Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приглашенные сидели за столами на заранее указанных местах, как и при первой встрече невесты, но, в отличие от прежнего, в передней государя были поставлены еще дополнительные столы, за которыми сидели особо чтимые итальянские зодчие, среди них первое место занимали маэстро Альберта и немецкие размыслы, а также образованные греки и итальянцы, служившие при московском дворе в качестве послов в иностранные государства. Общим языком у них был итальянский, иногда латинский.
Разница между первым и этим обедом была еще в том, что говорили здравиц не много и пили все за столом очень мало. Чувствовалось, что государь Иван Васильевич не хотел, чтобы допущенные на этот раз к столу слуги его вели себя развязно, и это все понимали, поэтому-то митрополит и старая государыня до конца обеда оставались за трапезой.
За обедом государь Иван Васильевич был весел и радостен, но у Софьи Фоминичны, хотя она и казалась ласковой с пасынком и невестой, губы время от времени сжимались от досады и раздражения.
Праздничный обед был недолог, но Елена Стефановна с трудом досидела до конца его. Тщетно скрываемая враждебность будущей свекрови и выразительные переглядывания ее с греками Траханиотами измучили молодую девушку, почти исчерпали все ее самообладание. Она обрадовалась, когда вслед за государем все встали из-за стола и, помолясь, начали прощаться.
Софья Фоминична, расставаясь со старой государыней, была чрезмерно почтительна, а с невесткой чрезмерно ласкова. Однако, отходя от свекрови, Елена Стефановна вновь почувствовала ее злобу. До ее ушей донеслись слова одного из Траханиотов, сказанные по-латыни:
– Inter arma, silent leges.[113]
Его прервал раздраженный голос Софьи Фоминичны:
– Habeat sibi![114]
Это были последние слова, которые унесла с праздничного обеда Елена Стефановна.
Иван Иванович проводил ее и бабку до самой повозки и, усаживая вслед за бабкой свою Оленушку, шепнул ей по-итальянски:
– Видела рымское гнездо, радость моя?
– Видела, – ответила она тоже по-итальянски. – Прав ты во всем, мой Иван-царевич…
Как и говорил невесте своей Иван Иванович, приготовления к свадьбе затянулись. Из-за множества обрядов свадьбу справляли только января двенадцатого, того же тысяча четыреста восемьдесят второго года.
Бракосочетание торжественно совершалось в соборе Михаила-архангела вечером самим митрополитом Геронтием по тому же чину, по которому венчался здесь и сам Иван Васильевич с Софьей Палеолог.
В хоромах старого государя встречали Ивана Ивановича уже затемно, при свечах, его родители, а невесту – ее посаженный отец и посаженная мать из молдавских именитых бояр.
Наблюдая за всеми обрядами при встрече молодых, слушая величания новобрачных, пожелания добра и счастья, государь Иван Васильевич вспоминал свою молодость и был необычно нежен и растроган.
Вспоминалась ему его свадьба с Марьюшкой, и с особой силой воскресал в его сердце милый образ юной княгини, их первые признания в любви и рождение Ванюши…
– Ныне ж остарел душой яз совсем, – беззвучным шепотом шевелятся его губы, – ушло все, что сердцу было мило…
Но светлая печаль о прошлом сливается со светлой радостью молодых. Сердце еще более размягчается – он чувствует себя счастливым отцом.
Молодые, переглядываясь с Иваном Васильевичем, понимали его чувства и радовались, забывая о присутствии мачехи. Видели это и приглашенные, и праздник молодых превратился в праздник для всех и шел весело, но скромней и сдержанней, чем обычно, без всяких грубых намеков. Только присказки гостей то о кушаньях, то о напитках, что они горьки, чаще и чаще превращались в общий крик:
– Горько! Горько!
Молодые, краснея до корней волос, застенчиво целовались и потом стыдливо потупляли глаза от взглядов гостей.
Даже после отъезда митрополита и старой государыни на брачном пиру все было пристойно в угоду молодым, дабы не смущать их невинности. Когда же один из охмелевших гостей сказал что-то охальное о браке, Елена Стефановна с пылающими щеками гневно встала из-за стола, а Иван Васильевич так поглядел на пьяного, что тот сразу отрезвел. Все подтянулись, и только Софья Фоминична с еле заметной язвительной улыбкой небрежно оглядела невестку.
Заметив это, Иван Васильевич сказал громко и ласково:
– Садись, садись за стол, невестушка. Прости грубости наши, еще много у нас есть невегласов.
Елена Стефановна благодарно улыбнулась свекру и, поклонясь ему, снова села рядом с мужем.
Иван Иванович, приказав слугам наполнить вином кубки, провозгласил:
– За здравие нашего государя и родимого моего батюшки!
– Пьем до дна! – раздалось со всех сторон. – Пьем до дна!
А когда все осушили свои кубки, вдруг наступило неловкое молчание, но его, вся побледнев, прервала молодая государыня.
– За здравие государыни нашей Софьи Фоминичны, – произнесла она слегка дрожащим голосом.
– Пьем до дна! – отозвались гости.
Иван Васильевич одобрительно улыбнулся словам снохи. С веселой усмешкой он промолвил:
– Вижу яз, устали за день-то молодые наши, да и время уж позднее. Бают же, в гостях хорошо, а дома лучше, посему изопьем последний кубок за здравье и счастье молодых наших, да и восвояси. – Иван Васильевич разом осушил кубок и добави: – Совет да любовь!
– Совет да любовь! – зашумели гости.
Потом осушив свои кубки, стали, крестясь, выходить все из-за стола.
Провожая родителей, молодые спустились по красному крыльцу к зимней колымаге их. Иван Иванович задержал на миг отца, шедшего позади мачехи.
– Государь-батюшка, приезжай к нам утре с княгиней своей обедать. Бабка будет, братья твои да князья Патрикеевы, – быстро сказал Иван Иванович и добавил шепотом: – А на ужин останься с нами един.
Иван Васильевич пристально поглядел на сына, крепко обнял его за плечи и, поцеловав, молвил:
– Останусь…
На другой день, начиная с раннего завтрака, как полагается, навещали молодых родственники и всякие именитые люди с поздравлениями и подарками.
К обеду первыми приехали братья государя с женами и детьми, потом бабка, старая княгиня Марья Ярославна. Поздравив и расцеловав молодых, она подала им подарки.
– Не взыщите, по-монастырски дарю, – сказала она. – Сие тобе, Оленушка, милая моя. Носи на память обо мне, внученька. – Она подала Елене Стефановне золотой перстень с дорогим крупным алмазом, окруженным изумрудами. – А тобя, Ванюшенька, благословляю, – продолжала она, – сей иконой Вознесения. Писана она самим Дионисием. У батюшки твоего любимый иконописец Дионисий-то.
Приняв благословение и образ от бабки, Иван Иванович поставил его тут же в трапезной, вместе с другими иконами, на нижнюю полку кивота.
В это время приехали посаженные родители молодой с богатыми дарами от Стефана молдавского, а вслед за ними и сам государь Иван Васильевич со своей княгиней и старшими дочками, тоже привезя с собой дорогие подарки.
Встречать государя вышли все на красное крыльцо и после раздевания прямо провели в трапезную, где уже стояли давно собранные столы и все ждали только приезда великого князя с семейством. На особом столе, возле большого поставца, лежали все сегодняшние подарки молодым от гостей.
Когда духовник Ивана Ивановича читал молитву перед обедом, Иван Васильевич заметил на полке кивота знакомую икону. Он узнал ее сразу, хотя лиц на ней разобрать за дальностью нельзя было.
Его руки слегка дрожали, но более ничем не проявил он своего волнения. За столом он был весел и приветлив и, стараясь не говорить при братьях о государственных делах во избежание споров, заговорил о живописи.
– Виссарион-то ростовский, – сказал он, обращаясь к матери, – расписывать повелел у собя в Ростове новую церкву Пресвятыя Богородицы. Пишут у него поп Тимофей да знаменитые иконописцы Дионисий и Коно. Сии оба уже деисуса[115] написали. Бают, вельми чудно…
– Яз же, сынок, – ласково ответила Марья Ярославна, – внуку своему образ Вознесения Дионисьева письма подарила. Вон он в кивоте стоит.
– Добре, матушка, добре, – улыбаясь, сказал государь. – Дивен сей образ, и Ванюше драгоценен подарок.
– Им что, духовным-то, – заметил с досадой князь Борис Васильевич волоцкий, – богатеи! Вот ростовский-то владыка, Виссарион, токмо за деисуса сто рублев дал, а за роспись всей церкви более того заплатит.
Князь Андрей Васильевич зло рассмеялся и громко сказал через стол брату:
– На то они и «князи церкви». Твой-то Иосиф волоцкий тобя самого скоро много богаче будет, а ведь на тобе же богатеть стал.
Великий князь Иван Васильевич слегка нахмурился, чувствуя, что не избежать споров, а младший Патрикеев, Василий Иванович, по прозвищу Косой, образованный и начитанный, заметил с горячностью:
