Жребий викинга - Богдан Сушинский

Позже Елизавета не раз вспоминала события этих «корабельных» дней. Там, на судне, в скромной тесноватой каюте, они дни и ночи принадлежали только друг другу; там, изъятый на какое-то время из военно-политической и обыденной житейской круговерти, ее суровый, огрубевший в походах викинг постепенно оттаивал душой, становился мягче характером, внимательнее к тому, что она говорит и чувствует. Жаль только, что продолжалось это до обидного недолго.

Как только «Храбрый викинг» вошел в столичную гавань, Гаральд словно бы забыл о существовании молодой супруги. Еще бы! Он то вел тайные переговоры с прозябающим в Швеции, при королевском дворе, Свеном Эстридсеном, который соглашался уступить ему норвежский трон при условии, что Гаральд никогда не будет претендовать на датский. То неожиданно принимал гонцов от норвежского правителя Магнуса, затевая вместе с ними интригу против доверчивого Свена. Причем все это время положение Гаральда в Швеции, сам его статус, кроме разве что статуса изгнанника и интригана, оставался невыясненным.

Все более или менее прояснилось только в следующем, 1046 году, когда, пытаясь поссорить Свена и Гаральда, король Норвегии сделал конунга конунгов своим соправителем, в расчете, что тот прервет союзнические отношения с назойливым датчанином. Но, даже будучи супругой соправителя, Елизавета еще какое-то время оставалась с маленькой Марией в Швеции, под опекой своего, довольно заботливого, насколько позволяли обстоятельства, деда-короля, а также вторично вышедшей здесь замуж королевы-вдовы Астризесс.

Когда, после смерти Магнуса, на короля Норвегии был коронован Гаральд, Елизавета надеялась, что наконец-то ее норманн успокоится и они заживут мирной, спокойно жизнью. Эта надежда усиливалась еще и тем, что на месте рыбацкого хутора в Осло-Фьорде ее правящий супруг приказал строить большое торговое селение Осло[108]. Причем с самого начала оно виделось ему в облике будущей столицы, которая по величине и красоте своей могла бы сравниться с Константинополем или даже с Римом.

Однако настоящего умиротворения так и не наступило. Гаральд решительно не согласился с тем, что перед смертью король Магнус завещал ему только Норвегию, в то время как Дания получила своего собственного короля — Свена Эстридсена. В течение многих лет он истощал силы армии, народа, страны, свои собственные в совершенно бесполезной и, как уже многим представлялось, бесконечной войне с датчанами. В войне, требовавшей все новых и новых воинов, кораблей, закупок оружия и снаряжения, а значит, все более тяжелой дани, все более изнурительных податей и всевозможных военных повинностей, которые и так уже казались чрезмерными.

Это стало вызывать возмущение не только у крестьян и ремесленников, но и у отдельных ярлов, часть из которых затеяла бунт, пользуясь при этом поддержкой Швеции. И тогда Гаральд ввязался в столь же бессмысленную войну со шведами[109], во главе которой находилась самая близкая — его и королевы Елизаветы — родня. Причем эта война длилась еще почти два года после того, как в 1063 году Гаральд в битве, происходившей на берегу шведского озера Венерн, истребил большое войско шведов и союзных им уппландцев.

Несколько раз Елизавета пыталась убедить Гаральда, что его стремление во что бы то ни стало объединить под одной короной все племена и земли норманнов граничит с безумием; что Норвегия слишком слаба, чтобы силой меча заставить соседние народы покориться себе, и что вообще ему, Гаральду, сие не дано, ибо не его это миссия на этой земле. Все эти попытки ни к чему не привели.

— Вот увидишь, — в сердцах сказала как-то Елизавете неугомонная Настаська, — наш норманн довоюется до того, что не будет нам с тобой места ни в Норвегии, ни в Швеции, и придется все-таки бежать в хранимую Богом Ладогу. Вот тогда-то и поблагодаришь свою Настаську, что надоумила заложить в этой крепости большой теплый дом, как раз такой, о каком мечтает на старости лет всякая королева.

— Особенно рано овдовевшая… — спокойно уточнила Елизавета.

По пути к Варяжскому морю они с Гаральдом остановились в Новгороде, а затем оттуда отправились к крепости Ладога, построенной на берегу Ладожского озера. Владелицей этого города, значительную часть населения которого составляли шведы, норвежцы и финны, а гарнизон почти полностью состоял из норманнов, все еще оставалась великая княгиня Ингигерда. Находясь под покровительством не только новгородского и киевского князей, но и всех правителей норманнов, Ладога, которая еще недавно была всего лишь укрепленным рыбацким поселком, теперь быстро превращалась в портовый, купеческий город-крепость.

В первый же день появления в нем Настаська мечтательно произнесла: «Если это город твоей матери, то почему бы тебе не заложить здесь свой дом — большой, крепкий, каменный, досками обшитый? Как этот, в который вас поселил местный посадник? Родители твои смертны, в Киеве будет править другой князь, и однажды случится так, что и ты, и мы при тебе останемся бездомными. И вот тогда-то и вспомнишь о доме в Ладоге. Все равно ведь роднее, нежели Русская, земли у тебя, конунгша, не будет. Деньги у тебя пока что водятся. А строительных дел мастера, из франков, я уже присмотрела, Германом его зовут. Так вот, Герман сам наймет людей, сам возведет для тебя дом, а для себя пристройку, в которой останется нас дожидаться да годы свои доживать».

О существовании недавно прибившегося в Ладогу мастера-франка, скорее всего, беглого, с которым Настаська уже успела загулять, Елизавета знала. Он как раз завершал строительство основательного, каменного, смахивающего на небольшой замок, дома для местного купца. Она специально осмотрела этот дом, познакомилась с тридцатилетним мастером и повелела: «Построишь для меня такой же — только чуть больше и утонченнее. С двумя пристройками — для моей прислуги и для самого себя. Завтра скажешь, сколько тебе понадобится денег».

Когда кортеж конунга Гаральда покидал Ладогу, мастер Герман уже начал закладку своего Елизавет-замка, как назывался этот особняк на берегу реки в его чертеже.

Прошли годы. У Елизаветы появилось двое детей, она металась между столицами Норвегии и Швеции, пребывая в постоянной тревоге за своих дочерей, за воинственного супруга, за будущее теперь уже одинаково близких ей двух норманнских стран. И как-то уж так случилось, что о своем далеком Елизавет-замке она попросту забыла.

— Как думаешь, твой мастер Герман дом наш достроил? — спросила теперь королева Настаську.

— Зачем гадать? Я ведь разговор о нем не зря завела. Завтра из Осло купцы новгородские уходят. Если отпустишь к ним душу отвести, одного из них я превращу в твоего гонца. Немножко приплатим ему, так он и в Ладоге побывает, и весточку пришлет.