Рассказы из жизни А П Балаева - Александр Щербаков

- Санечка, - говорит. - А это вот не купишь?

И начинает мне те же выкладки теми же словами.

- У самого есть, - говорю. - А дальше вот что.

- Альгамбра, - отвечает он. - Ты, Саня, голова, и я, Саня, голова! А что из этого проистекает?

- А проистекает, - говорю, - то, что если ты немедленно ко мне не проследуешь, то я за себя не ручаюсь. Вплоть до ломки мебели и битья посуды. Нету никакой моей мочи перед лицом открывшихся перспектив...

По-честному, на этом вся история открытия и кончается. Без всяких там задумчивых волчков. Ей-богу! Ведь правда же, неинтересно! Ньютону хоть яблоко на голову упало - предмет эстетичный по форме и аппетитный по содержанию. А мне что прикажете? Так в веках и оставаться при кафельной скрижали из курилки? Осатанеть можно от тоски. Чем не юмористическая трагедия?

Ну ладно, сатанеть мы не будем. У нас для этого других причин достаточно. Я вам не случайно всю эту историю рассказывал, а в виде присказки. А сказка-то будет впереди. И не вся. Не вся, отрывочек только.

Кончили мы с Оскариком расчеты в три дня, обоснование эксперимента написали и вломились к Земченкову, к Виктор Палычу. Да-да, к тому самому. Он уже членкором был, нашим замом по науке. Так и так, говорим, нужен нам для эксперимента не больше, не меньше, а куб из золота с ребром в семьдесят сантиметров.

Он, душа, аж взвился:

- Да вы что, ребята! Вы понимаете, сколько он будет весить?

- Понимаем, - говорит Оскарик. - В исходном виде шесть и шестьдесят пять сотых тонны. Но это только в исходном, потому что мы его с трех сторон просверлим через каждые десять сантиметров сквозными каналами, чтобы обеспечить охлаждение жидким водородом и получить узлы массы. И штуцера приварим. Тоже золотые, Вот эскиз, посмотрите.

- Ох, люблю я вас, ребята! - говорит Виктор Палыч. - Очень вы хорошие ребята. А сколько будет стоить этот ваш кубик, вы себе отчетливо представляете?

- Это как сказать, - говорю. - Если по международному курсу, то шесть с половиной миллионов рублей без стоимости обработки. Ну, обработка-то недорогая, тысяч двадцать потянет, спецсверла опять же делать надо.

- А больше вам ничего не надо? - спрашивает он. - Может, еще штук сто Ко-и-Нуров по углам, а?

- Надо, - хором говорим мы с Оскариком. - Но тут мы подумали: если немножко разорить у Благовещенского стенд и кое-что переделать - немного, тысяч на двести пятьдесят - триста, - то мы обойдемся.

- Ах, обойдетесь, - говорит Виктор Палыч. - А что в результате?

- А в результате, - говорю я, - будем иметь электростанцию на сто восемьдесят мегаватт с собственным потреблением сорок. Итого чистый выход сто сорок мегаватт. Это с запасом. Три года можно так работать. А потом еще три года будем иметь сто пятьдесят мегаватт при собственном потреблении пятьдесят, но уже без запаса. А потом куб надо будет заменять, потому что он будет уже на треть палладий.

- Палладий, - говорит он. - Две тонны палладия - это тоже неплохо. Ну, а какова вероятность успеха?

- Нас двое - природа одна, - говорит Оскарик. - Значит, вероятность успеха шестьдесят шесть и шесть в периоде. Иными словами, две трети.

- Ну, вот и прекрасно, - говорит Виктор Палыч. - А знаете ли вы, какой годовой бюджет у нашего института?

- Знаем, - говорю. - Что-то около восьми миллионов.

- Вот именно что около. Восемь миллионов сто двадцать шесть с половиной тысяч рублей. И за каждый рубль я сражался, как Илья Муромец. Так что ваши семь миллионов плюс столько же на непредвиденные расходы для меня добыть ровным счетом никаких трудов не составляет. Да и вероятность какая! Балаев и Джапаридзе против матери-природы! Еще и половину меня запишите. Выйдет без малого семьдесят один с половиной процент! Все ясно. Все работы прекращаем, всех докторов и профессоров увольняем на пенсию, чтобы они институтское производство не загружали своими мелочами. Кстати, и у Благовещенского стенд отбираем, нечего ему с ортометронами возиться, когда нас такие идеи озаряют. И наваливаемся! Золото уже везут в спецвагоне, тридцать три богатыря его стерегут. Балаев и Джапаридзе у сверлильного станка на карачках ползают, стружечку золотую в мешочек собирают-для отчета. И через полгода - от силы через три квартала - членкор Земченков включает рубильник. Гром и молния! И нас с вами в наступившей тишине остальными двадцатью восемью с половиной процентами невероятности по шеям, по шеям! Так, что ли, молодые люди?

- Да нет, - говорю, - не так, конечно. Но делать-то надо, Виктор Павлович! И меньшие размеры эксперимента ничего не дадут. Критический конус не развернется. Вы посмотрите расчеты.

- Посмотрю, посмотрю, - говорит Виктор Павлович. - Обязательно посмотрю. И не только я посмотрю. Все посмотрят. А чего не поймем, молодые люди, так обязательно у вас спросим. И для начала, будьте любезны, вы расчетики свои приведите в божеский вид, размножьте экземплярах в двадцати, как положено... Сколько вам на это надо?

- Четыре дня и один час, - ехидно говорит Оскарик. - День в порядок приводить, три дня бегать, просить и час печатать.

- Спокойней, - говорит Виктор Павлович. - Спокойней, Оскар Гивич. Впрочем, я не возражаю, если вместо расчетов вы возьметесь за реконструкцию нашей копировки и закупку оборудования. Не хотите ли?

- Не хочу, - говорит Оскар.

- Вот и никто не хочет, - говорит Земченков. - Все хотят что-нибудь этакое открыть. И приходится все Льву Ефимовичу делать, да и мне еще ему помогать. А он Лев, да не Толстой, и Ефимович, да не Репин. Ни написать, ни нарисовать действующего оборудования не может. А так бы хорошо было! Так вот, значит, экземплярчики мне на стол. С визой ваших обоих руководителей. И Фоменко, и Месропяна. Семинар у нас до февраля расписан, так мы проведем внеочередной. В отделе у Благовещенского. Тем более что и стенд его вам подходит. Устраивает?

- Устраивает, - говорим.

- Ну, вот и лады! А экземплярчик без виз, если хотите - можно от руки, только поаккуратней, - препроводите быстренько Григорий Давыдовичу, - это помощник был у Земченкова по ученой части, - пусть поколдует.

Вот. И стали нас с Оскариком причесывать. И не в четыре дня мы Земченкову расчеты на стол положили, а и четырех месяцев нам не хватило. Месропян, тот сразу сказал, что это не по его части, его другие вещи занимают. А Фоменко, Оскариков руководитель, так в нас вцепился, что пух и перья полетели. И нащупал он у нас, злодей, спасибо ему, слабину в математике. Топтались мы, топтались, только Лайманис выручил. Знаете его? Сунул он нас носом в узбекский ежегодник, дай бог памяти, года семьдесят восьмого или девятого. Старина! Но там примерно такое же преобразование рассматривалось, только не с теми граничными условиями. Очень нам помог Владик Рубашевич, его нам Григорий Давыдович сосватал. Он - Григорий Давыдович, конечно, - посмотрел на наши выкладки и сказал, помню: "Да-а. Это, мальчики, не термоядерный реактор. И даже не ядерный. Именно поэтому очень было бы хорошо. Но сыро. Очень сыро. И желявы полно". Он четыре вида человеческой деятельности различал: помимо нормальной еще "велю" - это когда командуют много, "желяву" - это когда желаемое вперед действительного вылезает, и "бебшик" - это когда, кроме суеты, вообще ничего нет. "Так вот, - говорит, - желявы у вас полно. Ну, это ничего. Есть тут у меня на примете один аспирант. Аскет. Вам в самый раз для комплекта. Если хотите, познакомлю". Это и был Владик. Он сейчас в Киншасе преподает. Доктор. Вот человек - танк! Не летает, но где пройдет, там воевать уже нечего. Если у меня в мозгу и были ребра, то он их сокрушил. "Вы, - говорит, - Александр Петрович, совершенно правы. Но не в этом вопросе..."