Отец Арсений - Сборник

Митя подробно рассказал о работе кружка и привел два–три примера толкования отдельных текстов: притчи о блудном сыне, одной из заповедей блаженства – «Блаженны нищие духом».

«Сейчас мало кто знает о деятельности христианских студенческих кружков, – сказал о. Арсений, – но я знал многих их участников. Московское духовенство негативно относилось к кружковцам, в некоторых церквях священники не всегда допускали их к исповеди, что, конечно, было большой ошибкой, тем более что впоследствии многие участники кружков стали священниками, тайными монахами и монахинями, двое даже епископами. Сотни их пришли в Православную Церковь, стали верными ее чадами и погибли в лагерях и ссылках; однако некоторые православные кружковцы перешли в протестантизм, баптизм, а определенная часть стала активными теософами и антропософами; правда, большинство впоследствии отошло от этих учений и пришло к Церкви. Марцинковского я знал, это был хороший, не фанатичный человек, с совершенно четким мышлением протестанта. Конечно, в свое время христианские студенческие кружки принесли большую пользу молодежи, но их «сборная» конфессиональность вредно отражалась на некоторой части кружковцев.

Вы сказали, что о. Сергий Мечев, духовным сыном которого Вы были, считал, что кружок приносил пользу, привлекая молодежь к Богу, к изучению Библии. Возможно, и так, но мне думается, что в тяжелые 1917–1928 гг. наилучшим духовным прибежищем для студенчества была Русская Православная Церковь, ее храмы, службы, очистительная исповедь, причастие».

По выражению лица Дмитрия я понял, что он не полностью согласен, то же заметил о. Арсений и, помолчав некоторое время, продолжил: «Дмитрий Евгеньевич! У меня было и сейчас еще осталось несколько духовных детей, бывших членов христианского студенческого кружка. Я видел, что они, придя в Церковь, принимали все рассудочно, особенно в первое время, не скажу критически, но настороженно. У большинства из них не было детской веры, воспринимающей Господа Бога, Матерь Божию, святых всем сердцем, всем разумением своим, всею душою своею. Сказанное слово они анализировали, словно фильтруя; потом это проходило. Видимо, самостоятельное изучение духовных писаний и собственное толкование оставило в душах кружковцев необходимость пропускать сказанное через разум. Я был далек от кружка, другое, сложное и трудное, в те тяжелые годы занимало меня. Кстати, Дмитрий Евгеньевич! Среди нас есть бывший участник христианского студенческого кружка». – «Кто же это?» – спросил Митя. Из-за стола поднялась женщина лет шестидесяти пяти, хорошая моя знакомая Анна Владимировна, и сказала: «Дмитрий Евгеньевич! Митя! Забыли? Не узнали?» Митя вскочил, со словами «Аня! Аня!» бросился к ней, и они обнялись. В Москву мы ехали втроем. Митя и Аня говорили всю дорогу, забыли про меня, а я лежал на верхней полке, читая книгу. Больше с Митей я не ездил к о. Арсению, дорогу он уже знал и приезжал без меня.

Последние годы мы виделись с Дмитрием редко, так сложилась жизнь.

Записал Александр В.

Из архива В. В. Быкова (получено в 1999 г. ).

ВСТРЕЧА С ДАНИИЛОМ МАТВЕЕВИЧЕМ

23 июня 1963 г. произошло ужасное несчастье. Дочь Аня, сын Игорь, мама и я ехали в дачный поселок, расположенный за г. Пушкино. Машину вел муж Николай, опытный водитель, три года возивший нас на дачу и обратно в Москву. Проехали г. Пушкино, встречных машин было мало, ехали не быстро, но внезапно со встречной полосы вылетел огромный грузовик, который пытался обогнать впереди идущий автомобиль. Шофер не справился с управлением и врезался в нашу машину. Последовал удар, наш автомобиль несколько раз перевернулся.

Я очнулась лежащей на асфальте, соображала плохо, помню, закричала: «Аня, Игорь!» Никто не ответил. Попыталась подняться, но от боли упала. Подъехали машины «скорой помощи», кого-то клали в них, втащили меня. При аварии погибли сын Игорь и муж Николай, в живых остались дочь Аня десяти лет и изуродованная моя мама. Пролежала я в больнице Склифосовского три месяца, перенесла ряд операций и вышла почти совершенно здоровой, долечивалась дома и в санаториях.

Говорить, а тем более писать о моем горе и душевном состоянии бессмысленно, три месяца после лечения работать не могла и, вероятно, многим виделась ненормальной, плакала, проклинала жизнь, судьбу и всех, кто пытался утешить меня. Даже не была на похоронах Игоря и Николая, лежала в больнице после самой первой и тяжелой операции, мама также лежала в больнице г. Пушкино. Окружающие родные, знакомые и сослуживцы относились ко мне удивительно внимательно и участливо, но смягчить мое горе это не помогало. Я ожесточилась против всех и вся, мне думалось, что все счастливы, а мне Бог, в Которого верила, зачем-то послал неистребимое горе. Ожесточилась на Бога: зачем, зачем послал такое несчастье? Зачем? Словно одержимая, задавала этот вопрос всем. Зачем? Чем провинился Николай, маленький Игорь, ставшая инвалидом мать – Наталия и я? Чем? И не получала ответа от самой себя и окружающих.

Моя самая близкая подруга, настоящий друг – Лена, с которой мы вместе росли и учились, была человеком большой веры и доброты, молитвенница. Мы очень любили друг друга, мой покойный муж Николай относился к нашей дружбе даже ревниво. Знала, что Лена вместе с мужем Юрием ездила куда-то далеко за город к священнику, который до войны руководил христианской общиной, а с 1958 г., пробыв в лагерях целую жизнь, сейчас жил в городе Р. (потом узнала, Ростов Северный). У Лены с Юрием было двое детей[4].

Почти каждый день я приходила к ним, но в основном разговаривала с Юрием, вероятно, ежедневно повторяя одно и то же. Он молча слушал, обнимал за плечи и ласковыми и добрыми словами снимал, хотя и на один вечер, малую часть моего горя. Лена говорила о Боге, Его милости, воле Господней и звала в церковь. От этих разговоров меня трясло: как Бог, церковь могли успокоить, если на меня брошено такое горе? Разговоры с Леной раздражали, и я избегала их, повторяя одно и то же в разных вариациях: «Зачем? Зачем?»

Однажды Лена сказала, что едет к священнику о. Арсению, это имя я и ранее слышала от нее. Перед этим я устроила Лене неприятный скандал в присутствии ее детей и Юрия, повторяя: «Тебе легко говорить, твои все живы-живехоньки, а мне только горе досталось». На другой день было стыдно за шумный разговор, и чтобы сгладить свое поведение, согласилась поехать, хотя понимала бесцельность поездки. Это было уже в 1964 г.

Поезд шел медленно, погода стояла дождливая, день сумрачный, под стать моему настроению. Ехали молча, бездумно смотрела в окно, за которым проплывали оголенные деревья, кусты, телеграфные столбы. Лена читала книгу. Я перестала смотреть в окно, озлобленно уставилась взглядом в угол купе, ругая себя и проклиная за малодушие, бесхарактерность, что согласилась поехать к неизвестному попу. Чем он может помочь? Вернет потерянное? Какая глупость, слов утешения я слышала уже много.

Поезд пришел в город, дошли до дома, дернули ручку звонка. Дверь открыла пожилая женщина, приветливо встретила и сказала: «Как раз к обеду, входите. Отец Арсений сказал, что приедете». Что за чушь, откуда он мог знать о нашем приезде? Я еще более озлобилась, а под ногами назойливо путался большой кот, что еще более раздражало. Разделись, вымыли руки, вошли в столовую. Большая комната, длинный стол и стулья вокруг стола и около стен, в ней никого не было. Лена расцеловалась со встречавшей нас женщиной, назвав ее Надеждой Петровной, и куда-то вышла. В столовую стали заходить незнакомые люди, пришла Лена, представив меня вошедшим. Во мне все клокотало от злости, возмущения на Лену и себя. Зачем я здесь? Обедать в чужом доме? Увидеть неизвестного попа, о чем-то поговорить с ним, для чего это надо? Мое огромное горе все равно останется со мной.

Сели за стол, меня посадили рядом с мужчиной примерно моих лет, сказав, что его зовут Георгий.

Вошел священник выше среднего роста, худощавый, с добрым, но усталым лицом. Поздоровался, прочел молитву перед трапезой (обедом), благословил, я не перекрестилась. О чем велся разговор за обедом, забылось, противный кот терся о ноги и раздражал, хотелось отшвырнуть его ногой. Обед кончился, прочли молитву, все стали расходиться, остались в столовой только я и о. Арсений. Встав с кресла и подойдя ко мне, он сказал: «Пойдемте».

Словно в полусне пошла, он посадил на диван сказал: «Расскажите, зачем приехали к неизвестном попу». Вот здесь-то меня прорвало, почти с криком, злобой, ненавистью и даже оскорблениями стала говорить. Он молча сидел, я все говорила, вероятно, повторяясь, и все время твердила: «Зачем?» Устала, выговорилась и с удивлением взглянула на священника. Где же слова утешения, успокоения, где же обещанная Леной духовная помощь?

Отец Арсений встал, молча поправил лампадки, зажег несколько свечей и, подойдя ко мне, произнес: «Встаньте на колени». Я безропотно встала и опустилась на колени. Положив руку мне на голову, он стал читать молитвы, много раз называя мое имя, дочери Анны и мамы Наталии, потом сам опустился на колени и стал читать молитву Пресвятой Богородице[5]: «Царице моя Преблагая, надежда моя Богородице, защитнице сирым и странным, обидимым покровительница, погибающим спасение, всем скорбящим утешение, видишь мою беду, видишь мою скорбь и тоску. Помоги мне немощной, укрепи меня страждущую. Обиды и горести знаешь Ты мои, разреши их, простри руку надо мною, ибо не на кого мне надеяться, только Ты одна защитница у меня и предстательница перед Господом, ибо согрешила я безмерно и грешна перед Тобою и людьми. Будь же, Матерь моя, утешительницей и помощницей и спаси мя, отгони от меня скорбь, тоску и уныние. Помоги, Матерь Господа моего». И прочел: «Днесь верные людие, духовно торжествуем, прославляюще Заступницу усердную рода христианского и притекающе к пречистому Ее образу взываем сице: О Премилостивая Владычице Богородице, подаждь нам нечаянную радость, обремененным грехми и скорбьми многими, и избави нас от всякого зла, моляще сына Твоего Христа Бога нашего спасти души наша» (тропарь иконе Божией Матери «Нечаянная Радость»).