Николай Суетной - Илья Салов

— А там-то неужто воруют…

— Да ведь обчество, сам знаешь, всякого народу много…

VII

Как, однако, ни хлопотал Суетной, как ни надрывал свои силы над работой, а все-таки лишнего гроша никогда у него не водилось. Правда, изба у него была красивая, светлая, двор плотно и прочно огороженный; правда, на конюшне у него стояли две плотненьких круторебрых лошадки; имел он корову с подтелком, десяток овец, и все-таки кончилось тем, что он едва концы с концами сводил!

— Что ты станешь делать! — говорил он, бывало, разводя руками. — Ничего не поделаешь… Кабы сыновьев побольше было, а то один Нифатка, да и тому восемнадцать лет всего еще… Вот постой-ка, женю его, тогда совсем статья иная пойдет…

— Какая же иная-то?

— Работница лишняя… Уж я небось плохую не выберу… Вот, постой-ка, теперь уж не долго ждать… На будущий год осень и женим… Будь-ка у меня два, три сына, я какой бы посев-то махнул… В носу бы зачесалось… Робят бы в поле послал, а сам бы иным делом занялся… Пчельник бы развел, а то ветрянку бы построил… Эти ветрянки нашему брату мужлану большущее подспорье… Сиди себе да помол собирай… Глядишь и прокормил бы семью чужим хлебушком…

— За чем же дело стало… Вот женишь сына — и валяй…

— Управка не берет… «пенензев» этих проклятых нет…

А то, бывало, прибежит и давай охать:

— Ах, ах…

— Что охаешь? — спросишь его.

— Лошадку больно хорошую на ярманке видел! И не дорога была… Всего за пятьдесят монет пошла… Уж такая-то лошадка, что надо бы лучше, да некуда: грудистая, толстоногая, круторебрая…

— На что тебе лошадь? ведь у тебя и так две.

— Как это ты так рассуждаешь, милый человек… Будь-ка у меня три-то лошади, у меня и работы спорее пошли бы, да и в извоз-ат на троем бы ездил…

— Так что же не купил?

— Купили нет… Пенензев нет. (Деньги Суетной называл пенензами.) Ну уж и лошадка! Всю ярманку с нее глаз не сводил… А когда купили-то ее да с ярманки повели, так меня индо слеза прошибла… Поп какой-то подхватил…

Несмотря, однако, на таковое отсутствие «пенензев», гостеприимнее Суетного трудно было бы встретить человека. Бывало, не знает, как принять, чем угостить… И рыбы, и дичи подаст, и медом накормит, и грибов, и ягод наставит…

— Зачем это ты делаешь? — спросишь его, бывало.

— А как же по-другому-то?

— Жалуешься все, что денег нет, а сам ради гостей не жалеешь ничего…

— Да ведь все свое… Рыба своя, дичь тоже, мед тоже не купленный… целых три колодки на огороде торчит…

— Можно было бы продать все это…

— Ну, братец, всех денег не наберешь… Уж на этом-то не разбогатеешь…

Суетного навещали и старшина, и писарь волостной, и земский фельдшер, которого Николай называл почему-то аптекарем, но чаще всего навещал его приходский поп. Как, бывало, захочется попу этому поесть послаще, так он и к Суетному, да не один еще, а с матушкой, во время же каникул и сына захватит. А сын был семинарист здоровенный, пучеглазый, из философского класса, рот чуть не до ушей, нос с перехватом, как просфора. «А я к тебе матушку, да детище свое кровное привел!» — проговорит, бывало, толстобрюхенький батюшка, и все втроем сейчас же за стол залезут. Батюшка хоть приличие соблюдал, в карман не клал ничего, а матушка да детище, так те, мало того, что наедятся до отвала, еще полные карманы накладут всякой всячины. «Николаюшко! — проговорит, бывало, матушка. — Ты запасливый такой, нет ли у тебя рыбки залишней, хошь бы судачка солененького мне бы подарил… Я бы вот детище свое угостила. В городе-то там когда бог приведет, народ все жадный, за все денежки подай!» И если у Суетного случалось лишняя рыба или дичь, он спешил удовлетворить просьбу матушки. Наевшись и заручившись провизией, семейство батюшки, легохонько икая и отмахиваясь платочками, возвращалось себе домой. Дергачевские мужики по следу узнавали, когда батюшкина семья у Суетного в гостях бывала. «Ну, три следа, — говорили они, рассматривая следы, отпечатавшиеся на мягкой уличной пыли, — батюшка с матушкой и детищем к Суетному ходили!» «Ах, зубоскалы, ах, зубоскалы!» — проговорил батюшка, узнав как-то про эту выходку дергачевцев.

Как-то раз, зайдя к Суетному, я застал его в большом огорчении.

— Что случилось? — спросил я.

— Да вот корову со двора сводить хотят.

— Кто?

— Обчество старосту присылало… Десять рублей штрафу требуют… «Коли завтра, говорят, штраф не уплатишь, корову сведу!»

— За что же штраф-то…

— То-то вот и дело-то, что ни за что… Вишь ты, какая история вышла. Обчество, значит, землю снимало у купца, «кондрак» написали, и в нем было поставлено, что коли обчество в срок «ренту» не заплатит, то штраф. Дело до суда доходило, полномоченные наши в город ездили, да ничего толку не вышло, штраф все-таки взыскать присудили. Теперича на мою долю и приходится десять рублей.

— Да ведь ты в съеме земли с обществом не участвуешь?

— Вот то-то, братец ты мой, и есть, что в «кондраке»-то[11] и я записан, еще мой Нифатка и расписывался-то, землю-то не беру, а в «кондраке»-то значусь, круговая то есть порука. Как это дело-то вышло, так меня и притянули.

— За что же?

— А вот за этот за самый штраф, что деньги не вовремя заплачены.

— Да ведь тебе платить не следовало?

— Не следовало.

— Чем же ты виноват, что общество просрочило с арендной платой?

— А «кондрак»-то?

— Так ты докажи, что земли не брал.

— Кому же это доказывать-то?

— Ну, мировому прошение подай, объясни, что неправильно требуют, что землею ты не пользовался, что вся земля была в распоряжении общества, что в контракте ты не участвовал…

— Это судиться, значит? — перебил меня Суетной.

— Конечно.

— С обчеством-то?

— Ну, да.

— Нет уж, это опосля когда-нибудь… Нет, брат, с обчеством-то не скоро сладишь…

— Так плати…

— Слова бы не сказал, да пенензев нет. Хочу вот к жигулевскому барину сбегать… Пятишница-то есть у меня, а другой-то пятишницы не хватает.

— Неужели у тебя десяти рублей в доме нет?

Суетной даже фыркнул как-то.

— Чудак ты, посмотрю я на тебя! — проговорил он.

— Воля твоя, я не понимаю. Делаешь ты посевы, промыслами разными занимаешься, а денег все-таки у тебя нет. Ты сколько платишь податей?

— Шестнадцать рублей! с души по восьми рублей.

— Всего-навсего?

— Нет, за «штрафовку» еще пятнадцать.

— За какую это штрафовку?

— За усадьбу по три копейки с рубля штрафовка.

— Отлично. Итак, податей ты платишь шестнадцать рублей, страховых пятнадцать рублей, следовательно, в год приходится платить тебе тридцать один рубль только.

— Верно.

— Как же деньгам-то у тебя не быть?

— А земли-то душевой знаешь сколько? — спросил Суетной.

— Сколько?

— Известно сколько на малый-то надел приходится! Полторы десятины на душу… У меня две души, стало, владею я тремя десятинами… Вот ты с трех-то десятин и плати тридцать один рубль… А чего с нее возьмешь-то, тут и выгон, и усадьба, и гумно…

— А твои посевы на стороне-то?

— Да ведь на стороне-то землю тоже даром не дают…

— Конечно.

— Вот ты и посчитай.

— Давай посчитаем…

Суетной вмиг вскочил с места, бросился к образнице, выдвинул какой-то ящик, постучал, погремел там, достал счеты и подал их мне.

— Бери, — проговорил он, — считай.

Я вооружился счетами.

— Ну, вот теперь клади, — проговорил он. — Под рожь я снимаю шесть десятин по двенадцать рублей. Выходит семьдесят два рубля. Так?

— Так.

— Клади семьдесят два.

— Ну, положил.

— Каждая десятина дает мне пять четвертей. С шести десятин сколько это выйдет?

— Тридцать четвертей.

— Верно… Шесть четвертей покинь на семена.

— Остается двадцать четыре.

— Это много ль составит пудов, — спросил Суетной, — коли в четверти девять пудов считать?

— Двести шестнадцать пудов.

— Ладно. Нас трое едоков, на каждого едока в месяц по одному пуду тридцати фунтов. Сколько же это на всех в год придется?

Я стал считать и вышло, что три едока съедят в год шестьдесят три пуда.

— Шестьдесят три? — спросил Суетной.

— Да.

— А много ли всего-то было?

— Кроме семян, двести шестнадцать.

— Скащивай шестьдесят три.

Я скостил.

— Сколько осталось?

— Сто пятьдесят три пуда.

— Клади теперь… Пуд ржи по средним ценам стоит пятьдесят копеек. Сколько выйдет денег?

— Семьдесят шесть рублей с полтиной.

— Так, — подхватил Суетной. — Значит, со ржи я получу семьдесят шесть рублей пятьдесят копеек… Теперь давай считать овес. Овса сею я восемь десятин, плачу за землю по десяти рублей — восемьдесят рублей. Овса возьму я с десятины… ну клади хоть десять четвертей, уже это много… Значит, восемьдесят четвертей, на семена надоть накинуть шестнадцать четвертей, четверти четыре на лошадок. Остается, значит, шестьдесят четвертей… Так, что ли?