Наложница фараона - Якоб Ланг

— Давно ты у господина Вольфа? — спросил он слугу, рослого парня.

— У господина Вольфа? — Ёси переспросил иронически. И то, какой уж он там «господин», бедный старьевщик… — Нет, у господина Вольфа я недавно.

— А что, много работы дает тебе госпожа Амина?

На этот раз в голосе Ёси зазвучали страх и едва сдерживаемая неуверенность.

— Да… Да почти что никакой работы не дает.

— А нижний этаж давно нежилой?

— Почему нежилой? В этих комнатах — госпожа и ее маленькая дочь…

Жену Вольфа слуга именовал «госпожой» охотно и с каким-то пугливым почтением.

— А выглядит все нежилым…

— У госпожи ключи… — невпопад ответил Ёси.

— А господин Вольф — наверху?

— Да. И я там же, в каморке. Теперь ведь за ним присмотр нужен…

Элиас Франк задумчиво кивнул.

На улице он с удовольствием вдохнул посвежевший вечерний воздух. Ему вдруг показалось, будто он вырвался из какого-то странного заточения.

Элиас Франк еще несколько раз приходил к Вольфу. Больному становилось все хуже. В сущности, он уже был вытолкнут беспощадной своей болезнью из окружающей его реальности и всматривался в нее лишь изредка, помутневшим взглядом, и как бы со стороны. И, казалось, то, что он видел, как бы пугало его, но он не сосредоточивался на этом страхе, потому что чувствовал, что он уходит, уходит, что он уже почти не здесь…

Девочка больше не появлялась в его комнате. Во всяком случае, посещая больного, Элиас не видел ее. Но это не могло его удивлять; он понимал нежелание матери пускать ребенка к постели больного, пусть даже и отца. Но и сама Амина в присутствии Элиаса почти не показывалась. Он даже так и не успел толком разглядеть ее. Но он не очень-то об этом задумывался. Ему было жаль беднягу Вольфа. Никогда прежде они не дружили, но теперь так уж вышло, что судьба свела их в тяжелые, последние для Вольфа дни. Кажется, впервые в своей жизни Элиас мог наблюдать, как умирает, уходит, теснимый смертельной болезнью человек. Конечно, люди и прежде умирали на его глазах, но умирали как-то быстро, от ран, от болезней быстротекущих. А теперь, глядя на Вольфа, Элиас Франк невольно задумывался о том, каким же будет его собственный конец, ведь и он уже совсем не молод…

В тот вечер Элиас только кончил пересказывать больному очередную городскую сплетню о взяточничестве чиновников магистрата. Когда Элиас замолчал, он услышал, как тяжело дышит лежащий перед ним человек.

— Тебе нехорошо? — невольно вырвалось у Элиаса. — Позвать Ёси? Сказать, чтобы он принес воды?

— Нет… — отказался больной громким прерывистым шепотом. — Нет…

О лекаре Элиас уже и не заговаривал. Уже во второе свое посещение предложил он позвать лекаря, обещал сам заплатить ему, но больной не хотел. Элиас хотел было поговорить о лекаре с женой Вольфа, можно ведь пригласить лекаря и вопреки воле больного. Однако госпожа Амина появлялась и исчезала так быстро, что нечего было и думать о том, чтобы поговорить с ней. Да, честно говоря, Элиас и сам не знал, как бы он заговорил с ней. Он вовсе не был робок с женщинами, но с этой он, кажется, не знал, как надо говорить…

— Позови… — зашептал Вольф…

Он увидел, как Элиас приподнялся, и понял, что тот намеревается позвать слугу.

— Нет!.. — голос больного сорвался в мучительный хрип, — Не его… Нет!.. Позови… — он медленно вскинул исхудалую руку и потянулся к Элиасу.

Тот невольно чуть отпрянул. Эта костлявая кисть тянулась к нему, словно рука самой Смерти. Но тотчас же Элиас устыдился своего страха и низко склонился над лицом больного.

Пахнуло гнилостью умирающего человеческого тела. Но Элиас усилием воли принудил себя не отшатываться и даже склонился еще ниже.

На лице больного возникла слабая, искривленная какая-то улыбка. Он был доволен тем, что его друг наклонился к нему. Теперь можно было говорить не так громко, не надрываться, не тратить последние силы. Но не только поэтому обрадовался Вольф; он явно боялся, что его могут услышать… Да, не опасался, а именно боялся, панически, почти безумно боялся, это видно было. Он боялся, что его услышат. Но кто? Жена, дочь? Кажется, они внизу, на первом этаже… Или где-то здесь… прячутся, подслушивают?.. Или больной боится, что его подслушает слуга? Но тот ведь совсем простой парень… Впрочем, если кто-то его подкупит, заплатит ему… Если кому-то нужно… Амина!.. Элиас почти убежден в этом… Но вот ему и самому делается страшно… Он гонит от себя, выгоняет из своего сознания это свое убеждение… Да нет, его страх — естественный, обычный страх… Здесь какое-то темное дело и зачем ему впутываться?.. Да, ему жаль умирающего, но никаких тайных поручений и приказаний или просьб он никому передавать не будет… Все это его никак не касается…

— Позови… — шептал больной в самое ухо ему, — Позови… — удушливо пахло гниющим телом, — Позови Гирша Раббани!..

Выговорив это имя, больной на миг закрыл глаза, удовлетворенный и обессиленный собственной смелостью. А душу Элиаса снова охватил неприятный порыв, почти припадок страха, почти ужаса. Он заставил себя распрямиться и встать.

Ага, Раббани! Но для чего же так распускать себя и безумно пугаться? Говорила ведь его дочь, будто жена Вольфа недолюбливает этого чудака Раббани. Должно быть, он что-то знает о ее прошлом. Но что здесь может скрываться? Ну была она в прошлом продажной женщиной в порту какого-нибудь города на Верхнем Рейне… Элиасу-то какое дело до этого?! Может быть, у Вольфа все же припрятаны деньги и он хочет утаить их от жены? И что же? Может быть, как раз у этого Раббани и хранятся деньги Вольфа? А что?! Гирш Раббани — честный человек, пусть чудак, но честный человек, это все знают. И дальше… Например, Вольф хочет, чтобы деньги не доставались жене, а достались дочери… Ну пусть, его дело… Но ничего дурного Элиас не совершит, если позовет к умирающему старьевщику Вольфу сапожника Гирша Раббани. И госпожа Амина ничего не узнает…

Ничего не узнает? А как это — ничего не узнает? Послать слугу? Нет, ему не стоит доверяться. Ведь и сам Вольф не доверяет ему. Слуга может проговориться, его (опять же) можно подкупить…

Элиас невольно посмотрел на лицо Вольфа, бледное и влажное от болезненного пота. Вольф напряженно ждал.

А ведь Элиас может сейчас просто уйти из этого дома. Просто уйти, как уходил прежде. И никого он не собирается звать, никакого Раббани…

А умирающий смотрит и как будто все понимает. Но что, что понимает? Нет, не будет Элиас звать Раббани…

Ну да, не будет, не собирается. Но почему, зачем так настойчиво, почти навязчиво убеждать себя в этом? Ну не будет — и не будет.