Домби и сын - Чарльз Диккенс

Вмѣсто словеснаго отвѣта, миссъ Токсъ дрожащею рукою взяла лейку и повела блуждающимъ взоромъ вокругъ комнаты, какъ будто соображая, какую часть мебели надлежало вспрыснуть содержащеюся влагою. Въ эту минуту отворилась дверь. Миссъ Токсъ вздрогнула, захохотала и безъ всякихъ предварительныхъ объясненій бросилась въ объятія вошедшей особы, не сознавая, къ счастью, возвышеннаго негодаванія м-съ Чиккъ и мефистофелевской радости майора, который все это время сидѣлъ y себя подъ окномъ съ двухстволыюй трубкой.

Высокая честь держать въ объятіяхъ прелестную дѣву, упавшую въ обморокъ, досталась ма долю горемычнаго туземца, который, по именному предписанію своего владыки, пришелъ навѣдаться о состояніи драгоцѣннаго здоровья миссъ Токсъ. При этомъ посольствѣ въ инструкцію его вошли еще другія очень строгія предписанія, которыхъ — увы! — исполнить было невозможно, несмотря на бдительный надзоръ яростнаго властелина, слѣдившаго за всѣми происшествіями черезъ двухствольную трубку. Бѣдный туземецъ трепеталъ за свои кости.

A между тѣмъ миссъ Токсъ, прильнувъ къ груди неожиданнаго пришельца, тихонько смачивала его теплой влагой изъ зеленаго кувшинчика, остававшагося въ ея рукахъ, какъ будто посланникъ майора Багстока былъ тропическимъ растеніемъ (оно и справедливо), требовавшимъ на европейской почвѣ поливанія искусственнымъ дождемъ. М-съ Чиккъ, сначала не принимавшая никакого участія въ безмолвной сценѣ, приказала, наконецъ, туземцу положить свое бремя на софу и удалиться. Вслѣдъ за тѣмъ она принялась съ большимъ усердіемъ оживлять безчувственную подругу.

Но въ хлопотахъ м-съ Чиккъ отнюдь не было замѣтно того нѣжнаго участія, которое обыкновенно характеризуетъ дочерей Евы, когда онѣ въ подобныхъ случаяхъ ухаживаютъ одна за другой. Не сестра милосердія, a палачъ среднихъ вѣковъ, палачъ вѣковъ, столь оплакиваемыхъ и въ Англіи многими добродѣтельными людьми, стоялъ теперь передъ несчастной женщиной, приводимой въ чувство единственно для приготовленія къ новымъ безпощаднымъ пыткамъ. Спиртъ, духи, соль, холодная вода и другія испытанныя средства употреблены были въ дѣло съ полнымъ успѣхомъ. Но когда миссъ Токсъ мало-по-малу пришла въ себя и открыла глаза, м-съ Чиккъ отпрянула отъ нея, какъ отъ злодѣя, и вновь явилась передъ ней, какъ передъ Гамлетомъ тѣнь отца, но не съ кроткимъ и печальнымъ взоромъ, a съ проклятіями и укорами на грозномъ челѣ.

— Лукреція, — сказала м-съ Чиккъ, — я не стану скрывать своихъ чувствъ. Это безполезно. Глаза мои открылись однажды навсегда. Не далѣе какъ за часъ самъ архангелъ не увѣрилъ бы меня въ томъ, что теперь ясно, какъ день.

— Обыкновенная слабость, — лепетала миссъ Токсъ, — не безпокойтесь. Скоро я совсѣмъ оправлюсь.

— Скоро вы совсѣмъ оправитесь! — повторила миссъ Чиккъ съ презрительнымъ негодованіемъ. — Думаете ли вы, что я ослѣпла? Воображаете ли, что я глупа, какъ ребенокъ! Благодарю васъ, Лукреція, благодарю!

Миссъ Токсъ устремила на подругу умоляющій взоръ и приставила платокъ къ заплаканнымъ глазамъ.

— Если бы кто другой началъ увѣрять меня въ этомъ, — продолжала м-съ Чиккъ величественнымъ тономъ, — мнѣ кажется, я бы готова была поразить его, какъ безстыднаго клеветника. Благодарю васъ, Лукреція Токсъ. Глаза мои открылись однажды навсегда. Спала съ нихъ роковая повязка, и слѣпота дружескаго довѣрія не имѣетъ болѣе мѣста. Лукреція Токсъ, вы играли мной какъ мячикомъ, вы лукавили и кривили душой наперекоръ моей искренности! Конецъ теперь вашимъ интригамъ, увѣряю васъ.

— О, на что вы намекаете, мой ангелъ, съ такою жестокостью! — проговорила миссъ Токсъ, задыхаясь отъ слезъ.

— На что я намекаю? Спросите собственное сердце, Лукреція Токсъ. A между тѣмъ убѣдительно прошу уволить меня отъ вашихъ фамильярныхъ нѣжностей. Во мнѣ еще осталось чувство уваженія къ самой себѣ, хотя, быть можетъ, вы этого не думаете.

— Луиза, Луиза! какъ вы можете говорить подобнымъ языкомъ!

— Какъ могу я говорить подобнымъ языкомъ? — возразила м-съ Чиккъ, которая, за недостаткомъ болѣе подходящихъ аргументовъ, думала уничтожить свою противницу презрительнымъ повтореніемъ ея же восклицаній. — Подобнымъ языкомъ! И вы еще объ этомъ спрашиваете!

Миссъ Токсъ плакала навзрыдъ.

— Вы вошли черезъ меня почти въ довѣренность къ моему брату и обвились вокругъ его очага, какъ змѣя, подколодная змѣя, которая за всѣ благодѣянія хочетъ вонзить жало въ сердце своего благодѣтеля! И Лукреція Токсъ изволитъ питать надежду превратиться въ м-съ Домби! О Боже мой! Да это такая колоссальная нелѣпость, изъ-за которой, право, почти не стоитъ выходить изъ себя!

— Ради Бога, Луиза, не говорите такихъ страшныхъ вещей!

— Страшныхъ вещей! — повторила м-съ Чиккъ, — страшныхъ вещей! Да развѣ не сейчасъ вы доказали очевиднѣйшимъ образомъ, что не можете скрывать своихъ чувствъ даже предо мною! Развѣ не сейчась спала страшная повязка, которую вы такъ искусно нахлобучили мнѣ на глаза?

— Я не жаловалась и не сказала ничего, — отвѣчала миссъ Токсъ, разражаясь громкимъ плачемъ. — Ваше извѣстіе, Луиза, конечно, поразило меия до нѣкоторой степени, и если прежде я имѣла слабую надежду, что м-ръ Домби чувствуетъ ко мнѣ нѣкоторую привязанность, то не в_а_мъ бы, Луиза, осуждать меня съ такою безпощадною строгостью.

— Не мнѣ бы! То есть, она хочетъ сказать, что я сама ее поощряла! — воскликнула м-съ Чиккъ, обращаясь къ мебели, какъ будто и бездушныя вещи должны были сдѣлаться вопіющими свидѣтелями буйнаго сумасбродства. — Да, да, я это зыаю, я вижу это по ея глазамъ!

— Я не жалуюсь, милая Луиза, и не упрекаю васъ; но для собственнаго оправданія…

— Конечно, конечно! — воскликнула м-съ Чиккъ, осматривая мебель съ пророческой улыбкой. — Только этого недоставало! Объяснитесь же, Лукреція Токсъ, объяснитесь прямо и рѣшительно, что y васъ на умѣ! Будьте откровенны хоть разъ съ вашимъ другомъ, Лукреція Токсъ! Я уже приготовлена ко всему.

— Для собственнаго оправданія, милая Луиза, и только для оправданія, я хотѣла бы спросить васъ: развѣ не вы первая подали мнѣ эту мысль? Развѣ не говорили вы нѣсколько разъ, что, судя по всему, исполненіе ея не подвержено никакому сомнѣнію?

М-съ Чиккъ поспѣшно оставила кресла, прошлась по комнатѣ, подняла голову вверхъ и, обращаясь на этотъ разъ не къ мебели, a къ небесамъ, произнесла самымъ торжественнымъ тономъ:

— Есть предѣлъ, за которымъ человѣческое терпѣніе становится смѣшнымъ и даже преступнымъ. Я могу вынести многое, но не все, потому что я человѣкъ. Тяжелая мысль отягощала мою душу, когда я собралась сегодня въ этотъ домъ. Не знаю, какъ назвать и какъ опредѣлить эту мысль, но если бываютъ предчувствія на этомъ свѣтѣ, то я предчувствовала ужасную, неотразимую бѣду. Сбылось предчувствіе, оправдалась тайная тревога сердца! Довѣренность многихъ лѣтъ уничтожилась въ одну минуту! Крѣпкія узы дружбы разорвались, распались безъ жалости и безъ милосердія! Какое воображеніе представитъ сцену ужаснѣе той, которая такъ неожиданно и такъ мгновенно раскрылась передъ моими піазами! Я ошибалась въ васъ, Лукреція Токсъ, и теперь вижу васъ въ истинномъ свѣтѣ. Всему конецъ, всему предѣлъ, всему вѣчная память! Лукреція Токсъ, прощайте! Желаю вамъ добра, и всегда буду желать вамъ только одного добра; но какъ человѣкъ и какъ женщина, вѣрная самой себѣ, постоянная въ своихъ правилахъ и всегда уважающая чувства чести и долга, какъ сестра моего брата, какъ золовка его жены, и, наконецъ, какъ урожденная Домби… вы понимаете; я не могу теперь пожелать вамъ ничего, кромѣ добраго утра. Прощайте, Лукреція Токсъ!

Съ этими словами м-съ Чиккъ, гордая сознаніемъ своей правоты и чувствомъ нравственнаго достоинства, сдѣлала шагъ къ дверямъ. Остановившись еще разъ въ положеніи грозной статуи, она кивнула головой и отправилась къ каретѣ искать утѣшенія въ объятіяхъ своего супруга, м-ра Чиккъ.

То есть, это сказано аллегорически, для красоты слога, a собственно говоря, объятія м-ра Чиккъ завалены были газетными листами. Джентльменъ этотъ не обратилъ даже никакого вниманія на свою драгоцѣнную половину и только изрѣдка украдкой бросалъ на нее косвенные взгляды. Онъ читалъ и по временамъ мурлыкалъ нѣкоторые отрывки изъ любимыхъ арій. Странное равнодушіе!

Тѣмъ страннѣе, что м-съ Чиккъ испускала глубокіе вздохи, обращала очи къ небесамъ, кивала головой и вообще вела себя такимъ образомъ, какъ будто еще чинила грозный судъ надъ преступною Лукреціею Токсъ. Наконецъ, внутреннее волненіе м-съ Чиккъ выразилось громкимъ и даже пронзительнымъ восклицаніемъ:

— Вотъ до какой степени открылись сегодня мои глаза!

— До какой же степени, моя милая? — пробормоталъ м-ръ Чиккъ.

— О, не спрашивай меня!

— Я и не спрашиваю. Ты сама навязываешься, мой ангелъ.

— Его жена взволнована до послѣдней крайности и почти выходитъ изъ себя, a онъ и не думаетъ спросить, что съ нею случилось!