Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Он давно знал северные земли Руси. Еще в первом своем походе, когда был на Кокшенге-реке, увидел он север. Потом многое узнал он и о добывании болотной руды в вотчинах московских государей по рассказам бояр, управителей-тиунов, и о выплавке железа своими оброчными крестьянами в малых домницах, и о ганзейских и шведских скупщиках криц. Знал он многое и о житье-бытье русских крестьян на севере, но чем больше думал он о добывании железа, тем яснее представлялись ему вся неискусность его добывания и незначительность пользы для государства от этих промыслов. Все же нравился ему север, нравился и облик, и обычаи крепких и сметливых северян. Вспомнил, что как-то летом, когда задумал он построить крепость против шведской Нарвы, заплыл он на парусном карбусе в устье Луги в Ямском погосте.

По всей огромной торфяной равнине этого погоста, среди постоянной мокрети болот виднеются кое-где довольно обширные плоские возвышения, поросшие жалкими карельскими березками с толстыми наростами, наплывами на неуклюжих, корявых стволах. И только местами кое-где маячат более высокие холмы, на которых, вознося к небу свои вершины, стоят красноствольные сосны, а от их комлей, словно змеи, расползаются в разные стороны длинные крепкие корни, сплетаясь в могучую сеть для поддержки лесных великанов. Около них темнеют густые заросли вереска и можжевельника; на одном из таких холмов заметил тогда Иван Васильевич посеревшую от времени тесовую крышу большой избы на подклети и со взвозом. Увидел и весь двор. На дворе разглядел высокий восьмиконечный деревянный крест, колодец с деревянным валом для веревки и черную баню, а совсем на задворках дымилась небольшая домница. Это – деревенька Боровка, или Одноизбянка, числящаяся за Ямским погостом, что в устье реки Луги, впадающей в Лужскую губу Финского залива.

С трудом добравшись до Боровки, Иван Васильевич познакомился здесь с ее обитателями, и дед Никита Васильевич Калекин рассказал ему о своем житье, о добыче руды и сдаче криц сборщикам в городе Ям.

– Всего мужиков, женок и детей у меня душ тридцать, а работников душ двадцать, – говорил старик. – Подростки собирают ягоды: морошку, бруснику, голубику и клюкву. Два зятя, кузнецы Буйлов и Савинов – мужики из большого села Никольско-Толдомского, – у меня, по обычаю нашему, по найму работают при домне на выплавке руды.

Ивану Васильевичу понравился могучий старик, который держался с большим достоинством и независимостью, говорил не спеша, сочным, выразительным языком, и государь с удовольствием продолжал с ним беседу.

– А сколь железа добываешь? – спросил он.

– Добываем руду с болот и выплавляем около ста и полста криц поковочного железа, сиречь прутов пятнадцать. Из них, мил человек, пять прутов в казну, а десять на разные издержки по рукомеслу, на снасти, на прокорм и одежу…

– А где все нужное вам покупаешь или меняешь?

– За харчами, одежой, за обувью, рукавицами и за всякой нужной нам снастью ездим к верховьям реки Луги: зимой на собаках, а летом на лодках, а оттуда спускаемся к ее устью, к городу Ям, где сдаем железные крицы государевым приемщикам по оброку либо в обмен, за деньги или на любые товары. За деньги же и за пиво продаем железные крицы скупщикам из Ганзы, которые и доставляют железо морем в Ригу и в Висби; Висби-то на острове свейском Готланде. Там у них главная контора. Так нам пятнадцать прутов на все надобности хватает, а внуки мои промышляют сверх того для нас рыбу и водяную птицу – лебедей, гусей и уток.

– А часто в Ям-то ездишь? – спросил государь.

– Да вот утре со светом на карбусах поедем.

– Довези меня к Яму-то, яз сам дороги отсюда не найду, а те, что привезли меня сюды, вряд ли лучше тобя дорогу ведают. Яз тобе хорошо заплачу.

– А сам ты откуда будешь, – спросил Калекин, – купец али кто?

В это время к деду Калекину подошел один из слуг государя и шепнул ему:

– Сам великий князь московский с тобой разговаривает.

Калекин снял шапку и, встав на колени, воскликнул:

– Будь здрав, государь! Прости, невдомек мне, с кем баю. Ведь мы тобя николи не видали. Ежели не погребуешь, зайди в избу-то, а утре вместе поедем.

– Спасибо, дед! Но ранее того хочу твою домницу оглядеть, узнать, как велики у вас крицы-то.

Старик, обернувшись к избе, зычно закричал:

– Эй, сыны мои, ну-кась, идите сюды, принесите крицу государю.

У избы заметались молодые мужики и парни. Взвалив на носилки железную плиту, два рослых, крепких мужика быстро поднесли крицу к великому князю.

– Изволь, государь, погляди! – сказал почтительно дед Калекин.

Иван Васильевич подошел к ним, снял с носилок крицу, подержал ее в руках и, кладя опять на носилки, сказал:

– Пуда три будет!

Калекин переглянулся с сыновьями и воскликнул:

– Ну и вельми же ты дородный мужик! Одарил тобя Господь силой. Пойдем топерь домницу смотреть.

– А ты, старина, когда мы в Ям приедем, своди мя к государевым сборщикам, токмо не проговорись, что яз государь московский. И парни твои пусть язык за зубами доржат.

– Пошто, государь, им язык-то распускать. К тому не приучены, – ответил дед Калекин.

В это время в дверях избы на взвозе показалась старуха и крикнула, прикрывая глаза рукой:

– Отец! Вишь, солнце-то уж где? И стол давно собран, полдничать идите…

– Сейчас придем. С дорогим гостем придем. Ты там медку получше достань, а мы еще домницу поглядим…

– А кто гость-то? – спросила бабка.

– Дорогой гость, баю. За столом узнаешь! – ответил Калекин.

Глава 2

Против папы и цесаря

Прибыв в Ям по воде, Калекин с Иваном Васильевичем направились прямо к лавке государева скупщика Александра Окладникова, родом из Мезени. Это был высокий и жилистый чернобородый мужик без единой сединки в волосах. В его лавке собралось уж много мужиков-доменщиков, и они о чем-то недовольно галдели. Окладников стоял молча и глядел на них исподлобья и вдруг резко сказал:

– Вот вы галдите, будто каждого из вас я изобидел…

– Изобидел, что и говорить, изобидел! – крикнул кто-то из мужиков.

– Того же в разум не берете, – продолжал Окладников, – что дело-то мое государево. Надоть же мне и государев оброк полностью собрать…

– …и собя не забыть! – выкрикнул другой мужик.

Окладников досадливо усмехнулся и буркнул:

– Лопата! А из вас когда кто о собе забывает? Не о том я баю, трудное мое дело-то! Мне и с оброка малую толику сощипнуть не грех, да и с вас некую мзду взять надо. Конечно, без особой обиды. Сие вельми трудно! Не к рукам всякому-то. Тут, други мои, помозговать много надоть, да и меру твердо знать. Иной-то и собе, и другим напортит, токмо у него добра и выйдет.

– Истинно, Афанасьич! – согласился старик Калекин. – Добра все хотят, да не все его содеять-то могут. Ты же вот сам живешь и другим жить даешь, а что до прибытка, так ведь токмо дурак человек деньги не в свою, а в чужую мошну класть будет.

Эти слова вызвали смешки среди мужиков.

– Верно! Не бывает таких дураков, – сказал кто-то из них.

– Что ж, – поддержал его другой. – Афанасьич-то, конечно, в чужую мошну не положит, но и из чужой тащить без меры не станет. И воопче никого зорить не будет. Правильный мужик. И с умом.

– Оно, конечно, с умом, коли и с нас тянет, и с государева оброка щиплет, – ехидно вставил третий мужик.

Окладников поспешил возразить говорившим:

– Я, чай, не приказчик от Ганзы немецкой, а свой, руськой. И каждого знаю, как живет, какое у кого хозяйство, какие семьи. Я все нужды ваши знаю, а потому сверх вашей силы ничего и не оторву. Немцы же, опричь товара, ни о чем не разумеют и силы вашей не берегут, а что сорвал, то и ладно. Ничего на развод не оставят. Особливо ежели за пиво берут! Немцы вас поят, а пьяных-то стригут, как овец, да так стригут, что шерсть и через год не отрастет снова. Вот так и ходите полуголые до другого года.

– Верно, Афанасьич! – со смехом крикнул кто-то из мужиков. – Стригут, сукины дети! До самой кожи стригут, словно бреют.

– Истинно! – важно сказал Калекин. – Немец-то разорит, закабалит, а потом за долги-то девку аль парубка возьмет. С большой лихвой возьмет, а сверх того от хозяйства пару рабочих рук отымет.

– Немцу-то наплевать, чужую землю зорит! – продолжал Окладников. – Я же и государеву, и вашу пользу берегу. Потом, ежели хозяйства под корень подрезать, то некому будет и одной даже крицы выплавить. Государь же наш ведь против супостатов постоянное войско завел, и ему немало пушек да пищалей надобно. Пушечный двор ведь в Москве построил. Сохи да топоры и наши никольско-толдомские кузнецы с грехом пополам скуют, сколь нужно, а пушек-то, опричь Москвы, негде изделать.

– Умен и хитер ты, Афанасьич, – заметил старик Калекин. – Все правильно не токмо баишь, но и творишь. Не как по другим погостам чинят государевы сборщики.