История нравов России - Виталий Поликарпов

Роскошь стала обязанностью при дворе, придворные думали только о том, как бы набить себе карманы и блеснуть великолепием. Наряду с этим, как отмечают князья М. Щербатов и П. Долгоруков, «подлость и низость развиваются необычайно», «обстоятельствами правления и примерами двора злые нравы учинили» (133, 98) Придворные, привыкшие к грубому и бесчеловечному обращению со стороны императрицы Анны и ее фаворита герцога Бирона (при нем был развит шпионаж за знаменитыми семействами, и малейшее неудовольствие всесильным фаворитом приводило к ужасным последствиям), сами становились извергами. Иностранцы, выросшие в среде с совершенно иными нравами, при дворе Анны «становились такими же варварами» (104, 136). Самым жестоким из них был граф Огтон — Густав Дуглас, бывший шведский офицер: он сек людей в своем присутствии и изодранные спины приказывал посыпать порохом и зажигать. Стоны и крики заставляли его хохотать от удовольствия; он называл это «жечь фейерверки на спинах». Тот же принц Людвиг Гессен — Гомбургский сек в своем присутствии крепостных лакеев своей жены; такого рода примеров можно привести достаточно много. Если такие деяния совершали придворные и высокопоставленные лица, то что же должны были проделывать в глухих уголках России грубые и необразованные офицеры и помещики? Наши предки считали, что все эти жестокости и грехи можно компенсировать постами, молитвами и пудовыми свечами у икон.

Еще шаг вперед в смысле роскоши был сделан при императрице Елизавете, славной дочери Петра. Здесь уже, по свидетельству М. Щербатова, экипажи «возблистали златом», дома «стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими меблями, зеркалами», двор облекался в златотканые одежды, «подражание роскошнейшим народам возрастало, и человек делался почтителен по мере великолепности его житья и уборов» (189, 104). Сластолюбию и роскоши при императорском дворе в немалой степени способствовал граф И. Г.Чернышев, много путешествовавший в иноземных странах и побывавший в ряде европейских дворов.

В елизаветинские времена продолжительные придворные торжества полны чинного этикета, а оргии петровского царствования отошли уже в область преданий. Вот как описывается придворный бал в «Петербургских Ведомостях», данный 2 января 1751 года: в этот день «как знатные обоего пола персоны и иностранные господа министры, так и все знатное дворянство с фамилиями от 6 до 8‑го часа имели приезд ко двору на маскарад в богатом маскарадном платье и собирались в большой зале, где в осьмом часу началась музыка на двух оркестрах и продолжалась до семи часов пополуночи. Между тем были убраны столы кушаньем и конфектами для их императорских высочеств с знатными обоего пола персонами и иностранными господами министрами в особливом покое, а для прочих находившихся в том маскараде персон в прихожих парадных покоях на трех столах, на которых поставлено было великое множество пирамид с конфектами, а также холодное и жаркое кушанье. В оной большой зале и в парадных покоях в паникадилах и крагштейнах горело свеч до 5000, а в маскараде было обоего полу до 1500 персон, которые все по желанию каждого разными водками и наилучшими виноградными винами, также кофеем, шоколадом, чаем, оршатом и лимонадом и прочими напитками довольствованы.» (25, кн. V, 101).

Увеселения прогрессируют быстрее других элементов придворной и общественной жизни. Звуки бальной музыки, волны света, заливающие залы, лица в масках, мелькающие в танцах пары — как все это далеко от церковного ритуала московского царского двора! Новые формы светских отношений и новые увеселения легко входили в быт и нравы двора и высшего общества. Современники подчеркивали фантастическую страсть Елизаветы к развлечениям и нарядам, которую она с успехом культивировала в придворной среде и высшем дворянстве. Екатерина II писала о дворе Елизаветы: «Дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалеты по крайней мере два раза в день; императрица сама чрезвычайно любила наряды и почти никогда не надевала два раза одного платья, но меняла их несколько раз в день; вот с этим примером все и сообразовывались: игра и туалет наполняли день» —. Во время пожара в Москве (1753 г.) во дворце сгорело 4 тыс. платьев Елизаветы, а после ее смерти Петр III обнаружил в Летнем дворце Елизаветы гардероб с 15 тыс. платьев, «частью один раз надеванных, частью совсем не ношенных, 2 сундука шелковых чулок», несколько тысяч пар обуви и более сотни неразрезанных кусков «богатых французских материй» (83, 61, 346).

Поскольку с годами красота Елизаветы меркла, постольку она все требовательней и прихотливее относилась к нарядам; она издавала указы о нарядах и использовала власть абсолютного монарха для пресечения нарушений — ни одна женщина не должна была выглядеть лучше нее. Весьма болезненно императрица переживала успех других дам на придворных балах и маскарадах. По словам Екатерины II, однажды на балу Елизавета подозвала Н. Ф.Нарышкину и у всех на глазах срезала украшение из лент, очень шедшее к прическе женщины; «в другой раз она лично остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под тем предлогом, что не любит фасон прически, какой у них был». Потом «обе девицы уверяли, что е. в. с волосами содрала и немножко кожи». Придворным дамам приходилось решать фактически задачу на квадратуру круга: одеваться так, чтобы не затмевать императрицу, но в атмосфере «ухищрений кокетства» невозможно было удержаться, и всякий старался отличиться в наряде (83, 187, 312–314, 56, 78–80). В елизаветинское время пребывание на балах и маскарадах было обязательным, как для офицеров участие в маневрах.

Само собой разумеется, что при дворе Елизаветы господствовали лесть, подхалимство, стяжательство, интриганство и лицемерие. Княгиня Е. Дашкова вспоминает о своем споре с великим князем (будущим Петром III): «На следующий день великая княгиня отозвалась обо мне самым лестным образом. Что до меня, то я не придала спору с Петром особого значения, потому что из–за неопытности в светской и особенно в придворной жизни, не понимала, насколько опасно, тем более при дворе, делать то, что почитается долгом каждого честного человека: всегда говорить правду. Не знала я и того, что если вас может простить сам государь, то его приближенные не простят никогда» (98, 54).

Под конец жизни ревниво относившаяся к своей красоте Елизавета убедилась в справедливости афоризма Ларошфуко: «Старость — вот преисподняя для женщин». Часы, проведенные перед зеркалом, новые французские наряды и изобретения лучших парфюмеров и парикмахеров — все это не могло уже противостоять болезням и увяданию. Поэтому царедворцы стали задумываться о не очень–то радужном будущем. Так как благополучие людей, толпящихся у трона, зависело от «милостей» монарха, то их следовало сохранить; однако великий князь Петр Федорович был весьма своеобразной личностью и царедворцы могли лишиться власти, почета, денег, поместьев и других благ. В таких условиях Екатерина сумела, установив весьма тесные связи с родовитой молодежью при дворе и в гвардии и добившись расположения многих влиятельных елизаветинских сановников, после смерти Императрицы и восхождения на престол Петра III подготовить переворот.

Власть и перевес, полученные Екатериной II после удачного государственного переворота, сказались на ее нраве в плане благородства и доброты. Историк А. Брикнер пишет: «История двора при Петре I, при императрице Анне, при Елизавете изобилует чертами тирании, жестокости и произвола; все современники Екатерининского царствования удивлялись кротости ее обращения с окружавшими ее лицами, радовались совершенному устранению жестоких форм и крутых мер в отношении к подчиненным» (33, 700). Екатерина II прекрасно владела собою и относилась к окружающим ее людям в соответствии с правилами человеколюбия. Понятно, что это наложило отпечаток на атмосферу придворной жизни, которую стали сравнивать с обычаями версальского двора Людовика XIV или Людовика XVI, служившего образцом для европейских монархов и князей.

Действительно, принц де-Линь в 1787 году писал, что Людовик XIV позавидовал бы своей «сестре» Екатерине. Он был не одинок в таком суждении — в общем мнении утвердилась мысль о пышности, великолепии и неподражаемом блеске нового Версаля, находившегося на берегах туманной Невы. Не случайно князь М. Щербатов резко порицал неслыханную расточительность двора Екатерины II, указывая на чрезмерную роскошь ее двора, что не вязалось со строгим отзывом императрицы о баснословно богатом гардеробе Елизаветы Петровны. У него были основания считать, что пример Екатерины II отразился вредно на подражавших ей в этом отношении придворных, фаворитах, вельможах и сановниках; и хотя М. Щербатов хвалит императрицу за умеренность в пище и питье, он отмечает обжорство и безмерный сибаритизм царедворцев и вельмож (189, 123–124).