Сказание о страннике - Дэвид Билсборо

Они были суровым народом, эти тассы, кто-то даже назвал бы их свирепыми. По всей земле они пасли свои стада: северных оленей, сайгаков, верблюдов, зубров, мамонтов и даже бонакопов. В этих краях среди тассов нередко поселялись полги и даже люди, выбравшие кочевую долю. Вот и теперь, в тучах пыли и насекомых путники различили одну-две женские фигурки в плаще с капюшоном, устало бредущие с тяжелыми тюками на плечами. Происходившие из знатных семей, эти отступницы оставались с тассами сезон-другой, отказавшись ради возможности «побыть свободными» от пышных нарядов и положения в обществе. Часто в итоге они выходили замуж за своих тасских ухажеров, и хотя дети от подобных браков не рождались, это никого не останавливали.

И вот стадо белуджитериев прошло. Земля, утрамбованная слоноподобными ногами, сделалась тверже камня и была просто завалена кучами экскрементов — путникам пришлось плотно замотать рты и носы в полотенца, чтобы пробраться.

Наконец пустоши остались позади, и к вечеру отряд определенно достиг краешка леса Фрон-Вуду.

Несмотря на радость прощания с Мист-Хэкелем, путники весь день пребывали в подавленном настроении. Даже в насвистывании пеладана пробивались тоскливые нотки. От мысли, что на следующий день им придется зайти в Великий лес, даже Нибулус протрезвел. Пока день клонился к закату, все чувствовали себя не в своей тарелке, только теперь осознав, что никто из них прежде не ступал под сень Запретного леса (Финвольд о своих приключениях умолчал). Здесь их наверняка ждет последнее серьезное испытание перед Мелхасом.

Теперь, когда на западе тихо догорал бледный свет, уступая место глубокой синеве, Болдх сидел, завернувшись в одеяло, и рассматривал новый меч. Любопытный клинок, ничего не скажешь. Сколько он ни путешествовал, ни разу не видел ничего подобного. Другого такого — с лезвием, змеящимся из рукояти — в целом мире не сыщешь. По крайней мере, не теперь. Непонятно было, для каких практических целей его использовать; уж, конечно, не в бою. Это скорее декоративное оружие... или ритуальное?

И тут он вспомнил, где видел подобный клинок. Правда, не меч, а кинжал — кхис, так называли его некроманты — ритуальный нож, которым закалывали людей на алтарях в храмах Ольхора. Да, однажды он уже видел такие кинжалы, когда путешествовал по темным землям Релма-Файнда много, много лет назад. Воспоминание всколыхнуло потаенное облако мрака, и Болдх решил, что в первую ночь в лесу Фрон-Вулу лучше о таких вещах не думать.

Пытаясь взбодриться, он стал думать о преимуществах клинка. Это было тяжелое, старомодное оружие, что верно, то верно, но оно прекрасно подходило воину, привыкшему сражаться топором. Болдх никогда не испытывал нежных чувств к мечам: во-первых, они имели отношение к культу пеладанов; к тому же он просто-напросто не очень хорошо владел мечом. Хотя при необходимости Болдх вполне мог себя защитить, профессиональным воином он не был, и потому не обладал мастерством обращения с легкими мечами; а орудовать огромным двуручником, вроде рыцарского меча Нибулуса или шамшира Мафусаила, ему не доставало силы. Болдх предпочитал не слишком тяжелое оружие, не требовавшее особых навыков, вроде дубинки или топора.

Этот пламенник был и не слишком тяжел, и не слишком легок, а за длинную рукоять можно было держаться одной или двумя руками. Собственно, почти как его старый боевой топор.

Болдх с растущим любопытством изучал клинок. Казалось, тот обладал каким-то изменчивым свойством: днем он сверкал начищенной медью, в темноте же из глубин проступала вулканическая синева. Даже в глухую ночь видно было, как пламенник сияет — словно неведомая мощь бурлила внутри.

Болдх поднес лезвие к самым глазам и вгляделся в зеркальную поверхность: под танцующими бликами, в магической глубине, таился источник силы...

Странник отпрянул — из клинка, изучая с не меньшим любопытством, на него уставились два глаза! Сердце забилось быстрее, и Болдх оглянулся на спящих товарищей, гадая, стоит ли их будить.

Он решил ещё раз взглянуть, осторожно и пристально — убедиться, что это всего лишь игра света... и с облегчением рассмеялся: на него смотрело собственное отражение.

С нервным смешком он обернул пламенник в свою рубаху из оленьей кожи, аккуратно положил рядом и улегся спать. День был долгим, и какие только странные мысли не нашепчет усталому путнику шорох листвы под сенью Фрон-Вуду...

Той ночью они были в лесу не одни. В сумраке, всего в нескольких ярдах от лагеря, ярко блестели чьи-то глаза, с интересом рассматривая спящих путников. Два белесых зрачка холодно мерцали в темноте, отражая лучики лунного света, что пробивались сквозь лесной полог. Живые, но умудренные опытом, эти глаза явно повидали на своем веку и равнодушие, и жестокость.

Незваный гость медленно приблизился к ничего не подозревающим спящим людям. Совершенно беззвучно: ни воздух не шелохнулся, ни листик не зашуршал.

Он подобрался поближе, замерев в нескольких шагах от неподвижных, укрытых одеялами фигур. Кто-то храпел, кто-то постанывал во сне. Остальные же дышали глубоко и мерно — спали безмятежно, без сновидений.

Чем дольше он на них смотрел, тем шире становилась его ухмылка. Одной рукой он ненароком касался рукояти палаша на боку, другой — сжимал большой кинжал, тускло поблескивающий в свете луны.

Вдруг раздавшееся рядом фырканье отвлекло внимание непрошеного гостя от спящих. Бесшумно и быстро он подошел к коренастой лошадке и успокаивающе погладил по морде. Женг не знала, как отнестись к незнакомцу, но почему-то позволила себя гладить — привилегия, обычно принадлежавшая лишь ее хозяину.

Сверкнув белозубой улыбкой, непрошеный гость скользнул обратно в тень и затаился там, ни на секунду не отрывая взгляд от спящей компании.

Следующее утро выдалось солнечным и ярким, несмотря на стелющийся туман, приползший с болот. Воздух наполнился радостным птичьим пением, и путешественники проснулись в великолепном настроении, готовые к любым испытаниям. Живо приготовили завтрак, с аппетитом его съели, — и вскоре лагерь был свернут.

— Всем подойти ко мне. — Нибулус привязал последнюю часть доспехов к спине Женг и созвал отряд. Теперь, когда оцепенение города на болотах спало, мир снова стал «вотчиной пеладана»: очевидно, ночь, проведенная в лесу на свежем воздухе, вновь зажгла в его сердце страсть к приключениям.

— Теперь, как вы знаете, — начал он, с удовольствием слушая собственный голос, — скорее всего начинается самый неприятный отрезок пути. Гвилч пишет, что в его времена торговый путь шел от Мист-Хэкеля напрямик через лес до самого Умерта... А дороги тогда расчищали и поддерживали, будь здоров: каждые двадцать пять миль — почтовая станция! Чего ещё желать? Ну, нам-то есть чего: сейчас дорогой там и не пахнет, от былой роскоши не осталось и следа. Не то нынче время...