Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

В первом абзаце говорится, что я совершила чудовищное преступление против короля, против самого Господа Бога и против всего английского народа. Мне кажется, это преувеличение. Ничего я такого не сделала. Молодые жены так себя ведут каждый день, особенно когда у них мужья старые и противные. А со мной к тому же совсем неласково обращались. Но я продолжаю читать вслух, а дядюшка кивает, и члены совета тоже кивают. Значит, это правильно, так и надо, все мною довольны, лучше не придумаешь. Жаль, он мне не дал этот свиток заранее, я бы потренировалась. Люблю все делать правильно, когда на меня люди смотрят. Постепенно разворачиваю свиток, добираюсь до второго абзаца. Там написано, что я заклинаю его королевское величество не обвинять семью и родных в моих преступлениях, молю, чтоб простер он на них свое безмерное милосердие, не дал пострадать по моей вине.

Бросаю на герцога сердитый взгляд — ясно, дядюшка не хочет, чтобы у него были неприятности из-за меня. Он по-прежнему глядит ласково. Читаю дальше — после моей смерти прошу раздать мои платья служанкам, поскольку больше мне нечем их одарить. Как грустно, я с трудом продолжаю выговаривать слова. Ну и дела! У меня столько всего было, а оказывается, даже служанкам нечего подарить, кроме старых платьев! Я бы им все отдала не задумываясь. Только вообразите — мне расстраиваться из-за каких-то старых тряпок, я все равно их надевать не собираюсь. Стану я еще переживать из-за дурацких платьев. Какая разница, куда денутся шесть штук нижних юбок, шесть платьев и шесть французских чепцов без единого драгоценного камешка. И цвета они самого гнусного. Гори все огнем, мне и дела нет.

Да что там платья, что там дядюшка, который, как всегда, старается спасти свою шкуру. Кончаю чтение, а слезы рекой текут по щекам. Члены совета тоже мрачнее тучи. Пусть доложат королю, какое это было душераздирающее зрелище. Он, конечно, растрогается, когда ему доложат, как я вымаливала всем остальным прощение, как раздавала жалкие тряпки. От такой мысли я снова разрыдалась, хоть и знаю — все это понарошку. Если бы все было взаправду, я бы уже просто выла от ужаса.

Дядюшка кивает. Я сделала как велено, теперь пусть расскажет королю — я во всем раскаиваюсь и готова к смерти. Что еще тут можно сделать? Теперь они отправятся восвояси, откуда пришли, а я останусь тут, сидеть одна-одинешенька в этом жутком платье, ждать, когда они вернутся и объявят, что, раз я признала свою вину, пришла пора меня простить.

Я все время жду, выглядываю в окно с самого раннего утра — не идет ли барка. Делать тут совсем нечего. Обычно я пытаюсь подремать от завтрака до обеда, но сегодня уверена — они скоро прибудут, объявят, что король меня простил. Надо быть в самом лучшем виде. Только рассвело, как я уже зову служанку, пусть вытащит все мои платья. Да, выбор небольшой! Одно черное, два темно-синих, почти черных, одно темно-зеленое, тоже почти черное, еще одно серое и последнее — словно мне нужны два таких ужаса — опять черное. Что мне надеть? Как тут выберешь? Решаю надеть черное. А к нему зеленые рукавчики и зеленый чепец, как символ моего искреннего раскаяния и любви к зеленому цвету Тюдоров, если кто понимает, о чем я говорю. А главное, к глазам подходит, это важнее всего.

Не знаю, как они обставят это дело. Я люблю заранее подготовиться ко всяким важным церемониям. Мне церемониймейстер раньше всегда объяснял, где встать и как держаться, чтобы я заранее могла попробовать. Я же попала в королевы совсем молоденькой, а раньше меня ничему такому не учили. Но я не знаю, как королев прощают после измены, особенно государственной, такого еще не было. Значит, придется соображать на ходу. Ничего, этот старый лис, дядюшка, подскажет, если что.

К девяти я уже полностью одета. Отстояла мессу, позавтракала в мрачном молчании, но ничего новенького не происходит. Незадолго до полудня услышала топот ног по выложенной каменными плитами дорожке. Бросилась к окну, заметила торчащую поверх всех голов дядюшкину широкополую шляпу, жезлы членов совета, герольда с королевским штандартом. Бегом вернулась к креслу, уселась, ножки вместе, ручки на коленках, глаза долу — само смирение и раскаяние.

Открыли двойные двери, ввалились целой толпой, все при полном параде. Я встала с кресла, сделала дядюшке реверанс как положено — он же глава семейства, но он передо мной, как перед королевой, не склонился. Стою и жду, удивляюсь, почему он все еще такой мрачный — дело-то уже к концу идет.

— Мы прибыли препроводить вас в Тауэр, — объявляет он.

Я киваю. Лучше бы, конечно, в Кеннингхолл, но и в Тауэр тоже неплохо, король там часто останавливается, когда бывает в Лондоне. Конечно, я его там увижу.

— Как вам будет угодно, милорд, — отвечаю сладеньким голосом.

Он, похоже, удивляется моему тону. А я с трудом сдерживаюсь, чтобы не хихикнуть.

— Екатерина, вас везут на казнь. Вы отправляетесь в Тауэр как государственная преступница.

— Преступница?

— В последний раз повторяю. — Он уже теряет терпение. — Вас лишили прав состояния и приговорили к смертной казни. Никакого суда не будет, говорю я вам. Вы признались во всех своих грехах, ничего не отрицали. Теперь настало время приговора.

— Я во всем призналась, чтобы меня простили, — напоминаю я.

До чего у дядюшки сердитый вид!

— Но вас не простили. Королю оставалось только утвердить приговор.

— И? — Я не оставляю веселенького тона.

Дядюшка с шумом выдыхает, будто старается справиться с приступом гнева:

— Его величество король утвердил смертный приговор.

— Но он меня, конечно, простит, когда я прибуду в Тауэр?

Он качает головой, и мне в сердце закрадывается тревога.

— Боже мой, детка, не будь такой идиоткой. Нет никакой надежды на прощение. Когда ему в первый раз доложили о том, что ты натворила, он вытащил меч и поклялся убить тебя собственноручно. Все кончено, Екатерина. Пора готовиться к смерти.

— Быть такого не может, мне всего шестнадцать! Нельзя казнить того, кому только шестнадцать.

— Можно, — угрюмо произносит он. — Поверь мне, можно.

— Король не позволит.

— Он сам приказал вести тебя на казнь.

— А вы мне не поможете?

Глаза у него холодные, как у мороженой рыбы.

— Только не я.

— Кто-нибудь же должен это прекратить!

Он поворачивает голову и командует:

— Заберите ее.

В комнату строем входят несколько королевских гвардейцев; они, бывало, так красиво маршировали под моими окнами.

— Никуда я не пойду. — Теперь мне и впрямь страшно. Вытягиваюсь во весь рост и грожу им: — Никуда не пойду. Вам меня не заставить.