Знамение - Вера Хенриксен

Кальв в эти годы был одним из ближайших друзей короля. Поэтому он видел и то, что другие наблюдать не могли: человека за обликом героя.

Он видел человека честного в своей вере и в попытках укротить свой буйный нрав, который глубоко раскаивался, когда сам понимал, что поступал неправильно. Но он также видел человека, слишком энергично насаждавшего христианство в стране, привыкшего с детских лет ставить себя выше любых законов. Видел Кальв и такие черты короля, которые нравились ему еще меньше: мелочность и жадность. Он поражался, что такой могущественный человек может так сильно страдать, когда видел, что допустил ошибку.

И сейчас для Кальва стало ясно, что в Мэрине Олав действовал слишком поспешно и совершил серьезную ошибку, даже если и не хотел этого. Сигрид могла бы доказать это, но промолчала и сделала это из-за Кальва.

При мысли, что это она сделала ради него, он испытал чувство радости: не так уж много она имеет против него, как показалось ему при первой встрече.

Но все же он был неуверен в такой женщине, как Сигрид. Ибо его опыт общения с женщинами был опытом воина. Женщины, с которыми он встречался, были либо пленницами, захваченными в походах, либо такими, которые охотно отдаются мужчинам, но за вознаграждение.

Он, правда, встречал и других женщин, которые ему нравились, но это было в те времена, когда он жил дома в Гиске и был скромным, как мальчик: он лишь любовался ими на расстоянии. Его рано стали брать в походы и дальние плавания. Он, как и другие, быстро научился стоять за себя. Последние годы он ездил по стране вместе с королем, и этим поездки почти не отличались от дальних походов.

Кальв обратил внимание на Сигрид уже в первый день в Мэрине; и он был не одинок. Но она была такой отчужденной, не обращала внимания на происходившее вокруг и производила впечатление столь оцепеневшей и холодной, словно была вырублена изо льда. Один из приближенных короля назвал ее Ледяной Фрейей. Против выступил Сигват Скальд.

— Она не такая, — сказал он. — Это лишь потому, что она очень любила мужа.

— Ты с ней знаком? — спросили его.

— Да, — прозвучал короткий ответ.

Об этом говорили много и о том, что Сигват не имеет намерения слагать песни о поездке на Мэрин, как это он обычно делал о всех походах короля.

Когда король взял Сигрид с собой в Каупанг, шептались и о том, что он привез ее для себя. Кальв думал так же. Однако он испытывал большое желание попросить короля отдать Сигрид ему, потому что, во-первых, она нравилась ему, а во-вторых, она была выгодной партией, и он только сомневался, как Олав воспримет это.

И когда Сигват предложил поговорить с конунгом о его деле, он сразу же согласился.

Если ему отдадут владения Сигрид, то король сделает его лендманом во Внутреннем Трондхейме. Об этом он догадывался. Но то, что король отдал ему Эгга и все остальное, чем владел Эльвир, оказалось выше всех его надежд.

Кальв понимал, что ему будет нелегко быть королевским лендманом в Эгга. А после того, что случилось в Мэрине, народ будет настроен против него еще больше. Но все же он был рад.

Он привык быть хёвдингом в дальних походах, а последние годы, когда служил в королевской дружине, он почувствовал, что крылья ему подрезали. Сейчас же он снова был свободным и мог показать и себе, и другим, что у него еще полно сил.

И Сигрид — он улыбнулся, подумав о ней, — начала отходить; он завоюет ее.

На следующий день после завтрака к Сигрид явился дружинник епископа Гримкелля и увел ее с собой. Когда она вошла в дом епископа, то увидела его вместе с Йоном.

Жестом он приказал ей сесть.

— Ты была больна, — произнес он.

Она уселась на дальний край скамьи и почувствовала, что готова мгновенно вскочить. Прошло какое-то время, прежде чем епископ заговорил, а она осторожно разглядывала его. Он был худ, глаза глубоко запали в глазницы.

— Ты сказала Йону, что готова принять обряд крещения, но не хочешь верить в бога короля Олава, — произнес он наконец.

— Я говорила тем утром в бреду, — ответила Сигрид. — Я узнала потом, что женщина, ухаживавшая за мной, дала мне ночью сильное снотворное.

— Ты считаешь, что сейчас готова верить в Бога конунга Олава?

Она помедлила с ответом.

— Здесь ты можешь говорить свободно, — промолвил епископ. — Все, что ты скажешь, будет выслушано, как исповедь.

Сигрид продолжала молчать.

— Я понимаю, что ты знаешь многое о христианской вере, — продолжал он. — Но Йон говорит, что ты говоришь о боге Эльвира, как о христианском Господе, а у короля такой Бог, которого он использует в интересах укрепления своей власти.

— Я оговорилась.

— Я не сомневаюсь, что ты высказала мысли, о которых хотела бы промолчать. Но поскольку есть повеление короля, что ты должна быть окрещена, мой долг узнать, во что ты веришь.

Его голос звучал дружелюбно, глаза изучающие и серьезные. Сигрид вздрогнула. Ей показалось, что он превратился в оборотня. Это был епископ из Мэрина, тот самый, который служил мессу перед бедными, искалеченными людьми, оставшимися в живых после приведения в исполнение королевского приговора. А сейчас он сидел здесь серьезный и настойчиво допрашивал ее.

— А что изменится от того, если я скажу, во что я верю? — твердо спросила она. — Как вы думаете, во что верили люди, присутствовавшие на мессе в Мэрине?

Она заметила, что он сжался, как от удара.

— Они не хотели признать учение Христа, — коротко ответил он.

— Никто не может принудить или заставить под страхом смерти взрослого человека верить в Христа, — ответила она словами Эльвира.

Он откинулся на спинку почетного сидения хозяина дома, положив локти на подлокотники, скрестив при этом пальцы рук. Взгляд был устремлен на отверстие для выхода дыма, когда он ответил.

— Мне неясно, что у тебя свое и что ты впитала от других, — медленно промолвил он. — Но все это не так просто, как ты представляешь.

Возьми человека, заставь его ходить в церковь, стоять коленопреклоненным перед Богом, видеть, как верят в Бога другие. И через определенное время он заинтересуется и подумает, что в учении, может быть, есть крупица истины. Поклонение Христу станет привычкой и, в конце концов, для многих настанет день, когда они окончательно поверят вопреки самим себе.

И если этого не случится, если первое поколение будет уничтожено, то дети будут спасены для Господа Бога.

Сигрид почувствовала себя неуверенно. И хотя она знала, что произошедшее в Мэрине было ужасно, она не могла ответить ему. Епископ видел ее нерешительность и, чтобы закрепить победу, продолжил отеческим тоном;

— У тебя довольно правильные представления о христианстве, Сигрид, но многого ты не понимаешь. Позволь нам помочь тебе найти путь к истине.

Этот человеческий тон явился последней каплей, переполнившей чащу ее терпения. Уже не думая о поступках, она вскочила со скамьи и остановилась прямо перед епископом. В глазах ее горела злость.

— Если мы говорим о Христе, который любит людей, и предпочел распятие на кресте оружию, то Он должен был бы в отвращении отвернуться от короля, уничтожавшего людей Его именем!

Гримкелль внимательно посмотрел на нее, но не рассердился.

— Несколько дней тому назад я была в церкви, — продолжала она, — и видела короля коленопреклоненным перед алтарем, тогда как он поступил противно тому таинству, которое должно быть повторением жертвы Христа, принесенной Им во имя любви. Я слышала пение священников, но их псалмы в моих ушах прерывались криками из Мэрина. Я видела, как Эльвир, названный королем язычником, стоял на коленях в церкви, отдавая дань почтения этому таинству. Я слышала, что он говорил о любви Бога и рассказывал о святом Иоанне, сказавшем, что люди должны любить друг друга.

Я обещала Эльвиру перед смертью, что приму сама крещение, и не намерена нарушить последнее обещание, данное ему. Но если я буду верить в Бога, то в Того, о котором рассказывал Эльвир. И я никогда не поверю в то, что вы, епископ Гримкелль или конунг Олав, называете истиной.

Епископ сидел спокойно, давая ей возможность высказаться.

— Сядь, — сказал он, — и расскажи мне о том, во что верил Эльвир.

Сигрид собиралась уйти, но дружелюбное спокойствие епископа было для нее неожиданным, и она почти против своей воли села. Но ничего не сказала.

— Поскольку ты рассказала мне так много, то рассказ об остальном не нанесет тебе вреда, — произнес он.

Она почувствовала себя пойманной и осознала, что не должна быть благодарна своей вспыльчивости. Все, что говорил Эльвир, чем он жил, она хотела сохранить при себе, думать об этом и пытаться помнить все хорошее. Последнее, чего ей хотелось, рассказать обо всем священникам короля Олава с тем, чтобы они смогли воспользоваться этим.

— Сигрид, — произнес епископ мягким и тихим голосом, — если Эльвир умер христианином, его следует похоронить в священной земле. Это последняя и лучшая услуга, которую ты можешь оказать ему. И если ты любила его, ты должна позаботиться об этом.