Наваждение – книга 2 - Пола Волски

– Вознаграждение? – Кенубль выпрямился, изо всех сил стараясь скрыть обиду, проступившую на его круглом, добродушно-глуповатом лице. – Вы заблуждаетесь, Возвышенная госпожа, и даже очень. Заявляю, что вы несправедливы ко мне. Кондитер Кенубль не оказывает услуг за деньги, и не будем говорить ни о каком вознаграждении. Я шерринец, мадам, и верноподданный, я предан моему королю и отечеству, как был предан мой батюшка Кенубль, и коли потребуется – я вколочу это в своих детей, так что на всю жизнь запомнят. Мадам, мы, Кенубли, – уважаемое семейство. Возвышенные – и те не брезгуют нашей выпечкой. Ну о каком вознаграждении можно тут говорить!

– Я была неправа, – сдержанно кивнула Цераленн.

Ее спутницы в жизни не слышали, чтобы с уст старой дамы срывалось нечто похожее на извинение. Ее слова вполне удовлетворили мастера Кенубля, который сменил негодование на прежнюю любезность. Однако Элистэ все еще не оставляли сомнения. Она с благодарным поклоном приняла от кондитера чашку дымящейся чечевичной похлебки, глотнула и глубоко вздохнула, когда живительное тепло разлилось по всему телу. Тем не менее она не смогла удержаться и спросила:

– А красный ромб на ваших дверях и на колпаке?..

– Маскировка, Возвышенная дева. Хитрость, обман – дело, возможно, и недостойное, но как еще мог Кенубль остаться на воле, чтобы служить королю и отечеству? Но пусть вас это не пугает, Возвышенная дева. Я презираю этот гнусный ромб, я его ненавижу, поверьте. Супруга моя, мадам Кенубль, тоже его ненавидит, и двое моих парнишек, младших Кенублей, так же возненавидят его, а не то им не поздоровится. Хотите, я поделюсь с вами маленькой тайной, Возвышенная дева? Каждый вечер перед отходом ко сну я кляну и поношу этот красный ромб, а часто даже плюю на него. А супруга моя, мадам Кенубль, нарисовала красный ромб на донышке ночного горшка. Уже за одно это, прознай кто, нас отправили бы прямиком в Кокотту, но мы с женой считаем, что риск того стоит. Хотите, я на ваших глазах плюну на красный ромб? Прямо сейчас, если не верите?

– Ну что вы, не нужно, – успокоила его Элистэ, которая и сама начала понемногу успокаиваться. Однако же она задала еще один вопрос: – А за что вы дали деньги тому бедолаге, что привел нас сюда?

– Это вы про Лоскута? Ну, о Лоскуте не волнуйтесь. Он, Возвышенная дева, парень, конечно, странный, но не так страшен, как выглядит.

«Куда уж страшнее!» – подумала Элистэ.

– Он, Лоскут то есть, грубоват, как все из Нищего братства – я имею в виду попрошаек, – но вообще-то не хуже всех прочих, что с грехом пополам добывают себе на пропитание. И они знают – мадам Кенубль им намекнула, – что кондитер Кенубль готов заплатить вознаграждение в шесть рекко всякому, кто приведет к нему попавших в беду Возвышенных. Таким вот образом я хоть как-то служу нашему пребывающему в изгнании королю, оказывая помощь жертвам этой их противозаконной революции.

– Стало быть, все нищие, что сейчас толкутся за вашей дверью, знают, что вы укрываете Возвышенных? – У Элистэ вновь возникло желание бежать отсюда. – И добрых две дюжины знают о том, что мы в вашем доме?

– Несколько десятков, не меньше, а то и сотня, – беспечно заметил Кенубль. – Как же им не знать, Возвышенная дева?

– Нам лучше уйти, пока не поздно. – Элистэ посмотрела на бабушку, тоже усевшуюся у камина.

– Тише, внучка, – ответила Цераленн. – Нужно все взвесить.

– Взвесить? Да кто-нибудь из этих подонков наверняка уже вызвал народогвардейцев.

– Никому из них такое и в голову не придет, Возвышенная дева, – попытался успокоить ее Кенубль. – Это исключено. Пусть кто-нибудь только попробует – товарищи по братству мигом разорвут его на кусочки, мокрого места не оставят. Правда, правда, – повторил он, уловив, что она ему не верит. – Члены Нищего братства вовсе не дураки…

– Они хуже дураков. Они скоты. Экспры.

– Но в первую очередь, Возвышенная дева, они голодны. И они вовсе не походят на того глупца из басни, что прирезал свою дойную корову. Если народогвардейцы обнаружат в этом доме Возвышенных, Кенублю и всему его семейству крышка. И кто тогда будет платить им по шесть рекко вознаграждения? Более того, если наши лебедушки сложат крылышки, придет конец и ежедневной раздаче вчерашних непроданных булочек.

– Так они поэтому толкутся под дверью?

– Вот именно. Пока мы тут с вами беседуем, мадам Кенубль раздает нищим братьям булочки с повидлом, заветрившиеся пирожные и сливовые кексы; поэтому попрошайки и держат рот на замке.

– Вы покупаете их за выпечку?

– Хлеб – одна из самых твердых валют в мире, – подала голос Цераленн.

– Ваша правда, Возвышенная госпожа. Вы изрекли великую истину, которую я каждый день пытаюсь вдолбить в головы моим парнишкам, Кенублям-младшим.

Успокоившись, Элистэ постепенно перестала прислушиваться к разговору. Страхи ушли, уступив место усталости. Она притихла, веки сами собой смежались, она несколько раз ловила себя на том, что засыпает. Аврелии приходилось еще труднее: она все время терла глаза и зевала, прикрывая рот ладонью. А Кэрт, свернувшись клубочком на коврике перед камином, и вовсе откровенно похрапывала. Цераленн, как всегда, сидела безукоризненно прямо, но на ее изможденном лице проступила смертельная усталость. Заметив это, мастер Кенубль предложил отвести их туда, где им предстояло ночевать, – в «тайные покои», как он выразился. Взяв свечу в одну руку, а саквояж Цераленн – в другую, он повел их из кухни длинным коридором к лестнице, по ней – на второй, а затем и на третий этаж. Там они прошли еще одним коридором, в конце которого оказалась еще одна деревянная лестница, вернее, лесенка с перекладинами, ведущая к люку на чердак. Сам чердак, погруженный в тишину под косыми своими скатами, был забит до невозможности. Слабое пламя свечи выхватывало из мрака горы сундуков и ящиков, источенную жучком мебель, которой хватило бы обставить не одну квартиру, какие-то узлы, перевязанные канатом баулы и груды невообразимого барахла. Но кроватей на чердаке не было – и некуда было идти. Казалось, что некуда. Но мастер Кенубль пробрался через завалы в угол, к высокому старому шкафу, открыл дверцы, отодвинул в сторону висящие на плечиках ветхие одежды и повозился внутри. Щелкнул секретный запор, пропели пружины, и деревянные панели в задней стенке шкафа разошлись, обнажив черный провал.

– Дамы! Возвышенные дамы, прошу сюда, – пригласил кондитер.

Пройдя через шкаф, они очутились в «тайных покоях» между крутым скатом крыши и стеной чердака – в нише, предназначенной, видимо, под хранилище, а быть может, и нет. Полтора столетия назад жертвы Весенней чистки искали спасения в подвалах и на чердаках по всей столице и окрестным местечкам. Непонятно откуда появились тогда бесчисленные убежища, кладовки, потайные клетушки и комнаты, укрывшие множество беженцев. С тех пор большинство этих помещений стало местом хранения ненужных чемоданов и дорожных сундуков, щеток, ведер и швабр, кирпича, дранки и мешков с гипсом. Но эта комната явно предназначалась под жилье и была готова принять обитателей: в ней стояли две раскладные койки с толстыми матрасами, застеленные одеялами; имелся также ковер на полу, комод с зеркалом, пыльный умывальник и кувшин с тазом, обитый железом сундук, карточный столик со свечой, два шатких стула с клинообразными спинками и несколько кувшинов с крышками для воды, расположившиеся рядком вдоль стены. Труба небольшой железной печки выходила в главный дымоход, ведерко было доверху наполнено углем. Само помещение оказалось узким – раскинув руки, можно было одновременно дотронуться до обеих стенок. Однако оно тянулось вдоль всей боковой стены – длинный тоннель, в разрезе – прямоугольный треугольник. В каждом его конце было прорезано по крохотному оконцу, спрятанному в тени карниза и практически незаметному с улицы. Они давали очень мало света, хотя теперь, когда развиднелось, предрассветные сумерки начали просачиваться в «тоннель», разгоняя тени в углах.