Бирюзовые серьги богини - Галина Долгая

— Покарали уже… — брови охотника сомкнулись, глаза сузились. — А Дойла? — Аязгул взглянул на жену вождя.

— Дойла готовится уйти с мужем. Как велит древний закон.

Аязгул вскочил на ноги.

— Как уйти? Те законы уже давно никто не исполняет! А как же Тансылу? Как она оставит Тансылу?

Многие услышали охотника. Все знали, как он привязан к дочери вождя. Все помнили Тансылу веселой, красивой девочкой, любимой отцом и матерью, да и всеми, кто жил с ними рядом одной семьей.

— Успокойся сын. Ее право принять такое решение. А о Тансылу никто ничего не знает. Бурангул сказал, что убьет ее. Найдет и убьет.

«Значит, она сбежала, — обрадовался Аязгул. — Жива. Сюда не вернулась. Умница. Здесь ее бы забрали вожди с юга и отдали на расправу Бурангулу. Где она? Где?.. Надо искать! В горах! Там легче укрыться», — Аязгул сжал кулаки, вытянулся струной, словно уже скакал на своем Белолобом, выглядывая в степи Тансылу.

Тем временем Дойла оставила тело мужа и пошла в свою юрту. Несмотря на горе, она все еще следила за стойбищем, как хозяйка. И приезд охотника не остался незамеченным ею. К Аязгулу подошла девочка, дернула его за край рубахи.

— Чего тебе?

Девочка поманила охотника пальчиком, он наклонился к ее лицу.

— Тебя зовет госпожа, — шепнула она и убежала.

Аязгул оглянулся. Дойлы не было видно, а девочка остановилась у открытого входа в юрту, маня пальчиком. Аязгул понял и, пройдясь по яйлаку, не привлекая к себе особого внимания, обошел юрту, приподнял ее полог и скользнул внутрь.

Свет сочился в юрту сверху. Красные, желтые ленты, сплетенные из шерсти, свисали с потолка, соединенные меж собой одной длинной лентой так, что все вместе напоминало яркий шар с длинными кистями, похожими на конские хвосты. Войлочные стены юрты вождя тоже были украшены и лентами, и оружием, и талисманами. Дальний от входа край, где раньше спала Тансылу, был обособлен от остальной части, отделен от ложа ее родителей тонким слоем кошмы без подушек и одеял. Чуть в стороне от центра юрты, Аязгул увидел Дойлу и двух женщин, готовивших ее к переходу в другой мир. В дополнение к шейным украшениям, они надевали на руки жены вождя браслеты, кольца.

Отослав их, Дойла подозвала Аязгула. Он склонился перед ней, встав на колени.

— Аязгул, ты в нашем племени такой же чужой, как и я, — охотник хотел было возразить, но Дойла остановила его. — Да, я знаю, что мы все стали одной семьей, но я о другом. Обычаи степи тебе так же чужды, как и мне, как и я, ты следовал им, согласно закону, но не порыву души. Потому ты поймешь меня. Надо сделать все так, чтобы смыть с моей дочери вину. Я уйду, взяв на себя ее грех, и заставлю всех поклясться перед духами мертвых, что моя жизнь будет принята, как жертва, вместо жизни моей дочери. Ты же, не дожидаясь погребения, скачи прямо сейчас. Вот, возьми, — Дойла подтащила к себе два тяжелых кожаных мешка, связанных между собой, чтобы их можно было перекинуть через спину коня, — здесь еда, одежда, все необходимое для Тансылу и для тебя. Найди мою дочь, Аязгул! Скачите к нашим дальним стойбищам. Мою волю передадут, все узнают, что я благословила вас, и что, ты, став мужем Тансылу, будешь с ней вместе беспокоиться о наших людях, оберегать их, заботится. Без твоей поддержки ее могут не принять, мала она еще, а тебя уважают, тебе доверятся. Спаси мою дочь, Аязгул, — в последних словах Дойлы прозвучала мольба. В тех словах выразилась вся боль матери и ее надежда.

— Я найду Тансылу, госпожа. Пока я жив, волос не упадет с ее головы. Обещаю тебе!

Дойла прижала голову Аязгула к своей груди. Потом порывисто отодвинула, заглянув в его глаза.

— Да будет так! Скачи!

Аязгул встал.

— Нет, постой! — Дойла сняла с себя нитку крупных коралловых бус, которые она всегда носила, не снимая. — Вот, это защита от злых духов. Это сделано в моей стране. Там, где синее небо отдыхает в объятиях белых гор, там, где текут священные реки, а птицы уносят души умерших в царство вечности… Отдай Тансылу. Они защитят ее от демонов. — Дойла положила бусы в руку Аязгула, сжала ее своими руками, словно вместе с бусами, отдавала тепло своего сердца, которое вот-вот остынет в ее груди. — Теперь ступай, и хранит тебя Всеблагой!

Аязгул в последний раз взглянул в лицо госпожи, приложился губами к ее руке и, скользнув змеей, покинул юрту, так же тихо, как и вошел.

Он скакал во весь опор, подгоняя Белолобого, когда была выкопана погребальная яма, когда в нее уложили отдельно Таргитая, оставив рядом с ним место для жены, и отдельно семерых воинов, когда Дойла осушила чашу с напитком вечного сна и обратилась ко всем с последними словами. Никто не посмел возразить уходящей в вечность по своей воле, отдающей свою жизнь взамен за жизнь дочери. Смерть жены вождя приняли, как жертву, старейшины согласились признать ее дочь, как ее саму. Если кто и не согласился, то промолчал. Шаман, погрузившись в мир духов, услышал одобрение воли уходящей. И, когда реальный мир поплыл в ее глазах, когда она, закрыв их, переступила грань между видимым и невидимым, шаман закружился в ритуальном танце, и Дойла, воссоединившись с Таргитаем, вошла в царство Тенгри…

Аязгул скакал всю ночь, изредка останавливаясь, чтобы напоить коня и определить путь к тому месту в предгорьях Черных гор, где, как он думал, могла укрыться Тансылу. Белолобый был так стремителен, что еще до рассвета они вышли на тропу, ведущую к заветной пещере, которую Аязгул как-то показал Тансылу, когда они вместе охотились.

Тропа пошла вверх над скалистым берегом ручья, шумно бегущего с горы. Чем выше поднимался охотник, тем круче становились берега. Солнце не торопилось осветить этот дикий край, но тьма понемногу расползалась, прячась за валунами, разбросанными по холму то здесь, то там. Звук ручья исчез, его берега превратились в глубокий каньон.

Камешек, выскочив из-под копыт Белолобого, улетел вниз, разорвав тишину тревожным стуком.

Поднявшись выше середины холма, Аязгул свернул на едва приметную тропку. Она уходила в каньон и была настолько узка, что не всякий всадник решится провести по ней коня. Белолобый фыркнул, опасливо поглядывая в каньон, но охотник, взяв его в поводу, смело пошел вперед, и преданному коню ничего не оставалось, как последовать за ним.

Вскоре тропа стала шире: стена каньона начала выполаживаться книзу, но пришлось пробираться сквозь заросли тонкоствольных деревьев вишни и разросшихся кустов шиповника. Аязгул приметил сломанные веточки, свежие отпечатки лошадиных копыт.

«Тансылу! Это она! Черногривый запомнил дорогу, это его след!» — обрадовался Аязгул.

Пробравшись через колючие заросли, он вышел на небольшую поляну, над которой виднелся черный проем в скалах. Солнце уже осветило верхушки гор, птицы с шумом оставили свои гнезда, воспарив к светилу, но в каньоне по-прежнему властвовала тьма. Еле-еле через ее густое покрывало пробивался дневной свет. Аязгул пошел к гроту, и тут ржание коня многократно отозвалось эхом — это Черногривый учуял единокровного брата и приветствовал его. Белолобый ответил, а охотник, разглядев верного спутника Тансылу, заметил чуть поодаль от него качнувшийся пучок конских волос, украшавших шапочку девушки. Она притаилась между камнями в стороне от грота, прячась за разросшимися кустиками пахучих желтых цветов.

— Тансылу, это я — Аязгул! — опасаясь стрелы, охотник остановился.

Эхо, играя со словами, прокатилось по всему каньону: «Лу-лу-лу, гул-гул-гул…». Где-то скатился камешек, где-то вспорхнула птица. Тансылу встала из-за укрытия. В ее руках не было ни лука, ни стрел. Она смотрела вниз, и парню показалось, что он слышит шепот: «Аязгул…».

— Я с тобой, девочка, не бойся, — он быстро и ловко, взобрался к гроту, прошел по узкой тропке до желтых цветов и обнял Тансылу.

Она прильнула к нему, уткнулась в грудь лицом, обхватила руками. Ее плечики вздрагивали под ладонями Аязгула, но в тишине каньона слышалось только прерывистое дыхание девушки, похожее на плач без слез. Шапочка упала с ее головы, растрепанная коса скатилась по спине. Аязгул погладил Тансылу по волосам, по плечам. В его груди смешались все чувства: и радость, и жалость, и страх.

Тансылу первая нарушила молчание.

— Я зарезала Ульмаса.

— Я знаю.

— Знаешь? Откуда? — Тансылу испугалась, отпрянула.

Аязгул снова привлек ее к себе.

— Не бойся. Никто тебя не обидит.

— Отпусти, — Тансылу вырвалась, — ты… ты… почему ты ушел? Почему ты оставил меня? Он, он… этот вонючий козел, он…

Аязгул не знал, что ответить. Он молчал, но в его глазах светилось сочувствие. Тансылу заметила это, ее голос стал мягче.

— Что? Что ты молчишь? Ты знал, что так будет? Ты говорил мне о кинжале…

— Нет, ты не так поняла мои слова, Тансылу. Я… я не знал… Ульмас был груб с тобой, но… но, Тансылу, так бывает со всеми женщинами…