Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3 - Александр Солженицын

под редакцией кн. Пав. Долгорукова, в 9 выпусках. Участвуют виднейшие…

500 руб. тому, кто укажет квартиру 8-10 комнат с двумя людскими. Зубной врач Фенхель.

Дороже всех плачу за драгоценные камни, золото…

Благочестивые христолюбцы! К вам обращается с мольбою… Наш деревянный храм существует 200 лет, тесный, убогий, всё разрушается… Прихожане у нас бедны, земля песчаная…

Дедушкин квас. Доставка на дом от одного ведра, в бочатах – до 20 вёдер.

566

В Риге вчерашний день прошёл замечательно. Не только обошлось без всякого покушения (и сразу забылось), не только не болело сердце (и сразу забывалось), но черезо все свои официальные присутствия Гучков убеждался, что тут, в 12-й армии, ищется верный путь отношений с солдатами. На молебствии в соборе толпились тысячи депутатов от солдат. На параде Радко-Дмитриев произнёс речь о непобедимости русской армии – и последован был восторженным «ура» войск и народа. И члены Думы призывали народ сомкнуться вокруг Временного правительства – и тоже победоносное «ура». Потом войска стройно шли с музыкой по городу. Явно верна была линия Радко на сотрудничество с комитетами! (И это оправдывало линию гучковских приказов по министерству.) Из двух возможностей – давить комитеты (но нет сил!) или поддерживать их – в 12-й выбрали поддерживать. И Гучков в своих речах перед частями, и когда с «Храброго» его выносили в автомобиль на руках (вот вам и флот! на миноносцах он нашёл единение офицеров и матросов), и в приёме военных депутаций – всё уверенней видел правоту этой линии и, обобщая, заявлял уже (и начал верить сам), что ложны слухи о двоевластии в Петрограде, но Временное правительство работает в полном согласии с Советом депутатов.

Так ощутил Гучков этот рижский день как физическое и душевное выздоровление. Да, и в новых условиях – армию можно вести, вот так! И что-то подобное начал делать уже Колчак. И теперь надо бы распространить этот опыт хотя бы на весь Северный фронт, самый угрожаемый от революции. И вчера Гучков телеграммами из Риги назначил на сегодня совещание в штабе фронта и вызвал туда командующих 5-й и 1-й армиями Драгомирова и Литвинова.

Вероятно нехорошо, что так холодно проехал давеча Псков, не повстречавшись с Рузским. Вообще Гучков не симпатизировал Рузскому и раньше: никакой он не генерал – ни дерзости, ни личной смелости, ни порыва в поход и бой. Да всякая мелочь, даже продолжительное лечение Рузского в Кисловодске во время войны, да и с японской войны заболел – и на фронт не вернулся. И то, что десять дней назад они вместе тут были равными участниками царского отречения, – их не сблизило, но было Гучкову даже неприятно при возникшей теперь субординации.

А сегодня, ответно на вчерашнее пренебрежение, Рузский демонстративно не встречал военного министра, а только Данилов-чёрный, с лицом всегда обиженным.

Были и депутации от войск и населения, пришлось произнести речь. На том самом вокзале, где стояли недавно императорские синие поезда. Но тогда всё обошлось тут же, в вагонах, а сейчас ехали в штаб. (Машу оставил в вагоне. Умница Половцов, всё более необходимый, был при Гучкове неотлучно, записывая мысли и распоряжения.)

Драгомиров и Литвинов были уже в штабе. Сразу начали совещание.

Но всё пошло иначе, чем в Риге. Никаких ни у кого приятных достижений, а настроение ссадилось, скосилось, почти на опрокиде. Оба командующих армиями, по той же ли революционной свободе не выказывая никакого уважения к военному министру, почти яростно накинулись на него, непочтительно когтя и браня в его лице как бы всё безудачливое Временное правительство и весь мятежный Петроград. Они жаловались на мерзость тыла, разъедающего их тылы, диффузия из Петрограда, требовали от Гучкова суровых мер против комитетов и против развала! И что вопрос отдания чести – так и повис в двусмысленности, слово министра не сказано, все понимают по-разному и каждый день оттяжки запутывает ещё больше. А денщики? – будут существовать, не будут? Надо же это ясно решить, офицерско-солдатские отношения и без того напряжены.

Ещё литвиновская 1-я стояла дальше от Петрограда и в глухом краю за Полоцком, а у драгомировской 5-й в центре был Двинск, уже взроенный как чуть ли не сам Петроград, – и не было жизни самому штабу армии. И Драгомиров…

– Да вы не видели Петрограда! – возражал Гучков. – До вас, господа, настоящая революция ещё не докатилась. Идти против общего течения невозможно, а приходится канализировать, балансировать.

А Драгомиров настаивал, что – докатилась. В Двинске и вокруг – аресты, задержания, смещения, выборы офицеров, преследование немецких фамилий, – что же остаётся от армии? В офицерах и генералах упала уверенность.

Он тем напористей это говорил, что сам был генерал довольно отменный, и носил известную боевую фамилию, сын знаменитого военного теоретика Михаила Драгомирова. И этот, Абрам, и брат его, Владимир, – оба генералы на высоких постах, резкие и решительные.

– И как можно терпеть такое вмешательство этих советов рабочих депутатов! И как мы можем мириться с особым положением петроградского гарнизона – не тронь, они воевать не пойдут?

Гучков ещё оправдывался:

– Да поймите, физическая сила – у Совета рабочих депутатов. Запрещать комитеты – это только вызвать огонь. Крутых мер принимать категорически нельзя, от них будет только хуже! Если со временем удастся удержаться и укрепиться – вот тогда и наведём постепенно порядок.

Он высказал это всё открыто, чтобы верней убедить их, но тут же и пожалел, что соткровенничал. Он почувствовал, что и без того он был для Драгомирова и Литвинова – не военный министр, а бунтовщик, захвативший место.

А вот Драгомиров приказом по своей армии вообще запретил солдатским «депутатам» ездить в Петроград. И именно отказался признать ротные и полковые комитеты!

То есть как раз противно правильному пути!

А сухой сдержанный Рузский со своей мордочкой зверька в очках, хотя не поддерживал натиска генералов, но тоже щетинился и принял сторону противную: что политические события отозвались чрезвычайно болезненно именно на Северном фронте. Расстроены продовольственные, вещевые и артиллерийские запасы, а укомплектования перестали прибывать. И – цифры.

– Но что предпринял штаб фронта? – горячился Гучков, всё больше нарастало в нём раздражение к пассивности Рузского.

Рузский – «телеграфировал и писал в Ставку».

Хороший выход! Вообразил Гучков этого сухого, капризного, скользкого и вечно недовольного генерала – в Ставке, на должности начальника штаба Верховного, или даже самим Верховным, как прочили его левые в правительстве и Керенский, во всё сующийся: а куда он будет писать оттуда? Всё правительству?

И всегда Рузский давал своему фронту самую пессимистическую оценку, что он наступать не может (Гурко выражал удивление, отчего ж противник не сообразил и этого фронта не прорвал), – тем более сегодня костенел. А Гучкову бы хотелось именно Северный фронт и отодвинуть от Петрограда.

И для себя он выводы сделал. Последнее время он ни одного разговора ни с одним военным не вёл просто, но с постоянным внутренним примериванием: соответствует ли тот своему посту? Относительно этих трёх ему стало сегодня вполне ясно, что их надо всех снимать. Но не сразу всех трёх, у этих – имя, а Литвинова, к тому же зубра консервативного, снять завтра же.

А пока – он холодно отрезал им: чтобы в борьбе за дисциплину они не рассчитывали на военно-полевые суды и тем более смертную казнь: её не может быть в свободной стране, её отменит правительство со дня на день.

Прервались на обед – натянутый, с нелёгким поиском дружелюбных тем разговора, а тут ещё Болдырева тревожно вызвали от стола и сообщили, что сошёл с ума адъютант Рузского граф Гендриков и хотел застрелить Главнокомандующего. Его обезвредили, но надо было меры принимать и докладывать, и так получилось, что за обедом же.

Всё расстроилось, ну времячко.

Сбили Гучкова с мажорного рижского дня, с уверенности, что открыли выход спасения.

Придумал послать на Северный фронт передового епископа Андрея Ухтомского, пусть он тут поагитирует.

Можно уверенно сказать, что ни один военный министр России ещё не работал в такой обстановке.

Но и ни один военный министр не всходил на пост, окружённый таким революционным ореолом. Ни один не всходил с такой смелой широкой программой реформ. Да, Совет давит, стихия разливается, – но в том и искусство, чтобы в этой обстановке успеть совершить реформу. Все высшие чины армии сейчас разделились для Гучкова на тех, кто сочувствует его реформе и поливановской комиссии – и кто не сочувствует и брюзжит.

Например, в Риге Гучкову подали сообщение, что в Петрограде Военный Совет, составленный из старейших генералов не у дел, в заседании свидетельствовал Временному правительству своё восхищение быстрым восстановлением порядка и законности в нашем дорогом отечестве и свою солидарность с реформами вооружённых сил. Даже эти старые дряхлости, Гучков и не ожидал. Вот какая наступательная сила была у его реформ!