Римская история в лицах - Лев Остерман

Зиму 52/51 годов Цезарь остается в Галлии. Он занят тем, что быстрыми рейдами гасит догорающие очаги галльского пожара. Впрочем, это уже не пламя, а угли, которыми пренебречь нельзя, но загасить удается сравнительно легко. Война заканчивается.

Суд, умиротворение, а также и назначение дани Риму для многочисленных галльских общин, которые объезжает теперь Цезарь, занимают весь 51-й и первую половину следующего года. Во второй половине 50-го года Цезарь возвращается в северную Италию. В своих «Записках» он не подводит бухгалтерского итога восьмилетней военной страде. Но если верить Плутарху, он за это время...

«...взял штурмом более восьмисот городов, покорил триста народностей, сражался с тремя миллионами людей, из которых один миллион уничтожил во время битв и столько же захватил в плен». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XV)

Что до размеров всей военной добычи — то есть, кроме пленных, еще и драгоценной утвари и золота, то эти размеры даже не поддаются оценке. Достаточно сказать, что после галльской войны цена золота в Италии снизилась на четверть своей величины.

Но нас сейчас интересуют не сами военные действия и даже не внушительные трофеи Цезаря (хотя они еще сыграют свою роль), а его личность. За всеми этими цифрами и новыми для нас названиями племен и городов личность Цезаря как-то утратила свои реальные черты. Поэтому, покончив с перечнем основных событий и этапов войны, я, как обещал, обращаюсь к «Запискам» Цезаря, чтобы пересказать или процитировать наиболее интересные фрагменты.

В рассказе о военных кампаниях великого полководца, тем более в его собственном рассказе, читатель вправе ожидать описания каких-то особенных манипуляций войсками на поле боя, оригинальных тактических ходов, обманных маневров и военных хитростей. Ничего этого мы не находим в «Записках», если не считать поразительной скорости построения мостов через полноводный Рейн, но это уже из области строительного искусства римлян. Главным тактическим оружием Цезаря в этой войне были внезапность и быстрота переброски войск. Вот характерный пример. Получив известие о восстании Верцингеторикса и о том, что он направляет часть своих сил к границам Провинции, Цезарь в феврале 52-го года, неожиданно даже для своих, является из Северной Италии в Нарбон. Организует оборону города и немедленно с крупным отрядом совершает дерзкий рейд из низовьев Роны, где жило давно покорное Риму племя гельвиев, через Севеннский (Кевеннский) хребет в центр восстания — страну арвернов.

«...этот поход, — пишет Цезарь, — был затруднен тем, чтоу Кевеннский хребет, отделяющий арвернов от гельвиев, в это суровое время года был покрыт очень глубоким снегом. Однако напряженной работой солдат снеговые массы в шесть футов высоты были очищены и, таким образом, были открыты пути, по которым Цезарь и дошел до страны арвернов. Эти последние были застигнуты врасплох, так как за Кевеннами они чувствовали себя как за каменной стеной — в это время года в горах даже отдельные пешеходы не имели понятия о каких-либо тропинках». (Цезарь. Записки о Галльской войне. 7, 8) Кстати, как видно из этой цитаты, рассказ о своих действиях Цезарь ведет от третьего лица.

Второй отличительной чертой Юлия Цезаря-полководца в этой (и последующих) войнах было стремление являть собой личный пример для солдат — делить с ними в полной мере все трудности и опасности войны. Я уже приводил свидетельство Светония о том, что в дальних походах Цезарь обычно шел пешком во главе колонны своих войск. Зимой 51-го года, в конце войны, как нам известно, перед Цезарем стояла задача оперативно гасить разбросанные по всей стране, догоравшие и вдруг вспыхивавшие угли только что подавленного восстания. Быстрота реакции играла здесь решающую роль. Дальние походы в зимних условиях очень трудны; сберегая силы солдат, Цезарь в этих экспедициях чередует легионы, но сам выступает с каждым из них.

В критических ситуациях ему не раз приходится прибегать к последнему средству — личному участию полководца в рукопашном бою. Вот фрагмент из описания решительной схватки с белгами (57-й год):

«...положение было очень опасно и не было под руками никакого подкрепления. Тогда Цезарь выхватил щит у одного из солдат задних рядов (так как сам пришел туда без щита) и прошел в первые ряды. Там он лично поздоровался с каждым центурионом и, ободрив солдат, приказал им идти в атаку, а манипулы раздвинуть, чтобы легче можно было действовать мечами. Его появление внушило солдатам надежду и вернуло мужество, и так как на глазах у полководца каждому хотелось, даже в крайней опасности, как можно доблестнее исполнить свой долг, то напор врагов был несколько задержан». (Там же. 2, 25)

Другой эпизод с личным участием Цезаря в бою относится к концу войны — критическому моменту битвы за Алезию, когда лагерь римлян был атакован полчищами галлов, пришедших на выручку осажденным (52-й год). Все резервы уже были введены в сражение, но напор галлов не ослабевал. Здесь тоже пример Цезаря воодушевил воинов и решил в пользу римлян исход рукопашной схватки, а с ней, как оказалось, исход и всей войны.

Очень интересно вслушаться в тональность обращения Цезаря к солдатам, когда перед сражением или иными испытаниями ему необходимо вдохнуть в них мужество (тем более, что перед нами не пересказ, а авторский текст!). Он говорит порой сурово, даже резко, но всегда уважительно... В первый год войны, как мы уже знаем, Цезарю предстояло сразиться с германцами Ариовиста.

Если битва с гельветами происходила в давно освоенной долине Роны, то теперь надо было углубиться в неведомые прирейнские леса. Об огромном росте, силе, храбрости и свирепости германцев ходили легенды. Римляне оробели. Цезарь реагирует мгновенно. Оцените не только мощь и убедительность его обращения к воинам, но и напор: не давая ослабеть впечатлению от своей речи, не давая времени для сомнений, он немедленно переходит от слов к делу:

«Вследствие этих россказней, — пишет Цезарь, — всем войском овладела такая робость, которая немало смутила все умы и сердца. Страх обнаружился сначала у военных трибунов, начальников отрядов и других, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним....

Трусливые возгласы молодежи стали мало-помалу производить сильное впечатление даже на очень опытных в лагерной службе людей: на солдат, центурионов, начальников конницы. Те из них, которые хотели казаться менее трусливыми, говорили, что они боятся не врага, но трудных перевалов и обширных лесов, отделяющих римлян от Ариовиста, и что опасаются также за правильность подвоза провианта. Некоторые даже заявляли Цезарю, что солдаты не послушаются его приказа сняться с лагеря и двинуться на врага и из страха не двинутся.

Заметив все это, Цезарь созвал военный совет, на который пригласил также центурионов всех рангов, и в гневных выражениях высказал порицание прежде всего за то, что они думают, будто их дело — спрашивать и раздумывать, куда и с какой целью их ведут....

А что будто бы его не послушаются и на неприятеля не пойдут, то эти разговоры его нисколько не волнуют: он знает, что те, кого не слушалось войско, не умели вести дело, и им изменяло счастье. Или же это были люди, известные своей порочностью и явно изобличенные в корыстолюбии. Но его собственное бескорыстие засвидетельствовано всей его жизнью, а его счастье — войной с гельветами. Поэтому то, что он предполагал отложить на более отдаленный срок, он намерен осуществить теперь, и в ближайшую же ночь, в четвертую стражу, снимется с лагеря, чтобы как можно скорее убедиться в том, что в них сильнее: чувство чести и долга или трусость. Если за ним вообще никто не пойдет, то он выступит хотя бы с одним десятым легионом: в нем он уверен, и это будет его преторской когортой. Надо сказать, что этому легиону Цезарь всегда давал особые льготы и очень на него полагался.

Эта речь вызвала удивительную перемену в настроении всего войска и пробудила большую бодрость и боевой пыл. Прежде всего, 10-й легион принес ему через военных трибунов благодарность за очень лестный отзыв и уверил в своей готовности к бою. Затем и остальные легионы просили своих военных трибунов и центурионов первых рангов оправдаться от их лица перед Цезарем и указать, что у них никогда не было ни колебаний, ни страха, но они всегда думали, что высшее руководство войной принадлежит не им, а полководцу. Приняв это оправдание, Цезарь поручил Дивитаку, которому доверял более, чем кому-либо другому, обследовать путь... После этого он, как и сказал раньше, выступил в четвертую стражу. На седьмой день безостановочного марша он получил известие от разведчиков, что войска Ариовиста находятся от них в двадцати четырех милях». (Там же. 1, 39-41)

А вот несколько иной случай, относящийся снова к последнему этапу войны. Я упоминал, что попытка взять приступом крепость Герговию закончилась для римлян неудачей. Тому предшествовали следующие обстоятельства. Крепость стояла высоко на горе и подходы к ней снизу не просматривались. Тем не менее, Цезарь собирался ее штурмовать и вел к тому подготовку. Обманным маневром ему удалось отвлечь часть защитников крепости, подняться до середины горы и даже захватить предстенные укрепления. Но тут стало ясно, что позиция для штурма слишком невыгодна, и Цезарь дал сигнал к отступлению. То ли солдаты не услышали сигнал трубы, то ли не сумели совладать с азартом уже начавшегося боя, но они пошли на штурм стен и были с тяжелыми потерями отбиты.