Лунный бассейн - Абрахам Меррит

Я сказал, что взгляд мой был неподвижен. Так оно и было. Но периферическим зрением я видел часть дальней стены внешнего укрепления. Казалось, прошли века, и я увидел на этой дальней стене сияние. Потом показалась фигура Стентона. Он был далеко, на самом верху гигантской стены. Но я по-прежнему различал сверкающие спирали, которые ликующе вились вокруг и сквозь него; скорее чувствовал, чем видел, его лицо в трансе при свете семи шаров. Взметнулись хрустальные ноты, и он прошел. И все это время, как будто из какого-то скрытого источника, внутренний двор светился и рассыпал серебряные огни, которые затмевали лунный свет, но казались частью его.

Десять раз так он проходил мимо меня. Свечение усиливалось вместе с музыкой, скользило по вершине созданного человеком базальтового утеса и исчезало. И между этими проявлениями проходила вечность, а я по-прежнему корчился в неподвижности, беспомощное существо из камня с незакрывающимися глазами.

Наконец луна приблизилась к горизонту. Звуки музыки стали громче, за ними – вторично – крикнул Стентон. Крик его был, как эхо первого. Вновь мягкий, вздыхающий звук на террасе. И – полная тишина. Свет померк; луна заходила, и мгновенно жизнь и способность двигаться вернулись ко мне. Я побежал вперед, прыжками взлетел по лестнице, во внутренний двор и прямо к серой скале. Она была закрыта – я знал, что так и будет. Но показалось ли мне, или я на самом деле услышал доносящийся с огромного удаления торжествующий возглас: «Ав-о-ло-а! Ав-о-ло-а!»?

Я вспомнил об Эдит. Побежал к ней. При моем прикосновении она проснулась, с удивлением взглянула на меня, приподнялась на руке.

– Дэйв! – сказала она. – Я уснула… после всего. – Тут она заметила на моем лице отчаяние и вскочила на ноги. – Дэйв! – воскликнула она. – Что случилось? Где Чарлз?

Прежде всего я разжег костер. Затем рассказал ей все. И до самого рассвета мы сидели перед костром обнявшись, как испуганные дети.

Неожиданно Трокмартин умоляюще протянул ко мне руки.

– Гудвин, старый друг! – воскликнул он. – Не смотрите на меня, как на сумасшедшего! Это правда, абсолютная правда! Подождите… – Я, как мог, успокоил его. Через некоторое время он продолжил рассказ.

– Никогда, – сказал он, – человек так не приветствовал приход солнца, как мы в то утро. Как только стало светло, мы вернулись во двор. Базальтовые стены, на которых я видел Стентона, стояли черные и молчаливые. Терраса, как всегда, была пуста. Серая скала на своем месте. В углублении у ее основания – ничего. И ничего, никаких следов пребывания на острове Стентона – ни следа, ни знака.

Что нам оставалось делать? Те же доводы, что удержали нас накануне, удержали и сейчас – и вдвое сильнее. Мы не могли покинуть тех двоих, не могли уйти, пока оставалась хотя бы слабая надежда на их спасение – но как же нам оставаться? Гудвин, я любил свою жену, сильно любил, так сильно, как я и не подозревал до этого дня; и она так же любила меня.

– Оно за ночь забирает только одного, – сказала она. – Любимый, пусть оно возьмет меня.

Я плакал, Гудвин. Мы плакали…

– Вам потребовалась большая храбрость, Трокмартин, – прервал я его. Он оживленно взглянул на меня.

– Значит, вы поверили? – воскликнул он.

– Верю, – ответил я. Он схватил меня за руку и сжал ее так, что едва не сломал.

– Теперь, – сказал он, – я не боюсь. Если я… не смогу, вы подготовитесь и продолжите работу.

Я пообещал. И – да простит меня Небо – это было три года назад.

– Да, потребовалась храбрость, – продолжал он, опять спокойно. – Больше чем храбрость. Потому что мы знали, что идем на самопожертвование. Каждый из нас в глубине сердца чувствовал, что один из нас не увидит следующего восхода. И каждый из нас молился, чтобы смерть, если это смерть, вначале пришла к нему.

Мы тщательно все обсудили, призвав на помощь все умение анализировать и привычку к спокойному научному мышлению. Мы по минутам рассчитали время проявления феномена. Хотя низкое пение начиналось в момент восхода луны, проходило целых пять минут между полным восходом и странным, вздыхающим звуком на внутренней террасе. Я перебирал в памяти все происшедшее прошлой ночью. По крайней мене пятнадцать минут прошло между вздохом и усилением лунного света во внутреннем дворе. И проходило еще десять минут до первых звуков хрустальной музыки.

Звук вздоха – что он мне напоминал? Конечно – дверь, мягко поворачивающуюся вокруг основания.

– Эдит! – воскликнул я. – Думаю, я нашел! Серая скала открывается через пять минут после восхода луны. Но кто бы не появлялся изнутри, он должен ждать, пока луна поднимется выше, или он приходит с большого удаления. Нам не нужно ждать его появления, наоборот, нужно захватить его врасплох, прежде чем он пройдет в дверь. Мы рано пройдем во внутренний двор. Ты возьмешь с собой пистолет и ружье и спрячешься так, чтобы прикрывать вход, – если скала действительно откроется, я войду внутрь. Это наша лучшая возможность, Эдит. Я думаю, она у нас единственная.

Моя жена упорно возражала. Она хотела идти со мной. Но я убедил ее, что ей лучше оставаться снаружи и быть готовой помочь мне, когда я буду пробиваться к выходу.

День прошел слишком быстро. Перед лицом опасности наша любовь, казалось, стала еще сильнее. Может это последняя вспышка перед затуханием, раздумывал я. Мы приготовили и съели хороший обед. Старались отвлечься от всего, кроме научного аспекта проблем. Мы согласились, что, чем бы это ни было, причины у него человеческие, и нам ежесекундно нужно об этом помнить. Но какой человек способен создать подобные чудеса? Мы дрожали при мысли о вероятных открытиях следов исчезнувшей расы, о людях, возможно, живущих в городах, над скалистой крышей которых перекатываются волны Тихого океана, об утраченной мудрости полубогов юности человечества.

За полчаса до восхода луны мы вдвоем отправились во внутренний двор. Я занял место рядом с серой скалой. Эдит присела в двадцати футах за разбитым столбом и просунула наружу ствол ружья, нацелив его на плиту.

Ползли минуты. Во дворе было тихо. Тьма рассеивалась, и сквозь проломы террасы я видел, как светлеет небо на горизонте. С первым бледным светом тишина, казалось, усилилась. Она углубилась, стала невыносимой, выжидающей. Взошла луна, показалась на четверть, наполовину, наконец стала видна полностью, как гигантский воздушный шар.

Ее лучи упали на описанные мною выпуклости, и вдруг ожили семь маленьких огненных кругов. Они светились, сияли, становились ярче, сверкали. Гигантская плита передо мной повернулась, как на оси, вздыхая при своем движении.