Знамение - Вера Хенриксен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как непобедима жизнь, подумала она. И даже, если кто-то из нас погибает, жизнь продолжается, одна волна следует за другой, поколение за поколением. Но в то же время она столь беспомощна и хрупка. В утро кончины Эльвира она теплилась всего лишь короткое мгновение, а затем погасла.
Однако он продолжал жить в сыновьях, в ребенке, которого она носила под сердцем. Продолжал и после смерти беседовать с ней о жизни.
Не происходит ли то же самое с пламенем жизни, может, оно не умирает, а лишь приобретает иной облик и дает новый толчок всему живому в лесу и на пашне, как утверждают старики? Или оно разгорается в новом месте, когда угасает на земле. Там, где она снова встретится с Эльвиром в Фолкванге или в Гимле? Как говорит древнее учение, люди, любящие друг друга, должны встретиться после смерти в Фолкванге, в чертогах Фрейра.
Эльвир много говорил о любви, но это была любовь иного рода. И он утверждал: Бог — есть любовь.
А сейчас ее принуждают встать на колени перед Богом короля Олава, перед Богом, именем которого король заставляет своих людей убивать и уродовать им подобных.
«Эльвир, — прошептала она, сомкнув глаза, зажав уши руками, — если существует потусторонняя жизнь, если где-нибудь ты ждешь меня, если можешь услышать меня, помоги мне».
И она вспомнила, как давным-давно, еще до сражения под Несьяром, Эльвир сказал ей: «Если мне не суждено будет вернуться, то все твое богатство, все что ты мне дала…»
Постепенно она начала осознавать, что он имел в виду. И подлинность существовавших между ними чувств, их завершенность, стали сладостным воспоминанием в ее скорби.
«Многое одновременно приносит и радость, и горе», — сказал он однажды.
Эльвир говорил много. Кое-что из сказанного им она не понимала.
Пока она лежала и пыталась вспомнить, о чем он рассказывал, она поняла, как много переняла от него, впитала его мысли. Поняла, что это может стать для нее защитой, она обязана попытаться лучше все понять и передать это сыновьям, как он завещал.
Сигрид должна была отоспаться и сама не знала, как долго спала. Последние сутки прошли в непрерывном сне. Кальв Арнисон сидел на скамье рядом с ней и улыбался, когда она проснулась и села.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
Она оглядела кухню и ответила не сразу. В эти дни люди к ней относились любезно и тепло. Она понимала, что это происходит из-за того, что она вновь станет хозяйкой Эгга и выходит замуж за королевского лендмана. Сигрид чувствовала, что силы возвращаются к ней; до нее дошло, что после отъезда из Мэрина она не притрагивалась к работе.
Она бросила взгляд на Кальва Арнисона. Выглядел он, во всяком случае, приятным; не похож на своего брата Финна ни характером, ни внешностью, подумала она. Она посмотрела в его спокойные глаза, скользнула взглядом по простым, слегка грубым чертам лица и почувствовала искренность в его словах, когда он сказал, что не хочет ей ничего плохого. Может случиться и так, что возврат в Эгга вместе с ним не будет для нее столь болезненным, если не ожидать от него слишком многого.
Она положила свою руку на его, и сказала:
— Намного лучше. — И добавила, назвав его по имени: — Благодарю тебя, Кальв, за все, что ты сделал для меня.
Глаза его засветились, и, когда он обеими руками схватил ее за руки, она улыбнулась ему.
— Никогда еще я не видел твоей улыбки, — сказал он и, вспомнив, добавил: — У меня для тебя подарок. — Кальв вытащил из кармана кожаный мешочек и протянул ей, и, когда Сигрид развязала его, в ее ладони высыпались пряжки и цепочки. Она не могла вымолвить и слова. Это были ее украшения, которые король отнял у нее на глазах у всех и раздал в Мэрине своим приближенным.
— Где? — произнесла она.
Он сидел и напряженно смотрел на нее.
— Я узнал, у кого они, и отобрал, — сказал он.
Она снова посмотрела на украшения. Многие из них вызвали у нее воспоминания. Вот эту золотую пряжку ей подарила Тора осенью, когда она вышла замуж за Эльвира. Это янтарное ожерелье ей преподнес Эльвир в первую годовщину их свадьбы.
Хотя она была рада получить свои вещи обратно, все же с его стороны было бы разумнее подарить ей что-нибудь другое. Встретив его взгляд, она не знала, что ей сказать или сделать. Но обманывать его она не могла.
Она ничего не сказала, только взяла его руку и на секунду приложила к своей щеке. Он внезапно сделал глубокий вдох.
— Сигрид, — прошептал он. И она увидела в его глазах стремление прижать ее к себе. Она же испытывала желание отодвинуться от него; сделать это ей было легко, ибо в кухне было много народу. Она сжалась при мысли о том, что через некоторое время они будут супругами.
Он понял, о чем она подумала, ибо в глазах его потух огонек, и заговорил о другом.
— Что ты сказала вчера Йону священнику? — спросил он. — Он совершенно сбит с толку; он говорил, что рассказал о тебе епископу, и Гримкелль выразил желание встретиться с тобой, как только ты придешь в себя.
Сигрид попыталась вспомнить разговор со священником, и у нее появилось чувство, что она наговорила лишнего.
— Я бредила, — сказала она. — И ничего не помню. Он что-нибудь рассказывал?
— Ничего, кроме того, что ты о христианстве знаешь больше, чем любой другой язычник, которых он встречал. Даже больше многих, именующих себя христианами. — Он немного помолчал, а затем спросил: — Ты сказала правду королю, что Эльвир был крещен?
Она кивнула головой. Кальв долго молчал.
— В Мэрине не должно было быть кровопролития?
Она покачала головой.
— А почему ты не захотела сказать королю, кто отказался привести к Эльвиру священника.
Отвечая, она смотрела прямо ему в глаза:
— Это был твой брат Финн.
Прошло много времени, прежде чем он, глядя в пол, тихо произнес:
— Спасибо.
Их как будто в этот миг что-то разделило их, и она подумала, как возобновить разговор.
— У тебя есть другие братья? — спросила она наконец.
— Да, — быстро ответил он. — Нас семеро братьев и одна сестра. Ее зовут Рагнхильд, и она замужем за Хореком из Тьотта.
— Семеро братьев? — Сигрид была подавлена. Она не привыкла к такой огромной родне. — Как их зовут?
— Старшего брата зовут Торберг. Он живет вместе с отцом и матерью в Гиске. Он наследует усадьбу. Женат на дочери Эрлинга Скьялгссона, которую также зовут Рагнхильд.
— Сигурд, мой брат, женат на сестре Эрлинга, — сказала Сигрид. Кальв кивнул. Это было ему известно.
— Следующий по старшинству я, — сказал он. — Затем идут Финн, Эмунд, Кольбьёрн и Арнбьёрн. Самый младший — Арни.
— Думаю, мне потребуется много времени, чтобы узнать их всех, — улыбнулась Сигрид.
— Ты познакомишься со всеми. Они хорошие парни, за исключением…
Он замолк.
— Мы с Финном никогда не были друзьями, — сказал он. — Он моложе меня на год и очень вспыльчив. Когда мы были мальчиками, он часто выходил из себя, когда мне приходилось ставить его на место.
— Ты совершено не похож на него, — промолвила Сигрид.
Помолчав, она спросила:
— Ты познакомился с моими сыновьями?
— Да.
— И как они тебя приняли?
Он почувствовал себя несколько неловко. Но поскольку она продолжала смотреть на него вопросительно, он почувствовал, что должен ответить.
— Я не знаю, кто из них старший; они почти ровесники.
Она поняла, что встреча была трудной для всех троих, и больше ни о чем не стала спрашивать.
— Младший, Турир, самый сильный из них, — сказала она.
На дворе раздался звон колокола. Это означало, что настало время вечерней трапезы. Кальв поднялся.
— Я приду позднее, — промолвил он, быстро и несколько неуклюже погладив ее по щеке.
— Думаю, я скоро встану на ноги, — сказала она. — Если тебя спросят, можешь сказать, что я готова встретиться с епископом завтра.
Но все же она чувствовала себя неуверенно, когда поднялась и прошла несколько шагов.
Несколько раз во время трапезы взгляд Кальва задумчиво останавливался на Финне. Он должен был расспросить Сигрид, что же произошло в Марине: он ей поверил, когда она сказала, что там не должно было бы быть кровопролития.
Его глаза встречались и со взглядом конунга Олава, сидевшего за столом недалеко от него.
Он уже много лет был сторонником короля, знал его жестокость и вспыльчивость. Но Кальв считал, что жестокость — неплохое качество для короля, желающего удержать власть в своих руках в мятежной стране. И он восхищался Олавом, видя его храбрость и предприимчивость; в убежденности этого человека в том, что право быть конунгом в стране, ниспослано ему самим Богом, было что-то величественное. Его уверенность могла увлечь и других. Когда он отправлялся в поход по Норвегии и именем Христа подчинял себе людей, то, несмотря на невзрачную внешность и малый рост, производил впечатление короля — героя прошлых времен. И поклонение перед ним все более превращало его в конунга.
Кальв в эти годы был одним из ближайших друзей короля. Поэтому он видел и то, что другие наблюдать не могли: человека за обликом героя.