Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Мунцо, Рваное ухо, одним прыжком вскочил на скамейку рядом со мной. «Брысь!» — властно крикнула бабушка. Кот медленно повернул голову и уставился на нее с прищуром. Его глаза, по-видимому, излучали какую-то силу. Во всяком случае, бабушка тут же умолкла. Отец улыбнулся. Мунцо попробовал вытянуть шею по направлению к сковородке, что было совсем не просто, поскольку его огромная голова не оставляла для шеи никакого места. Я сразу сообразил, что кот нацелился на шкварки, и, протянув руку, выбрал самый аппетитный кусочек и поднес его к кошачьей морде. Он со скучающей миной принял подарок и с удовольствием слопал его.

— Если бы твоя мать увидела, что ты ешь с кошкой из одной сковородки, — воскликнула бабушка, — она тут же забрала бы тебя от нас.

Отец улыбнулся.

— Карола действительно немного привередлива, — сказал дедушка.

Мне не понравилось, что они плохо отзываются о моей матери, и я хотел было запротестовать, как вдруг почувствовал на своей руке кошачий мех. Мунцо смотрел на меня, желая меня утешить. Я очень медленно поднес свою засаленную руку к его огромной голове, и Рваное ухо разрешил себя погладить. Он прикрыл глаза, словно ему захотелось спать, прижался ко мне и замурлыкал так громко, будто с километрового расстояния послышался шум отцовского мотоцикла. Так, благодаря поглаживанию, мне удалось превратить верховного кота Мунцо, грозу остальных кошек и даже кур, в ласковое животное.

Отец давно уже не ведет себя как Рваное ухо. Он тоже выглядит уставшим, когда возвращается с работы, но никогда не вышагивает, как лев. У него нет и брюшка, которое при ходьбе раскачивалось бы из стороны в сторону, хотя мать утверждает, что, если он будет пить так много пива, оно у него вырастет. Иногда, правда, у отца бывает плохое настроение, тогда матери следовало бы его чуть-чуть погладить.

Я поговорил с бабушкой о поглаживании. Она вздохнула и сказала:

— Каждому человеку нужна ласка, молодому и старому.

В доказательство она пощекотала меня за ухом, и я прижался к ней, хотя от ее фартука пахло чем-то кислым. Ласка, стало быть, может побеждать даже дурной запах, как побеждает аромат цветущей липы навозную вонь.

— Если твои родители не могут или не хотят быть ласковыми друг с другом, — сказала бабушка, — тогда пускай разводятся.

— А что будет со мной? — спросил я.

— Останешься у нас, пока все не утрясется, — ответила бабушка. — Пойдешь здесь в школу и будешь спать в комнате, где спал твой отец, когда был маленьким.

Она преувеличивала, когда говорила о комнате. Дома у меня была стенка, которая вряд ли поместилась бы в каморке под крышей. В ней так тесно, что даже окно скорее напоминало иллюминатор. Когда я открывал его, то мне удавалось просунуть голову и плечи до самой кромки кровли. Отсюда открывался чудесный вид на поле и на окаймлявший его лес.

Когда на следующее утро я пробудился и хотел спрыгнуть с кровати, я страшно испугался: на полу лежали пять мертвых мышей, целый мышиный коврик. Я почувствовал тошноту, и тут что-то застучало на черепичной крыше. Посмотрев наверх, я увидел Мунцо, Рваное ухо, который просовывал в оконце свою толстую голову. В зубах он держал мышь, которая еще подергивалась. Одним махом Мунцо прыгнул сначала на мою кровать, а затем на пол. Тут он сдавил мышь, пока она не испустила дух, и аккуратно положил ее на пол к остальным пяти. Сначала меня это просто удивило, но через некоторое время я сообразил, что дохлые мыши являлись утренним даром, свидетельствующим о сильных дружеских чувствах Мунцо по отношению ко мне: ему хотелось меня накормить, он же не знал, что я не ем грызунов, даже кроликов. Я погладил Мунцо и сказал:

— Спасибо, Мунцо.

Если мои родители действительно разведутся, подумал я, перееду в Пелицхоф к Мунцо.

День прошел отлично, но на следующую ночь я проснулся от странного ощущения. Было очень темно, и я сначала не сообразил, где нахожусь. Наконец я нашарил выключатель ночника и осветил свою каморку. Приподнявшись на локтях, я не обнаружил ничего особенного. И вдруг заметил таинственные световые сигналы. Они шли из темноты ночи. Зеленые знаки то вспыхивали, то гасли. Примерно так я себе представлял лазерные лучи. А что, если это сигналы из космоса? Очень даже возможно. В Пелицхофе, все хотя и не стерильно из-за мух, на которых злилась моя мать, зато пыли меньше, чем в городе, и поэтому здесь можно увидеть больше звезд.

Я открыл оконный люк и не мог удержаться от смеха. Сигналы действительно предназначались мне, но посылал их не Млечный Путь, а кот Мунцо. Он разбудил меня, желая сообщить, что хотел бы спать у меня в ногах, как это делали в средневековье оруженосцы, охраняя сон своего рыцаря. Я как-то видел это в одном классном фильме.

В доме вдруг что-то задвигалось. Наверное, я разбудил своим смехом бабушку. Она вошла в каморку с фонариком в руке, и я снова расхохотался. Бабушка и без того толстая, а тут на ней была еще широченная ночная рубашка — видно, из прошлого столетия, когда ткань еще не экономили. Все в бабушке показалось мне очень уютным: и мягкий живот под рубашкой, и свернувшаяся калачиком седоватая коса.

— Тебе нехорошо? — спросила бабушка.

Я рассказал ей о лазерных лучах, которыми разбудил меня кот Мунцо. Бабушка назвала меня фантазером, подтолкнула к кровати и хотела сбросить оттуда кота (в столь неурочный час она не решалась воспользоваться своим зычным голосом). Мунцо с достоинством поднял голову и уставился на бабушку. Мне показалось, что я отчетливо видел зеленые лучи, исходящие из его глаз. Эти глаза действительно обладали какой-то таинственной силой. Во всяком случае, бабушкина рука бессильно опустилась, и, пожав плечами, она, прежде чем уйти, еще раз прошептала, что я фантазер. Отец, однако, считает, что я ничего не выдумывал: кошачьи глаза действительно могут вбирать в себя свет, а затем излучать его.

Через несколько дней после того, как я подружился с Мунцо, Рваное ухо, перед нашим домиком остановилась шикарная машина родителей моей матери — Паризиусов. Они хотели, чтобы я тут же поехал с ними ненадолго в Нигенбург, решив, что в деревне мне будет скучно. По-видимому, эту мысль им внушила мать, которая всегда говорила, что в этой дыре нет ничего интересного. Мне не хотелось, чтобы меня увозили, но и спорить со старыми людьми я не решался. Поэтому я лишь глупо улыбался.

— Что это с ним? — спросила бабушка Паризиус. Она посмотрела на дедушку Паризиуса и показала на меня пальцем. — Ребенок в одиннадцать лет так себя не ведет. Быть может, он отстал? Я имею в виду — интеллектуально.

Тут я заулыбался еще глупее.

Дедушка Паризиус привык выражаться очень четко. Он тут же сказал своей жене, чтобы она не порола чепуху.

Бабушка Хабенихт заметила, что мне не хотелось уезжать из Пелицхофа. Она так злорадно улыбнулась другой бабушке, что глаза почти исчезли в складках ее улыбки. Она пожала плечами, как бы говоря: ничего, мол, не поделаешь. К сожалению, вслух она этого не сказала, а стала вести себя, как тот волк, который хотел обхитрить семерых козлят. Тоненьким голоском она проговорила, что нигенбургские дедушка с бабушкой тоже хотели бы побыть со мной и что я должен быть добрым и послушным мальчиком. В ее голосе было столько фальши, что я тотчас ее раскусил. Жаль, что старики из Нигенбурга ничего этого не заметили. Отец уехал на рыбалку, дедушка работал с лошадьми в лесу, а Мунцо где-то дрых. У меня не оказалось заступников, и мне пришлось сделать одолжение и поехать в Нигенбург.

Перед отъездом мой дедушка Паризиус еще закупил сотню яиц, и бабушке Хабенихт пришлось выбирать яйца с коричневой скорлупой, те, что снесли родайлендские куры. Дедушка просветил меня, сказал, что, как современный человек, он поддерживает индустриальные методы в сельскохозяйственном производстве, однако яйца предпочитает есть от «зеленых кур», то есть от тех, которые гуляют по траве и питаются дождевыми червями.

Доктор Паризиус работает хирургом в Нигенбургской больнице и одновременно является отцом моей матери. У него ужасно чистая работа, и ему приходится постоянно мыть руки. Поэтому время от времени он позволяет себе грязные словечки, произносить которые мне запрещено. Его любимое слово «дерьмо», которое является вежливой формой для более грубого выражения. Супруги Паризиус живут в старом доме. Это, по их мнению, солиднее, чем жить в новостройке.

Бабушка Паризиус — дама с изысканными манерами. Она, конечно, тоже старая, хотя и не признается в этом. Она красит волосы и вовсю пользуется косметикой. Бабушка работает в магазине моды «Люкс» и говорит, что продавщицы там должны выглядеть так, чтобы покупатель при их виде не убегал из магазина, чему в некоторых универсамах были бы только рады, особенно вечерами. Моя бабушка так занята своей работой, домашним хозяйством и косметикой, что у нее на это уходит две рабочие смены. Поэтому она страдает от стрессов. Дедушка Паризиус говорит, что эту болезнь прооперировать невозможно. Бабушка Хабенихт работает приемщицей яиц, стало быть, тоже в торговле, однако ей лучше, потому что в деревне люди могут выглядеть такими, какие они есть, и у них почти не бывает стрессов.