День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер

– Зачем он сделал это? Отвечай, Стейси! Что он хотел этим сказать?

– Ты сегодня наговорил столько глупостей и гадостей, Брек, что мне больше не хочется слушать тебя. Позволь, пожалуйста, мне все же воспользоваться ватой и немного почитать.

– Но почему мальчик так поступил?

– При таких умных детях тебе бы следовало вести себя осмотрительнее, Брекенридж Лансинг.

– Ты о чем?

Выждав мгновение, Юстейсия указала на разбитое стекло.

– Хочешь сказать, что он слышал, о чем мы говорили?

– Думаю, он услышал, как ты обвинял меня в прелюбодействе и преступлении. А ты что думаешь? Тебе не кажется, что именно это он имел в виду?

Муж возмущенно посмотрел на нее.

– Он слышал так же, как ты угрожал убить Джона Эшли, который проявил себя как настоящий друг, когда твоему сыну потребовалась поддержка. Брек, почему ты не можешь помолчать хотя бы немного? Твоя постоянная болтовня не доведет до добра. Я хочу заткнуть уши ватой минут на пятнадцать. Могу я себе это позволить?

Он заворчал:

– Подслушивал… Наглость… Отстегать кнутом…

– Так можно, Брек?

Муж раздраженно выкрикнул:

– Да! Да! Делай что хочешь.

Вставив вату в уши, она легла на кушетку с книгой. О, благословенная тишина! О, шелест волн, набегающих на берег! О, солнечный свет в бухте Лорда Нельсона!

Прошло десять минут. Юстейсия не услышала, как муж несколько раз тихо окликнул ее, потом, поднявшись с постели, подошел к ней и тронул за плечо. Она повернула голову и посмотрела на него. Муж опустился на колени и лбом прижался к ее руке. Юстейсия вынула вату из ушей и услышала:

– Я хочу есть.

Она забыла покормить его в полночь! Юстейсия приподнялась, но он остановил ее и заплакал.

– Прости меня, Стейси. Я болен. Не надо так со мной обращаться. Будь ласкова ко мне… Я совсем не то имел в виду. Ты самое лучшее, что было у меня в жизни. Я ненавижу болеть, и поэтому все меня раздражает.

Юстейсия опять попыталась встать, но муж все также прижимался лбом к ее руке, лежавшей на краю кушетки.

– Наверное, меня плохо воспитали. За что ни возьмусь, все превращается в какую-то мешанину. Скажи мне что-нибудь хорошее, Стейси.

Она смотрела на эти все еще золотистые волосы, когда-то васильковые, но теперь покрасневшие глаза, потом поднесла его руку к губам и поцеловала.

– Теперь ложись в постель, а я принесу поесть. Тебе сразу станет лучше.

– Подожди еще минутку, не уходи. Наклонись ко мне поближе, Стейси. Может, это самый лучший выход, что все идет к концу. Я ничего не почувствую. Это как заснуть. Но я попрошу помолиться за меня. Я уверен, что твои молитвы не остаются без ответа. Ты можешь помолиться, чтобы я умер без страшных мучений? («Брек, ты делаешь мне больно!») А еще – чтобы меня простили за все плохое, что я сделал. Чтобы дети вспоминали обо мне… по-хорошему. («Брек, дорогой, ты сломаешь мне руку!») И еще, Стейси… ты будешь вспоминать меня с добром?

Он отпустил ее руку. Юстейсия погладила его по волосам и тихо сказала:

– Этого не потребуется вовсе, Брек. Конечно, я молюсь о тебе. Конечно, я всегда думаю о тебе с любовью. Теперь ложись в постель. Доктор сказал, что тебе надо есть каждые четыре часа, а сейчас уже два ночи. В последние дни тебе стало лучше, и я надеюсь, что завтра ты почувствуешь себя здоровым и мы всей семьей сможем хорошо провести время, перед тем как дети отправятся на пикник.

Сердце громко колотилось. Юстейсия укрыла мужа одеялом и, поцеловав в лоб, ушла на кухню подогреть на огне ячменную кашу. Потом, прихватив небольшое блюдечко для себя, она вернулась в комнату с оловянной миской в руках.

– Спасибо, Стейси, – впервые поблагодарил Лансинг. – Ты тоже будешь есть кашу?

– О, я всегда уворовываю у тебя немного. Каша всем полезна.

Они медленно ели в молчании.

– Ты бываешь счастлива, Стейси?

– Да, часто.

– Отчего?

– Оттого что я жена и мать.

Перехватив его взгляд, Юстейсия засмеялась, и он тихо засмеялся в ответ.

– Стейси! Стейси, ты просто…

Она остановила его, положив руку ему на плечо.

– О, Брек, тебе ведь есть чем гордиться, а ты об этом даже не подозреваешь.

– Чем?

– Детьми!

Лицо у него потемнело. Он снова уткнулся в миску с кашей.

– Детьми! Ты знаешь, например, что Энн уже два года первая ученица в классе? А матушка Вероника говорит, что наша Фелисите самая одаренная ученица воскресной школы. Ее сочинение на латыни получило премию в Чикаго на «Состязании четырех штатов»[69].

– Ты умная, Стейси, это они в тебя…

– Ты знаешь вообще, что такое дети, Брек? Это продолжение нас самих. Они реализуют наши мечты. Ты существуешь в них, как семечко, из которого вырастает огромное дерево. У них так много потрясающих качеств, которые они не могли получить от моих родственников с островов. Это все идет от твоих предков из Айовы. Временами я просто не могу удержаться от смеха, настолько они непохожи на меня. Например у нас, островных жителей, напрочь отсутствует упорство и непоколебимость. Мы не можем больше двадцати минут заниматься чем-то одним. Иногда во мне появляются проблески ума, но я умная только там, где требуется что-то подправить или начать какое-то дело. А вот Фелисите, если возьмется за что-то, то непременно доведет все до конца, даже табун диких лошадей не остановит ее. Это все Айова! Это твоя кровь! Вот недавно ты сказал, что Фелисите заносчива, и был не прав! Ей не хватает лишь одного: уверенности в себе и ощущения счастья, которое может дать только отцовская любовь. Я ничем не в силах помочь нашей дочери – ей нужен ты!

Лансинг уставился на нее как громом пораженный, а Юстейсия вытянула носовой платок из рукава и приложила к глазам. Юстейсия плакала! Он опустил ложку и едва ли не стыдливо дотронулся до ее руки.

– О, ты неправа, Стейси, совершенно неправа. Ты самая прекрасная мать в мире… Я стану лучше. Обещаю тебе.

Неожиданно Юстейсия рассмеялась.

– Только посмотри, что я устроила из своей каши. Вот такую дают арестантам – кашу на воде… А что касается Джорджа, то ты был прав: он доставил нам много тревог и разочарований, – разве не так? Нет ничего удивительного в том, что ты сердился на него. Но, Брек, я помню, как однажды ты сказал, что вы, масоны, стоите друг за друга горой.

– Это действительно так.

– Тебе не кажется, что отец