Снег, собаки и вороны - Джамал Садеки

Вот почему Насеру было теперь так тоскливо. Он не видел смысла в некоторых поступках взрослых. Вот почему его мучило желание делать все наперекор, бить, разрушать. Ему так хотелось пойти поиграть с Судабе и Бахманом, побегать по двору, посмеяться с ними. Ему хотелось этого, но именно это и было запрещено. Запрещено взрослыми. Они всегда готовы бранить и ругать его, причинять ему страдание.

— Мамочка, скажи, чтобы меня выпустили… ну пожалуйста… я хочу поиграть с Суди, — умолял он мать.

— Зачем? Кто это научил тебя шататься по чужим домам?.. Пойди поиграй сам…

Он не понимал, почему мать недовольна им. Он не хотел «шататься по чужим домам», просто хотел поиграть с Судабе и Бахманом…

На сердце было тоскливо. Он вернулся в дом. Стал смотреть на поднимавшуюся стену, на огромных, толстых каменщиков и рабочих, на деревья. Ветер раскачивал ветки, посвистывал и поскрипывал, как сверчок: «Си-си-си… си-си-си…» Все были заняты делом. Рабочие подавали кирпич, каменщики работали, стена росла. Только ветер беззаботно качался на ветках и распевал свои песни. Наверное, ему уже не хотелось бросаться на стены и разрушать их. Он не собирался вступать в бой с новой кирпичной стеной. Ему, кажется, нравилось сидеть там, на ветках, раскачиваться и смотреть вниз.

«Он больше не повалит стену… не хочет… испугался», — сказал себе Насер.

А стена подбиралась к своей прежней высоте. Каменщики работали быстро. Они все выше взбирались по лестнице, рабочие поднимали кирпичи, кадки с раствором, сновали вверх-вниз.

Стена росла, и глаза Насера становились печальней. Он мог еще видеть угол их двора. Видел Маниже, старшую сестру Судабе, — она гладила белье на террасе. Вокруг Маниже — разноцветные пятна постиранной одежды. Время от времени она встряхивает головой, спутанные пряди волос падают на хмурое лицо.

Наверное, ее отругали, потому-то она сердитая. Да, не смеется и совсем не красивая, не то, что раньше.

А тогда ее черные волосы блестящими прядями лежали на голове, и казалось, будто это спят, тесно прижавшись друг к другу, скворцы. «Только бы не проснулись и не улетели скворцы, как бы не спугнуть их», — думал он тогда.

Наверное, поэтому Сирус появился во дворе на цыпочках, озираясь, подошел к Маниже и осторожно обнял ее. Он боялся, как бы не проснулись скворцы. В тот день круглые, румяньте щеки Маниже блестели, точно фарфоровые чашки, и солнце золотило их веселым живым светом. А Сирус, его родной брат, обнимал Маниже и целовал прямо в эти щеки!

А Маниже? Она тихонько смеялась и говорила:

— Оставь… пусти… не надо….

Сирус что-то шептал ей на ухо, они тихонько смеялись, целовали друг друга и щекотали, пока, наконец, Маниже не вырвалась и не убежала…

Сегодня Маниже не смеялась, те блестящие скворцы, видно, проснулись и упорхнули с ее головы, и теперь на их месте сидела старая лохматая ворона. Лицо Маниже было хмурым, губы сжаты. Она не была веселой и счастливой, как тогда. Изредка она поднимала голову и молча оглядывала стену и каменщиков.

Вчера, когда Сирус ушел и в комнате никого не было, мать что-то горячо доказывала отцу, а тот кивал головой и улыбался. Насер подошел к дверям и стал слушать. Он не совсем понимал смысл разговора. Родители часто повторяли имена Маниже и Сируса и спорили, «брать или не брать» Маниже.

Насер не понимал, что совершила Маниже, за что ее надо «брать»? Как они это будут делать? Может быть, поэтому у нее сегодня плохое настроение, думал он.

В соседнем дворе вдруг раздался крик Бахмана:

— Пусти, я не хочу. Да, вот буду, буду назло делать!

Он вспомнил, что Бахман повторял это «назло», несколько дней назад. Когда Насер зашел к ним поиграть, Бахман с грустью сказал:

— Знаешь, мама так придирается к нам… Вчера не пустила к тебе играть.

— Да, сама пошла к вам, а нам не разрешила, — добавила Судабе.

— Кричала на нас…

— И ругала: «Дети не должны все время торчать в чужом доме, не должны своевольничать!»

— Она сказала: «Не должны таскаться по чужим домам»…

— Мы совсем не хотели «таскаться»…

— Мы хотели поиграть.

— Потом она взяла и пошла к вам одна…

— А мы остались играть.

— В свадьбу играли.

— Я был жених… Суди — невеста.

— Плохо было играть…

— Плохо…

— Мы совсем не пели, не плясали, не смеялись совсем…

— Потом за мамой ушла Маниже, а нас не пустили…

Со двора соседей неслись крики Бахмана:

— Вот назло буду!.. Не хочу… не хочу!

«Да, наши родители сердятся на нас… Поэтому они строят стену, чтобы мы не могли играть вместе… Теперь я знаю, — с тоской думал Насер, — это нам назло».

Его позвали. Он отошел от окна. Мама сидела у себя перед зеркалом. Когда она собиралась на свадьбу или в гости, то садилась перед зеркалом и начинала разукрашивать себя, как куклу. Черным обводила глаза, красной помадой — губы, накручивала волосы, белым кремом покрывала лицо, розовым щеки, потом надевала красивое платье и душилась. Насер тихо подошел к ней:

— Мама!

— Что? Папа пришел? — спросила она не оборачиваясь.

— Нет.

— Как только придет, позови меня.

— Куда вы уходите?

— На смотрины.

— Я тоже хочу с вами.

Мать с удивлением посмотрела на него:

— Куда с нами?

— На смотрины. — вот как?.. Куда еще ты хочешь пойти, а?

Насер смолк. По тону матери он понял: просить бесполезно, его не возьмут. Но что-то сидело в нем, что-то сверлило его. Он не решался сказать, но и не мог дольше хранить это в себе. Он переминался с ноги на ногу, поглядывая на ярко накрашенное лицо матери, и наконец не выдержал.

— Мама!

— Что, милый?

— Зачем это они строят стену, разделяют наш дом и дом Судабе?

— Зачем стену строят? О чем ты говоришь?.. Но ведь иначе нельзя.

— Почему нельзя?

— Нельзя, чтоб дома не отделялись стеной.

— Почему, мама?

— Ну, откуда я знаю… Отстань от меня… Так надо. Все дома отделены друг от друга стенами.

— Зачем?

— Вот что, иди-ка лучше поиграй, мой мальчик.

Насер умолк. Он так ничего и не понял. Хотел снова постоять у окна… Вдруг что-то словно озарило его. Он вспомнил!

— Мама!

— Ну, что тебе?

— А если построят стену, то как же Сирус будет ходить целовать Маниже?

— Что ты сказал? Разве Сирус целовал Маниже, а?

Глаза матери стали круглыми и уставились на него.

Вот точно так она смотрела на него иногда, когда у них были гости и он брал со стола слишком много сладостей. Мать всегда настойчиво угощала гостей, но они, наверное, были сыты и потому обычно отказывались. Зато Насер не заставлял себя упрашивать и ел за всех. В такие моменты долгий взгляд матери не предвещал ничего хорошего — после ухода гостей его ждал нагоняй.

Поэтому сейчас он испугался знакомого взгляда. Да, видно, он сказал что-то не то. Матери не понравилось, что Сирус и Маниже целовались.

— Нет, он ее не целовал под деревом. Он ее руками обнимал, — попробовал исправить положение Насер.

— Обнимал Мани…?

Глаза у матери округлились еще больше, она застыла на полуслове. А Насер совсем растерялся: он сказал что-то еще более ужасное.

— Нет, он не обнимал Маниже и не целовал…

— А что же он делал?

— Ничего. Просто гладил ее. Они смеялись. И даже ни капельки не целовались и совсем не обнимались.

— Значит, он гладил Маниже и они смеялись, да?

— Нет, мамочка.

— А что было?

— Они не смеялись, не целовались, и они ничего, ничего не делали…

Мать засмеялась и вышла… У Насера отлегло от сердца. Угроза наказания, кажется, миновала. Он опять занял свое место у окна.

Деревья стояли, неподвижно устремившись в небо. Может, они совершали молитву? Ветер не шнырял в ветках со своим свистом «си-си»: наверное, тоже испугался и навсегда убежал из сада. Сердце Насера разрывалось от тоски и безысходности. Никто, никто не мог ему помочь! Перед затуманенным взглядом стояла стена и, как злой див, хмуро смотрела на него.

— Ну конечно, это див, настоящий див, — повторял он, со страхом и трепетом всматриваясь в кирпичный забор. С веток и листьев постепенно сползал золотой отсвет закатного солнца. Насеру казалось, что это желтые канарейки стайками улетают в небо, а пустые листья изнанкой поворачиваются к нему… Двери, стены помрачнели и враждебно смотрели на него. Насер испуганно отошел от окна, выбежал во двор. Скорей, мимо каменщиков, мимо рабочих, в дальнюю часть двора! Кажется, отец уже пришел, это его голос.

Вдруг Насер остановился, бросил быстрый взгляд на белеющую стену, на рабочих. Глаза его блеснули, лицо расцвело в счастливой улыбке. Он нагнулся, рука нащупала обломок кирпича. Со страхом огляделся — нет, никто не обращал на него внимания. Так, все спокойно. На мгновение задумался: как осуществить свой план? Он был полон решимости. Выпрямился, вглядываясь в лысую голову коренастого рабочего, который в нескольких шагах от него что-то искал на земле, затем, бледный, с дрожащими руками, нагнулся — правая рука нащупала кирпич. Быстрый взгляд в одну сторону, в другую. Сердце трепетало и билось, словно в ладонях пойманный воробей. Кровь бросилась в голову, лицо горело. Он сделал шаг в сторону, уперся ногами и завел руку назад. Он целился в лысую голову коренастого, она блестела, как начищенный медный котел, и резко выделялась на фоне белой стены. Рука с кирпичом взметнулась в воздух…