Степные хищники - Александр Великанов

Запутавшись в мыслях, Серов длинно и вычурно ругнулся. Ехавший рядом Усов от неожиданности вздрогнул:

— Чего это ты?

— Так, слепень укусил.

Навстречу подъезжала группа конных. Они вели с собой двух киргизов[19], босых, с разбитыми в кровь лицами.

— Столкнулись с ихним разъездом. Под этими коней убили, — доложил начальник разъезда.

— Какой части? — щурясь, спросил Серов.

— Кыргысский кавискадрон, — ответил один из пленных. Он был очень молод, этот боец. На ребячьем, сделавшемся от страха пепельно-сером лице читалась мольба о пощаде. Его товарищ, видимо, был иного склада. Сухощавый, словно туго связанный из одних мускулов, с перетянутой ремнем осиной талией, он стоял на широко расставленных кривых ногах прирожденного кавалериста. Глаз не поднимал, но в уголках рта гнездилась презрительная усмешка над самим собой, столь глупо попавшим в беду, и над этими людьми, которые обрадовались легкой победе. Серов понял и позу, и выражение лица пленного.

— Зачем к большевикам пошли? Ну! Ты, косоглазый! — ткнул он ножной шашки в грудь старшего киргиза.

Тот попятился, но не оробел.

— Зачем бедняк-киргиз пошел к большевикам? Ты не знаешь? — в этом ответе звучал вызов.

— Замолчи! — прервал его Серов и повернулся к младшему: — А ты?

У молодого тряслись губы, но он внятно ответил:

— Моя ипташ[20] Ленин слушай. Ипташ Ленин правду сказал.

— Ишь ты! — удивился не ожидавший такого ответа Серов и на мгновение задумался: — Этого в расход, — показал он на старшего киргиза. — А этому отрубить руки, отрезать нос и губы, посадить на коня и пустить к своим.

Решение пришло к Серову неожиданно, — из ряда вон выходящая жестокость была ударом по собственным колебаниям.

Другая половина «Армии правды» под командованием самого Сапожкова двигалась на юг, на Озинки. Катился колобок и день ото дня делался все больше, — всякий мусор, всякая дрянь липла к нему. Близ Озинок к мятежникам присоединились три сотни «зеленых»[21] во главе с атаманом Киреевым. Поморщился Сапожков, глядя на такое пополнение и не удержался — съязвил:

— Тараканий лозунг — не трожь меня, и я тебя тоже, — придется забыть.

В придорожной деревеньке к Сапожкову привели пленных.

— Комиссары из Пугачева.

— Фамилии? — спросил Сапожков, внимательно разглядывая членов Пугачевского уисполкома.

— Агафонов, — тихо ответил мужчина средних лет с худощавым, смуглым лицом, обезображенным опухолью под левым глазом.

— Акимов, — произнес второй.

— Знаете меня?

— Слышали, — а теперь увидели, — ответил Акимов и слизнул языком кровь с разбитой губы.

Наступило молчание.

— Что же мне теперь с вами делать? — прервал паузу Сапожков.

Акимов вскинул голову:

— Думаешь, пощады будем просить? Не жди! Или пытать будешь?

Сапожков вспыхнул и, как клещами, сжал рукоять нагайки, но через секунду переломил себя.

— Нет, братки, не так вы о нас полагаете, — почти ласково произнес он. — Мы — не убийцы, не палачи, а борцы за правое дело. Моя армия, — Сапожков театральным жестом показал вокруг, — это армия правды. Мы за народ против большевиков и комиссаров. Так и передайте всем! Отпустить их!

Акимов открыл было рот, но Агафонов дернул его за рукав — не связывайся!

На выезде из деревни Сапожкова нагнал «предреввоенсовета» Масляков:

— В благородство играешь?

— Тебе это не по сердцу?

— Почему? Просто так спрашиваю… Иной раз не мешает и добродушие показать… Сегодня послал людей в Уральск подготовить почву к приходу Усова. В Уральском караульном батальоне есть надежные ребята, они помогут нашим распропагандировать тамошний гарнизон… Между прочим, сегодня ко мне пришел интересный человечек: от злости кипит, как котел перед взрывом, а если укусит, — неминуемо взбесишься.

— Что за человечек?

— Гаршинский, Грызлов по фамилии. Его папашку двумя стами пудов обложили, ну, и помер старик от огорчения; а сынок к нам прибежал. Говорит, что в Соболеве убил часового, который его караулил.

— А за что он сидел?

— Будто за агитацию.

— Направь в черную сотню!.. Воззвания к казакам отослал?

— Да, но жалею: наши, самарские, будут недовольны. Сколько казара налютовала, наиздевалась над крестьянством, а теперь мы их к себе приглашаем на помогу, как братьев. Хороши братья!

Сапожков, хмурясь, молчал.

— Всё едино, — произнес он наконец. — Враг у нас сейчас общий, а остальное — дело прошлое, немало и мы набедокурили по казачьим станицам. Так ведь? Кто старое помянет, тому глаз вон.

Масляков неопределенно хмыкнул.

— Мужики плохо подводы дают, — сказал он немного спустя. — Лошадей угоняют, колеса с телег снимают и прячут.

— Карать! Беспощадно наказывать! — разозлился Сапожков. — Карать вплоть до расстрела!

— Жатва, самая страда, — заметил Масляков. — Знаешь, один день год кормит.

— Ну, и что «же? С этим считаться не приходится. Первое дело — война, а потом уже все остальное. Пороть и расстреливать таких без жалости!

Глава шестая

ОШИБКА

Командование 2-й армии спешно стягивало в Уральске разбросанные по области части. В городе было объявлено осадное положение, вооружались коммунистические и рабочие отряды, прибыли батальоны особого назначения и 203-й татарский полк, ожидались части из Оренбурга.

Соболевский эскадрон поступил в распоряжение штаба. Эскадронцы патрулировали по городу и несли службу связи. Вскоре стало известно о движении к Уральску полка Усова. Навстречу на рубеж реки Чагана, туда, где широкой полосой протянулись фруктовые сады, двинулись части гарнизона и среди них караульный батальон, в котором служил Андрей Пальгов. Не занял караульный батальон своего места в обороне, а, придя к Чагану, замитинговал…

— Не из-за чего нам со своими биться!

— Пускай, кому надо, тот и воюет! Надоела эта чертова волынка!

— Мы тут друг дружку изничтожаем, а дома последний хлебушко выгребают.

— Хватит вшей кормить!

Вокруг да около ходили ораторы. На тачанку, служившую трибуной, легко вскочил парень. Его испещренное рябинами лицо было возбуждено.

— Дозвольте мне! — Он поднял руку. — Мне доподлинно известно, что товарищ Сапожков и его доблестная дивизия это — наши братья и отцы. Их кровь проливать нам нет расчета. За что, спрашивается? За комиссаров и коммунистов? Нет, от этих добра ждать не приходится. Соли нет, гаса нет, спичек нет, сахара нет, ничего нет. Куда оно все делось? — Коммунисты себе забрали. Точно. И этого им мало: хлеб последний отдай, скотину со двора гони. За что же мы боролись? За что кровь проливали? Скажу о себе: я честно защищал эту власть, можно сказать, жизни не жалел, всякие напасти, лишения терпел, а что с моим семейством сделали? Отца — боевого красноармейца — до могилы довели. Такую власть нам не надо. Долой коммунистов! Долой комиссаров!

Десятки глоток подхватили:

— Долой продразверстку!

— Даешь свободную торговлю!

Рябой парень соскочил на землю, а его место занял маленький, сухонький, но кряжистый командир первой роты — известный балагур, смельчак, любимец бойцов.

— Товарищи! — изо всей мочи крикнул он — Слушайте, что я вам скажу!

— Долой! Большевик! Прихвостень! — послышались разрозненные выкрики, но первая рота ревниво вступилась за своего командира:

— Пусть говорит!

— Дайте человеку слово сказать!

— Говори, комроты!

— Товарищи! Мы — Красная Армия, защитники свободного Советского государства, а не только Самарской губернии. Для нас должны быть дороги интересы трудового крестьянства в такой же степени, как и рабочего класса. А Сапожкову интересны кулацкие права, — из-за них он и поднял мятеж.

— А коммунистам чего интересно? Наш хлеб? Извиняйте! — зло выкрикнул Егор Грызлов и толкнул стоявшего рядом Андрея Пальгова — Андрюшка, кричи!

— На Западе буржуи наступают, — горячо убеждал комроты. — Наши товарищи сейчас бьются с польскими панами, жизни не щадят, а мы здесь, развеся уши, слушаем вражеские речи и чуть ли не готовы заодно с Сапожковым вонзить нож в спину рабоче-крестьянской революции. Наша сила в союзе с рабочим классом. Вместе мы горы своротим, отобьемся от любого врага, а если не поддержим в настоящий момент рабочего продовольствием, то революции конец, а тогда нам с вами оденут такой хомут, что царская каторга покажется раем. Сапожков — изменник, преда…

— Андрюшка, пальни вверх! — решительно приказал Грызлов.

— Зачем?

— Посмотрим, как комиссарский лизоблюд наложит в штаны. Ну, дай я выстрелю! — протянул он руку за винтовкой.