История нравов России - Виталий Поликарпов

Иностранцы, приезжавшие в Россию того времени, поражались сказочной пышности русского двора. Англичанин Кокс подметил такую черту екатерининского двора, как соединение азиатской роскоши с чрезмерной европейской утонченностью; он был поражен тем, что не только женщины, но и мужчины являлись при дворе в уборах из драгоценных камней (33, 712). К. Валишневский в книге «Вокруг трона» пишет: «Со своим светом и тенью, блеском западной культуры и подкладкой азиатского варварства, утонченностью и грубостью, действительный вид двора Екатерины дает отрывочное, но верное, одновременно поучительное и полезное изображение великой работы преобразования, из которой целиком вылилась современная Россия» (37, 438). Посмотрим, насколько оказалось велико влияние западноевропейской цивилизации на нравы екатерининского двора (и высшего общества России).

Прежде всего обратим внимание на то, что «король–солнце», Людовик IV и его преемники жили по очереди в блестящей резиденции, каковым являлся дворец–парк Версаль (подсчитано, что одной пятой его стоимости достаточно было, чтобы превратить весь Париж в прекрасный город), в Лувре, Фонтенбло и Сен — Жермене. Французский король и его придворные наслаждались роскошью, при дворе процветал разврат, о чем повествует исторический роман Е. Маурина «В чаду наслаждений», однако он был прикрыт правилами хорошего тона и изяществом. Тот же Людовик XV полными пригоршнями разбрасывал золото и создавал своей избраннице небывалую роскошь (так, его знаменитая фаворитка мадам Помпадур получила 40 миллионов ливров, помимо ее расходов, оплачиваемых королем). Екатерина II на фаворитов тоже тратила огромную сумму денег, как отмечалось в предыдущем разделе; при ее дворе изо всех сил подражали тону французского двора, однако хорошо была усвоена испорченность нравов старого Версаля, оказавшаяся к тому же опошлившейся и изуродованной. В 1784 г. по рукам придворных ходила карикатура на князя Потемкина: он изображен лежащим на диване в окружении своих трех племянниц, графинь Браницкой, Юсуповой и Скавронской, одетых почти в костюм Евы и домогавшихся его ласки. Уличенные в этой шалости две фрейлины, Бутурлина и Эльмпт, были наказаны розгами до крови в присутствии подруг и изгнаны из двора, хотя через несколько лет они играли заметную роль при дворе.

Одним из признаков цивилизованности служит гигиена тела и окружающей среды. Роскошь при дворе французских королей не всегда сопровождалась «истинным» комфортом. Квартиры в Париже редко были оборудованы уборной на английский лад, изобретенной Джоном Хэрингтоном в 1596 г., а на королевских приемах не хватает ночных горшков, с которыми бегают лакеи, и придворные «орошают занавеси, мочатся в камины, за дверьми, на стены, с балконов» (135, 29). Вот почему Людовик XIV, например, периодически меняет свое местопребывание: чтобы избежать потопа испражнений, совершается переезд из Версаля в Лувр, потом в Фонтенбло; эти дворцы после пребывания в них двора чистят и моют. Мы не говорим уже о том, что в тогдашней Европе, где на мытье наложила отпечаток христианская ригористическая мораль, только скандинавы и русские культивировали купанье в банях и ваннах и были гораздо чище остальных европейцев (341, 119). В Петергофе — этом русском Версале — при императрице Екатерине II архитектором Фельтеном построена купальня; в Эрмитаже, построенном по плану Расстрелли в чистом стиле рококо, в Зимнем дворце на императорских приемах, на балах и увеселениях не наблюдалось картин, подобных приемам Людовика XIV. Во время пребывания в царскосельском дворце Екатерина II принимала доклады министров и других придворных в великолепной уборной, отгородившись от них ширмой. Все это было в пределах приличий той эпохи; достаточно в качестве примера привести письмо внучки своей бабушке, знатной французской дворянке Шуазель, в котором речь идет о восторге, вызванном выставленным публично ночным горшком, полученным в подарок от бабушки (327а, 185). Вообще–то, отправление естественных надобностей в присутствии других до начала XIX столетия в Европе не считалось чем–то неприличным и вписывалось в существующие нравы.

Екатерина II и ее двор наслаждались роскошью, комфортом и красивым местопребыванием своих дворцов, дач, оранжерей, садов и пр. Иностранные путешественники, архитекторы, художники, специалисты по устройству садов и парков восхищались прелестью Петергофа, Царского Села и другими дворцами и садами; они описывали роскошь и изящество зеркал и колоннад, картин и статуй, пышность и уютность покоев в Эрмитаже, импозантную архитектуру зданий, возведенных по планам знаменитого Кваренги. Особенно поразила Европу баснословная по своей роскоши поездка Екатерины, сопровождаемой придворными и посланниками иностранных держав, в южную Россию. Она обошлась государственной казне более чем в 10 миллионов рублей, не считая расходов Потемкина (отсюда и пошло выражение «потемкинские деревни»). Сама поездка напоминала эпизоды из царствования римских императоров.

Следует заметить, что придворные расходы, согласно документу, помеченному 1767 годом, составляли ежегодно один миллион сто тысяч рублей. Во вторую половину царствования Екатерины II эти расходы, вероятно, удвоились, но и они в 7 раз были меньше придворного бюджета французского короля Людовика XVI. При этом следует учитывать то, что придворный штат Екатерины II насчитывал 12 камергеров, 12 камер–юнкеров и 12 фрейлин[2] и еще несколько лиц, тогда как до 4 тысяч человек находилось в свите короля Франции, не считая 8-тысячной королевской гвардии. Так как штат Екатерины был малочислен, то многие добивались чести принадлежать к нему. Поэтому придворные исполняли свои должности с большим усердием и точностью.

Все иностранцы, посещавшие двор Екатерины II, восхищались прелестью придворного общества, в котором императрица блистала остроумными беседами и где устраивались разные праздники, театральные представления и т. д. «Утонченность забав при дворе Екатерины II, — пишет А. Брикнер, — могла служить меркою влияния западной Европы на нравы высших слоев общества в России. Разница между грубыми шутками и потехами Петра Великого и изысканными беседами и вечерами в Эрмитаже при Екатерине II бросается в глаза. Попойки, скоморохи, шумные увеселения исчезли; вместо того давались на сцене театра в Эрмитаже опера Екатерины или драма Сепора и пр. Весельчак Лев Нарышкин при Екатерине не походил на какого–нибудь Балакирева времен Петра Великого или на придворных шутов эпохи Анны Иоанновны» (32,716–717). Именно в екатерининскую эпоху императорский двор находился под сильным влиянием философии, литературы, искусства и других сфер культуры Западной Европы, особенно Франции[3]. Более того, атмосфера покоя и раскованности, господствовавшая при дворе Екатерины II (в Царском Селе вообще, по рассказам князя Ф. Голицына, не придерживались придворного этикета), выражает XVIII век — век веселья и наслаждений, легкомысленных нравов, роскоши и великолепия, век, создавший веселую моду белых париков и алых каблуков, веселых и ярких костюмов, вееров и ширм, век, позолотивший стены дворцов.

Совсем иные нравы культивировались при «малом» дворе великого князя Павла, ориентированного на Пруссию; это были немецкие, грубые нравы. Историки отмечают наличие антагонизма между «большим», петербургским, и «малым», гатчинским дворами, особенно усилившийся к. концу царствования Екатерины П. Крупнейший русский писатель второй половины XX столетия В. Ходасевич пишет об этом так: «В своей мрачной Гатчине жил он (великий князь Павел — В. П.) особым двором, с собственными своими войсками, как бы в мире, который не был и не должен был быть ни в чем схож с миром Екатерины. Люди екатерининского мира редко заглядывали в мир Павла, и он им чудился как бы потусторонним, как бы тем светом, в котором среди солдат витает окровавленный призрак солдата — Петра Третьего» (299, 192). И нет ничего удивительного в том, что не успели еще внести в камер–фурьерский журнал запись о кончине Екатерины II, как началась ломка екатерининского мира с его веселыми нравами.

Известный биограф ряда императоров России Н. К.Шильдер приводит в своей книге «Император Павел Первый» ряд свидетельств резкого изменения придворной жизни. «Настал иной век, иная жизнь, иное бытие, — говорит современник. — Перемена сия была так велика, что не иначе показалась мне, как бы неприятельским нашествием». С ним не сговариваясь, Державин пишет: «Тотчас во дворце прияло все другой вид, загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом». Дипломат–иностранец вторит обоим: «Дворец в одно мгновение принял такой вид, как будто бы он был захвачен приступом иностранными войсками» (311, 293–297). И наконец, княгиня Е. Дашкова в своих записках подчеркивает жестокость и необузданность Павла I и пишет: «Как мало напоминала ежедневная жизнь придворных Павла жизнь тех, кто имел счастье стоять близко к Великой Екатерине!» (104, 238). И если одни были охвачены ужасом и отчаянием, другие впали в оцепенение, то третьи спешили выслужиться перед новым повелителем с вполне определенным расчетом.