Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

– Сыне мой милый! Покойный-то князь Василий и отцу твоему, и тобе верен был и послушен более, чем сын и брат. Помни, молодые-то князи рязанские – внуки мои родные, а тобе – родные сестричи.[124] Не обидь их, а тем и сестру свою, доченьку мою Аннушку…

– Благослови мя, матушка, – ответил ей государь, – яз сам, после тобя и Ванюши, более всех родных сестру люблю…

На пятый день после этой заупокойной службы прибыли на Москву дети преставившегося великого князя рязанского: старший – Иван Васильевич с княгиней своей Агриппиной Васильевной, урожденной княжной Бабич-Друцкой, и младший – Федор Васильевич.

Молодые люди, выросшие вдали от шумного московского двора, с его большими делами во внутренней жизни государства, военными и торговыми переговорами с чужеземными государствами, с частыми приемами и проводами посольств, испытывали здесь неловкость, были застенчивы и робки. Москвичам же они казались захолустными по своим одеяниям и неумелыми в обращении с людьми.

Свершив все обряды при встречах с обоими государями и семействами их, позавтракав с ними в хоромах Ивана Васильевича, они с облегчением душевным поехали к бабке своей Марье Ярославне в Воскресенский монастырь. Здесь, в монашеской келье, обогретые сердечной простотой и родственной лаской, юные князья и княгиня рязанские сразу почувствовали себя как дома.

– Ишь, какие молодцы внуки-то мои, – говорила нежно старая княгиня, благословляя обоих братьев, – и ты, Агриппинушка, любезная сердцу моему. Дай и тя благословлю да поцелую свою внученьку.

Она обняла княгиню Агриппину, усадила всех за накрытый уже стол и окликнула свою старшую послушницу:

– Домнушка, распорядись о трапезе нашей, как яз тобе приказывала.

Обед был так же обилен и вкусен, как и великокняжеский, когда Марья Ярославна еще в миру принимала знатных родственников, только все было постное, а из напитков – лишь мед да сладкие заморские вина.

После кратких здравиц и закусок, когда подали горячую уху стерляжью, Марья Ярославна спросила:

– А где же вам гостить приказал государь?

– У младого государя Ивана Иваныча, – ответил старший внук.

– Верно сынок-то мой порешил, – одобрила она приказ Ивана Васильевича, – у Ванюши-то все по обычаю русскому. Хоша там пока еще живут молдавские бояре, провожатые Оленушки, но и они, как и молодая государыня, добре разумеют по-русски. Круг же Софьюшки, почитай, токмо греки да фрязины, а бают все более по-иноземному. Не по душе мне сие, грешнице. Прости мя, Господи!

Потом разговор перешел на рязанские дела. Марья Ярославна спрашивала о здоровье дочери Анны и о внучке, тоже Аннушке, названной так в честь своей матери, и даже по отчеству тоже Васильевне.

– Матерь наша, – отвечал старший внук Иван Васильевич, – болеет ныне малость, но все же Бог хранит ее, а сестра Аннушка здрава и растет, вборзе отроковицей станет…

– Ах, забыла опросить вас, – перебила его бабка, – какие же подарки молодым-то везете?

– Яз – кубок златой с яхонтами для князя Ивана Иваныча, – ответил старший из внуков, – а княгине его – чарку златую.

– А яз молодой княгине – крест из жемчуга на цепочке златой, – добавила княгиня Агриппина.

– Яз же, – сказал Федор Васильевич, – молодому и молодой – по златой чарке…

– Ценные, добрые сии подарки, – молвила старая государыня, – но самое дорогое у нас в семье нашей – любовь и верность друг другу. Помните: дочь моя – родная матерь ваша, а вы – родные сестричи государя московского.

– Клянемся, бабунька! – воскликнул Иван Васильевич. – Дед и отец наш верны были Москве. Верны и мы ей будем!

– До конца живота нашего! – добавил Федор Васильевич.

Целую неделю прогостили князья рязанские на Москве, живя в хоромах у великого князя Ивана Ивановича. Молодому государю полюбились его юные родичи. В пылких речах своих он увлек их мыслью о создании независимого могучего государства Московского, которое объединит в себе все русские православные земли. Они много говорили об одержанных уже победах над татарами ордынскими и казанскими и над ливонскими немцами, мечтали о победах над Литвой и Польшей, мечтали о воссоединении всех ныне зарубежных, но искони русских земель, дабы никто уж не смел потом воевать Русь…

Старый государь весьма был обрадован таким оборотом дел с Рязанью.

– Поручаю тобе, Иване, – говорил он, – подготовь договор-то с родней рязанской. Княжество их разделим пополам меж братьями. Старший будет великим князем. Вижу, с детства привыкли они Москву и Рязань за един считать…

– Верно, государь-батюшка! – с горячностью подтвердил Иван Иванович. – Право бабка-то мыслит: верней и послушней они братьев твоих единоутробных.

– В договоре-то не забудь упомянуть о Литве, дабы за един Рязань с нами против Литвы воевала. Дьяк Майко поможет вам составить докончание по правилу. За Рязань яз спокоен, яко за родное гнездо свое. Сие – не Тверь.

– А что Тверь-то? – возразил Иван Иванович. – Слаб он, дядя-то мой Михайла.

Иван Васильевич рассмеялся и зло молвил:

– Зато на дуде игрец вельми добрый. Вот продудит он свое княжество-то, а как, того и сам не приметит. Михайла-то по неразумию своему непременно потянет, как яз тобе и ранее сказывал, не к нам, а к Казимиру.

Дня через три договор о дружбе и взаимопомощи между Москвой и Рязанью был подписан и в день отъезда рязанских князей отпразднован в хоромах старого государя. В крестовой Ивана Васильевича был отслужен благодарственный молебен самим митрополитом. Потом, на прощальном торжественном обеде в государевой передней, великие князья московские и рязанские пили здравицы друг за друга и за всех близких своих. Пировали с великими князьями и семейства обоих государей, и старая княгиня Марья Ярославна, и почти все родичи, и ближние бояре, и митрополит Геронтий.

За беседой застольной государь Иван Васильевич, веселый и приветливый со всеми, часто шутил и смеялся, а перед глазами его четко стояли строки из договора с Рязанью, в которых великий князь рязанский ему обет давал:

«А от вас ми, от великих князей, к литовскому никоторыми делы не отступати, а быти с вами, с великими князьями, на литовского везде заедин…»

Еще тесней, чем с Рязанью, кровные узы с Тверью у государей московских, но искренней дружбы нет между обоими великими княжествами. Не один век богатая Тверь с Москвой борется за барыши да за пути торговые от западных стран к морю Хвалынскому. К тому же привыкли князья тверские опоры искать у князей литовских да у королей польских, а от Москвы новгородскими землями огораживаться да на Орду надеяться. Ныне ж, сверх того, пошли ссоры между тверскими и московскими князьями и боярами из-за вотчин своих, ставших порубежными. Захватывают они всеми правдами и неправдами друг у друга деревни и села, а князья великие из-за них спорят. Споры же эти всегда не в пользу тверичей кончаются – не под силу князю тверскому один на один копья ломать с Иваном Васильевичем. Окружен князь Михайла, стеснен отовсюду московскими землями, и нет нигде ему прочной опоры.

– Рано ли, поздно ли, а сожрет Москва нашу Тверь, – говорят меж собой тверские бояре и дети боярские.

– Кто из них поизворотливей, тот уж спешит стать поскорей московским подданным, переходит к великому князю Ивану, «отсаживается с вотчиной» от князя своего Михаила.

К концу же этого, тысяча четыреста восемьдесят третьего, года дьяк Майко на утренних докладах обоим своим государям чаще и чаще стал сообщать о переходах тверичей под московскую руку.

Иван Иванович весьма этому радуется и, оставаясь с юной княгиней своей наедине, всякий раз весело говорит ей о Твери:

– Ежели так от дяди моего будут и далее отсаживаться князья, бояре да дети боярские, то и двух лет не пройдет, как от его княжества ничего, опричь удела тверского, не останется!

– Пошто же так он деет? – удивлялась Елена Стефановна. – Ты же сам мне сказывал, что князь тверской может сорок тысяч войска собрать. Пошто он князей своих силой не держит?

– У моего государя-батюшки с дядей моим Михайлой докончание есть, – с улыбкой ответил Иван Иванович, – и по нему князья и бояре их могут от одного государя к другому отъезжать с вотчинами своими по своему хотенью. – Иван Иванович рассмеялся и добавил: – Токмо от нас никто в Тверь не смеет отъезжать, а из Твери к нам чуть не всякую седмицу едут. Когда сие докончанье писали и крест целовали, не мыслил Михайла-то, что Москва его кольцом окружит.

Елена Стефановна задумалась и, прижавшись к Ивану Ивановичу, тихо молвила по-итальянски:

– Страшен отец твой. Исподтишка, незаметно и долго опутывает он врага, словно паук. Зорко следит, чтобы тот шевельнуться не мог, и все оплетает его, оплетает… – Она вздрогнула всем телом и прошептала: – Пока не задушит совсем…