Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

На лице образовалась болевая полоска от челюсти до лба. Помню, как труп ударил меня наотмашь. Почти небрежно, но я чуть не потеряла сознание. Кажется, впервые мне попался ходячий мертвец, превосходящий по силе живого человека.

Приподняв свободный ворот больничной рубашки, я увидела прилепленные к груди круглые присоски. Рядом с кроватью стоял кардиомонитор и успокоительно гудел, уверенно сообщая, что сердце у меня работает. Я вдруг вспомнила момент, когда оно замерло, когда Мастер повелел ему остановиться. И вдруг меня стало знобить, и усердный кондиционер тут был ни при чем. Я подошла к краю гибели вчера ночью… или сегодня? Я же не знаю, какой сегодня день. Только солнце, бьющее в опущенные шторы, говорило, что действительно день, а не ночь.

Кожа покрылась красными пятнышками, как от сильных солнечных ожогов. Я тронула осторожно одно такое пятно – больно. Где, черт возьми, я могла обжечься?

Приподняв ворот повыше, чтобы заглянуть внутрь, я смогла видеть всю линию тела, по крайней мере до середины бедер, а дальше лежало одеяло. Под грудной клеткой – повязка. Я вспомнила открытую пасть мертвеца, который меня нежно приподнимает… Я оттолкнула это воспоминание. Потом. Намного позже, намного. На левом плече уже заросли следы от зубов.

Заросли? Сколько же времени я в отключке?

В комнату вошел мужчина. Вроде знакомый, но я его не знала. Высокий, светловолосый, очки в серебристой оправе.

– Я доктор Каннингэм, и я очень рад, что вы очнулись.

– Я тоже, – ответила я.

Он улыбнулся и стал меня осматривать. Заставил меня взглядом следить за светом фонарика, за своим пальцем и так долго смотрел мне в глаза, что я встревожилась.

– У меня было сотрясение?

– Нет, – ответил он. – А что? Голова болит?

– Слегка, но я это списываю на запах шалфея.

Он вроде бы смутился.

– Я прошу прощения, миз Блейк, но она сочла это очень важным, и хотя я, честно говоря, не знаю, ни отчего вы вообще стали умирать, ни почему перестали это делать, я ей разрешил делать то, что она считает нужным.

– Я думала, что у меня остановилось сердце.

Он воткнул трубки стетоскопа в уши и прижал стетоскоп к моей груди.

– Технически говоря, так и было. – Он замолчал, прислушиваясь к сердцу. Попросил меня дышать, потом что-то записал на листе, прикрепленном к спинке кровати. – Да, у вас остановилось сердце, но я не знаю почему. Ни одно из ваших ранений не было настолько серьезно, да и вообще вовсе не смертельно.

Он покачал головой и встал.

– А откуда у меня на груди ожоги?

– Мы запускали вам сердце дефибриллятором. Он иногда оставляет ожоги на коже.

– А давно я здесь?

– У нас? Два дня. Сегодня третий.

Я попыталась не паниковать. Два дня упущено.

– Были еще убийства?

Улыбка погасла на его лице, глаза стали еще серьезнее.

– Вы об убийствах с увечьями?

– Да.

– Нет, тел больше не было.

Я с облегчением выдохнула:

– Уф!

Он уже хмурился:

– Вопросов о своем здоровье вы больше не задаете? Только об убийствах?

– Вы сказали, что не знаете, отчего я чуть не погибла и отчего вдруг выжила. Меня, кажется, спасла Леонора Эванс.

Ему стало не по себе еще больше.

– Я только знаю, что, как только мы позволили ей возложить на вас руки, давление у вас стало восстанавливаться, и вернулся сердечный ритм. – Он покачал головой. – Я просто не знаю, что случилось, вы и не представляете, как врачу, любому врачу, трудно признаться в своем невежестве, иначе мои слова потрясли бы вас больше.

Я улыбнулась:

– На самом деле я уже бывала в больницах. Я ценю вашу честность и то, что вы не пытаетесь присвоить себе мое чудесное исцеление.

– Чудесное – точное слово. – Он тронул шрам от ножа у меня на предплечье. – Вы просто собрание военных травм, миз Блейк. Думаю, вы много больниц повидали.

– Пришлось, – сказала я.

Он покачал головой:

– Вам сколько – двадцать два, двадцать три?

– Двадцать шесть.

– Выглядите моложе, – заметил он.

– Это из-за маленького роста.

– Нет, – возразил он, – не из-за него. Но все равно столько шрамов к двадцати шести годам, миз Блейк, это плохой симптом. Я проходил практику в очень скверном городском районе, миз Блейк. И у нас много бывало парней из шаек. Если они доживали до двадцати шести, то тела их имели такой же вид. Шрамы от ножевых ран… – он наклонился и, подняв рукав моей рубашки, коснулся зажившей пулевой раны выше локтя, – пулевых ранений. У нас даже была банда оборотней, так что я шрамы от клыков и когтей тоже видел.

– Наверняка это было в Нью-Йорке, – сказала я.

– Как вы угадали? – моргнул он.

– Закон запрещает намеренное заражение несовершеннолетних ликантропией даже с их согласия, так что вожаков банд приговорили к смерти. И послали специальные силы, чтобы вместе с лучшими полицейскими Нью-Йорка стереть их с лица земли.

Он кивнул:

– Я уехал из города еще до того. И лечил много таких ребятишек. – Глаза его затуманились воспоминанием. – Двое таких перекинулись в процессе лечения. Их больше не пустили в больницу. Тех, кто носит эти цвета, бросали подыхать.

– Думаю, они почти все и так выжили, доктор Каннингэм. Если исходная рана не убивает на месте, то вряд ли они умерли.

– Пытаетесь меня утешить? – спросил он.

– Быть может.

Он посмотрел на меня сверху.

– Тогда я вам скажу то, что говорил им всем. Бросайте это дело. Бросайте или вам никогда не дожить до сорока.

– Честно говоря, я думаю, доживу ли я до тридцати.

– Шутите?

– Да, наверное.

– Как говорит старая пословица, в каждой шутке есть только доля шутки.

– Что-то я не слышала такой поговорки.

– Прислушайтесь к себе, миз Блейк. Примите мои слова к сердцу и найдите себе работу не такую опасную.

– Если бы я была копом, вы бы мне такого не стали говорить.

– Мне никогда не приходилось лечить полисмена с таким количеством шрамов. С подобным случаем в моей практике я встречался всего один раз, не считая тех бандитов, это был морской пехотинец.

– И ему вы тоже посоветовали сменить работу?

Он посмотрел на меня серьезными глазами:

– Война тогда уже кончилась, миз Блейк. Военная служба в мирное время не столь опасна.

Он смотрел на меня очень серьезно. На моем непроницаемом лице доктор ничего бы не прочитал. Он вздохнул:

– Поступайте как хотите, и вообще это не мое дело.

Он повернулся и пошел к двери.

Я сказала ему вслед:

– Доктор, я очень вам благодарна за то, что вы сказали. Я серьезно.

Он кивнул, держа стетоскоп за два конца, как полотенце.