивом, местные жители почему-то предпочитают густое нефильтрованное разливное, ужасно горькое. Его подавали в пластиковых стаканчиках. Оно было практически неотличимо от сорта пива, которое пьют в деревнях Восточной Африки: мутное месиво, нацеженное из грязного бочонка. Стоило мне сделать глоток местного пива в Гуанкайо, и в памяти возникло доброе старое Бунгибайо, Уганда.

— Вы хотите найти самый удобный способ добраться до Куско? — спросил парень в этом баре. Он сказал, что он студент, учится в Лиме и очень надеется, что забастовка все же прекратит этот бесконечный рост цен. — Вы сказали, что только что приехали из Лимы и что не хотели бы возвращаться, потому что это очень далеко, верно? Но на самом деле от Лимы до Куско ближе, чем от Гуанкайо!

— Но ведь Куско прямо за этими горами! — возразил я.

— Вот в этом-то и сложность, а? — Он отхлебнул пива. Я заметил, что он не пьет местный сорт, но, как я, заказал бутылку светлого. — И проще перелететь над ними, чем проехать через них. Утром вы возвращаетесь в Лиму. Покупаете билет на самолет — и хлоп! — вы в Куско!

— Я считаю, что на самолетах летают одни туристы.

— Но вы и есть турист!

— Не совсем.

— Послушайте, но ведь даже некоторые индейцы, — он прошептал последнее слово, — даже они летают на самолете!

На следующий день я садился на поезд до Лимы, покидая Гуанкайо с его холодом и туманом, и вскоре оказался в Десампарадосе с его влажной духотой. Это путешествие по железной дороге было короче, и мы прибыли вовремя, но скорее благодаря тому, что все время спускались с гор.

— Разве Перу не отвратительная страна? — пожаловался мне один перуанец на следующий день в Лиме. Это было совершенно не по-южноамерикански: до сих пор ни один из местных жителей не смел клясть свою родину в моем присутствии. Даже самые отпетые колумбийцы хвалили свой кофе, даже эквадорцы хвастались необычайным вкусом своих бананов. Я подумал, уж не напрашивается ли этот перуанец на похвалу своей стране, и вежливо удивился и что-то возразил в ответ. Но он стоял на своем: в Перу отвратительное правительство, которое поссорило их со всеми соседями и развалило страну на куски. Какие уж тут похвалы… Я сказал:

— Да, когда вы все так описываете, это кажется ужасным.

— Перу погибает. И здесь вот-вот начнут твориться жуткие вещи, — он был чрезвычайно озабочен.

Я согласился, что его опасения обоснованны.

— Могу лишь пожелать, что, когда вы приедете в Перу в следующий раз, здесь все переменится, — сказал он.

Он был гораздо строже, чем я. Мне начинала нравиться Лима кажется, я немного привык к ее нищете. Ничто здесь не напоминало мне дом: не было ни малейшего сходства. Тоска по дому охватывала меня лишь в таких местах, где люди покупали пылесосы или платили за электричество. Подобно мне в Лиме люди ощущали себя немного потерянными: они прогуливались по улицам и площадям, потому что им больше нечем было заняться, а в церкви и музеи забредали по той же причине, что и я: хотели убить время. Про себя я знал, что я здесь чужак, но все эти люди? Наверное, дело в том, что они нищие, а нищие всегда остаются чужими для своей собственной страны. И хотя где совершенно разным причинам, но и я, и они оставались одинаково неприкаянными в этом городе.