Тарас Шевченко - крестный отец украинского национализма - Николай Греков

Имеющий уши да услышит. Найден еще один способ погубить бессмертную душу. Такие заявления, думается, не остаются без внимания со стороны заинтересованного лица. А как любят народ проклинающие Святого Бога, нам хорошо известно из истории XX века.

Еще одна вещь, за которую он был готов продать душу врагу рода человеческого - это слава:

О думи мої! о славо злая!За тебе марно я в чужому краюКараюсь, мучуся… але не каюсь!…Люблю, як щиру, вірну дружину,Як безталанную свою Вкраїну!Роби що хочеш з темним зо мною,Тілько не кидай, в пекло з тобоюПошкандибаю… (1847)

А далее идет привычное богохульство:

… Ти привіталаНерона лютого, Сарданапала,Ірода, Каїна, Христа, Сократа,О непотребная! Кесаря-катаІ грека доброго ти полюбилаОднаковісінько!… бо заплатили.

Спаситель помещен в ряду перед Сократом после Нерона, Сарданапала, Ирода и Каина. Как будто слово «слава» вообще приложимо к Нему. Но для Тараса Шевченко слава - это предел мечтаний. В 1857 году он написал цикл из трех стихотворений: 1 - Доля, 2 - Муза, 3 - Слава. В дневнике им предшествует запись: «После беспутно проведенной ночи я почувствовал стремление к стихословию, попробовал и без малейшего усилия написал эту вещь. Не следствие ли это раздражения нервов?»

Возможно. Вот он обращается к судьбе:

Ми не лукавили з тобою,Ми просто йшли; у нас немаЗерна неправди за собою,Ходімо ж, доленько моя,Мій друже щирий, нелукавий!Ходімо дальше, дальше славаА слава - заповідь моя.

Придумана новая заповедь, которой нет ни в Ветхом, ни в Новом Завете. А вот на что он готов ради славы:

А ти, задрипанко, шинкарко,Перекупко п'яна!Де ти в ката забариласьЗ своїми лучами?У Версалі над злодіємНабор розпустила.Чи з ким іншим мизкаєшсяЗ нудьги та похмілля?Горнись лишень коло менеТа витнемо з лиха,Гарнесенько обіймемось,Та любо, та тихоПожартуєм, чмокнемосяТа й поберемося,Моя крале мальована.Бо я таки й досіКоло тебе мизкаюся.Ти хоча й пишалась,І з п'яними королямиПо шинках шаталась,І курвила з МиколоюУ Севастополі…Та мені про те байдуже.Мені, моя доле,Дай на себе надивитись,Дай і пригорнутисьПід крилом твоїм, і любоЗ дороги заснути.

Это уже славоблудие какое-то…

Славы ему хотелось любой, даже славы Герострата («проклинать і світ запалити»). Дурная слава лучше, чем никакой. Невыносимо было одно: когда «ніхто й не гавкне, не лайне, неначе й не було мене». Пусть гавкают, пусть лают, пусть ругают. Лишь бы обратили внимание, лишь бы заметили.

Читаем предсмертные стихи:

Втомилися і підтопталисьІ розума таки набрались… (1861)

Набрались ли? А если набрались, то неужели той мудрости, начало которой есть страх Божий? Без покаяния это невозможно. А покаяние оказалось невозможным для Шевченко. Он прожил под девизом:

Караюсь, мучуся… але не каюсь!…

Слово «раскаяние» происходит от имени первого братоубийцы.

Раскаиваться - значит осуждать в себе грех Каина и другие грехи. Того же, кто от греха Каина не отрекается (а даже - напротив) называют окаянным, как например, Святополка Окаянного, убившего своих братьев Бориса и Глеба, первых русских святых.

Абсолютно справедливы поэтому слова Кобзаря:

Тілько я, мов окаянний,І день і ніч плачу…

Ведь он всю жизнь, как окаянный, призывал к братоубийству.

Сознание же своей собственной греховности не посещало его:

Які ж мене, мій Боже милий,Діла осудять на землі? (1847)

Тяжко, брате мій добрий, каратися і самому не знати за що.За грішнії, мабуть, ділаКараюсь я в оцій пустиніСердитим Богом. Не меніПро теє знать, за що караюсь,Та й знать не хочеться мені.

Для правдоподобия, впрочем, признается один малюсенький давний грех:

Давно те діялось. Ще в школі,Таки в учителя-дяка,Гарненько вкраду п'ятака -Бо я було трохи не голе,Таке убоге-та й куплюПаперу аркуш. І зроблюМаленьку книжечку. ХрестамиІ візерунками з квіткамиКругом листочки обведуТа й списую Сковороду. (1850)

За такой грех впору награждать. А рассказано про него затем, чтобы контрастнее представить всю несправедливость Господа:

… І не знаю,За що мене Господь карає?

…А все за того п'ятака,Що вкрав маленький у дяка,Отак Господь мене карає.

И далее читатель от имени оскорбленной невинности предупреждается:

Слухай, брате, та научайСвоїх малих діток.Научай їх, щоб не вчилисьЗмалку віршовати.Коли ж яке поквапиться,То нищечком, брате,Нехай собі у куточкуІ віршує й плачеТихесенько, щоб бог не чув,Щоб і ти не бачив,Щоб не довелося, брате,І йому каратись,Як я тепер у неволіКараюся, брате.

Впрочем, и в этой малости, писании стихов (не говоря уже о других грехах), виноваты враги, т. е. люди (они же - змеи):

Чи то недоля та неволя,Чи то літа ті летячиРозбили душу? Чи ніколиЙ не жив я з нею, живучиЗ людьми в паскуді, опаскудивІ душу чистую?… А люде!Звичайне, люде, сміючись.Зовуть її і молодою,І непорочною, святою,І ще якоюсь… Вороги!!І люті! люті!Ви ж украли,В багно погане заховалиАлмаз мій чистий, дорогий,Мою колись святую душу!Та й смієтесь. Нехристияни!Чи не меж вами ж я, погані,Так опоганивсь, що й не знать,Чи й був я чистим коли-небудь.Бо ви мене з святого небаВзяли меж себе-і писатьПогані вірші научили.Ви тяжкий камень положилиПосеред шляху… і розбилиО його… Бога боячись!Моє малеє, та убоге,Та серце праведне колись!Тепер іду я без дороги,Без шляху битого…а ви!Дивуєтесь, що спотикаюсь.Що вас і долю проклинаю,І плачу тяжко, і, як ви…Душі убогої цураюсь,Своєї грішної душі!

 1850. Не знаю, чи каравсь ще хто на сім світі так, як я тепер караюсь? І не знаю за що.

 1856. До тяжкого горя привів мене Господь на старість, а за чиї гріхи? Єй же Богу, не знаю.

Христианство призывает к покаянию и обещает прощение. Следовательно, ему нечего сказать людям, которые считают, что им не в чем каяться, и не чувствующих никакой нужды в прощении.

Нигде и никогда Шевченко не написал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего по силе покаяния пушкинские строки:

И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.

Петр Могила сказал: «Щаслива та душа, яка сама себе судить».

Несчастный Шевченко…

Кобзарь с таким трепетом относился к Священному Писанию, что открывал его только в случае крайней нужды:

«С того времени, как приехал я в Миргород, ни разу ещё не выходил из комнаты, и ко всему этому ещё нечего читать. Если бы не Библия, то можно было с ума сойти». Не удивительно при таком интенсивном изучении Писания, что он даже выдвинул оригинальную версию происхождения Апокалипсиса: «Ввечеру отправился я к В.И.Далю… Мы с Владимиром Ивановичем между разговором коснулись как-то нечаянно псалмов Давида и вообще Библии. Заметив, что я неравнодушен к библейской поэзии, Владимир Иванович спросил у меня, читал ли я «Апокалипсис». Я сказал, что читал, но, увы, ничего не понял; он принялся объяснять смысл и поэзию этой боговдохновенной галиматьи и в заключение предложил мне прочитать собственный перевод откровения с толкованием и по прочтении просил сказать своё мнение. Последнее мне больно не по душе. Без этого условия можно бы, и не прочитав, поблагодарить его за одолжении, а теперь необходимо читать. Посмотрим, что это за зверь в переводе?»

Через два дня в дневнике появилась запись с эпиграфом:

«Читал и сердцем сокрушилсяЗачем читать учился.

Читая подлинник, т.е. славянский перевод «Апокалипсиса», приходит в голову, что апостол писал это откровение для своих неофитов известными им иносказаниями, с целью скрыть настоящий смысл проповеди от своих приставов. А может быть, и с целью более материальною, чтобы они (пристава) подумали, что старик рехнулся, порет дичь, и скорее освободили бы его из заточения. Последнее предположение мне кажется правдоподобнее.