Замок - Елена Волкова

— Я-то здоров, а вот…

В дверь постучали, и молодой граф на мгновение пожалел, что безоружен. Но это оказался его слуга-ординарец, нагруженный военной амуницией хозяина, прежде всего оружием.

— Господин, — сказал ординарец. — Все в один голос твердят, чтобы я оружие Вам отнес. Вот, принес. Пистолеты я зарядил, заряды подготовил. Сабля, извольте осмотреть, и боевая Ваша шпага. И вот еще чеснок…

— Да вы что, все с ума сошли? — Ксавьер Людовиг почти рассердился. — Что это все значит? Ну, оружие еще куда ни шло, но при чем тут чеснок?! Наслушались бабьих сказок про вампиров?

Старый слуга перекрестился, у ординарца же обе руки были заняты, и он прошептал только: "Господи, сохрани и помилуй!"

— Вы, молодой господин, — заговорил старый слуга тихо, но решительно, — не сердитесь и не кричите. Мы Вас так ждали, так молились за Вас, на Вас вся надежда. Мы знаем, Вы храбрый воин и книжек много читали. Нехорошо у нас. А что именно нехорошо — не поймем. А уйти — куда ж уйдешь? Да и господ жалко. А священнику говорили, и без толку — глупости, говорит, и сами вы глупые…

— Так и есть — глупости, и сами вы глупые, — смилостивился Ксавьер Людовиг — наивная доверчивость и преданность слуг тронули его. — Оружие оставьте и идите. Я устал.

— Господин, — заговорил ординарец, раскладывая оружие поближе к кровати, а саблю и шпагу ставя эфесами к изголовью. — Нитор в конюшню не идет. И волнуется. Даже меня не подпускает. Подпругу я ослабил, а седло снять не могу, не дается. Ну, может, само упадет. Так ведь в конюшню не идет, ходит по двору. Что делать-то?

— А другие лошади что же?

— Так нет других в конюшне. На лугах, на дальнем выпасе.

— Ах, да пусть ходит, — Ксавьер Людовиг махнул рукой. — Сам он не уйдет, конокрадам не дастся, а волков здесь нет. И вы уйдите же, наконец!

После того как слуги ушли, молодой граф снял нижний белый камзол и бросил его на стоящий рядом стул. Что-то глухо брякнуло о деревянный пол. "Наверное, монета выпала из кармана. Завтра подберу", — подумал он, вытягиваясь на мягком тюфяке под одеялом и сдвигая к ногам бутылки с горячей водой. Вылезать из нагретой постели не хотелось, да и как ее искать, эту монету, сейчас, в темноте? Снова зажигать свечу?.. "Господи, — подумал Ксавьер Людовиг, засыпая, — горячая вода, чистое белье, нагретая постель… Скоро я женюсь на красивой хорошей девушке. Мои товарищи правы — я счастливчик…"

Ему приснилось что-то неприятное и он проснулся, как от толчка, оставаясь лежать с закрытыми глазами. "Я заснул на спине, — подумал. — Матушка всегда говорит, что на спине нельзя спать, могут сниться дурные сны. Надо перевернуться на бок…"

Эта мысль не успела еще сформироваться, как он почувствовал, что в комнате горит свет, а на грудь ему что-то давит и мешает дышать. "Неужели я забыл погасить свечу? Так ведь недолго и до пожара…", — и открыл глаза.

Свеча действительно горела, но это было еще полбеды. На груди у молодого графа лежала рыжеволосая красавица, улыбалась и гладила его по щеке. У нее было белое лицо и зеленые русалочьи глаза. "Я все еще сплю, — подумал он. — Это сон. И сон приятный…" В иное время он, не долго думая, схватил бы эту красотку в охапку — и гори все синим пламенем. Но что-то насторожило его: слишком белое лицо, слишком красные губы. Да и как она проникла в комнату? Уступив уговорам слуг, он запер дверь на ключ изнутри, на окне решетка и ставни закрыты. А глаза эти он уже где-то видел, и видел недавно…

И вдруг он узнал эту женщину, и к чувству удивления примешалось чувство гадливости и отвращения, но уже через миг эти смутные ощущения накрыла волна тревоги и дурного предчувствия: это была тетушка — и это была не она.

Выглядела она теперь не старше его самого, от траурной мантильи и испанского корсета не осталось и следа: золотисто-рыжие кудри без шпилек и заколок спутанной волной рассыпались по снежно-белым плечам, необыкновенной расцветки платье из огненной парчи сверкало и искрилось, словно было расшито сотнями мелких и крупных алмазов, и зашнурована была внезапно помолодевшая тетушка теперь уже на французский манер по моде времен Людовика XV: талия в рюмочку, плечи открыты, и роскошный бюст чудом удерживался в отчаянно глубоком декольте.

— А Вы шалунья, тетушка, — попытался отшутиться молодой граф. — В Ваши годы следует быть скромнее, к тому же Ваш траур…

— Ах, мой мальчик, мой сладкий красавчик, — залепетала красотка, пытаясь вновь погладить его по щеке; он дернулся, отстраняясь. — Ты ничего еще не понял спросонок, глупенький мой птенчик. Скажи спасибо тетушке, ты уцелел, теперь мы с тобой равны и впереди у нас вечность. Ты так мне понравился, дай же я тебя еще разок поцелую, не сильно, не больно, — она потянулась к нему красными губами, и ему показалось…

— Оставьте меня, сударыня! — крикнул он и оттолкнул ее изо всех сил.

Она упала на пол, но вскочила очень быстро, словно подброшенная пружиной, платье сверкнуло, как потревоженные угли в очаге. Подол был слишком длинным, она приподняла его двумя руками, делая шаг вперед к нему, и он увидел, что она босиком и без чулок. "Ведьма!" — он схватил стоявшую в изголовье саблю и сдернул ножны.

Ведьма остановилась, но испуг не отразился на ее лице. Вдруг на какой-то миг глаза ее сделались огромными и прозрачными, а черты исказились, как в кривом зеркале.

— Ты неблагодарный глупец! — крикнула она неожиданно низким хриплым голосом. — Ты получил шанс на бессмертие! Посмотри на меня! Что в сравнении со мной эта дура Мария Анжелина?!

Он взмахнул саблей, нанося ей короткий скользящий удар по белым плечам ниже ключиц. Такая рана не была бы смертельной, просто осталась бы отметина на всю жизнь: никаких декольте… Но кровь, едва показавшись, почти сразу же превратилась в зеленовато-бурую жидкость, тут же засохла и стала похожа на плесень.

Ведьма поднесла к ране руку и отряхнула плесень, как сухую паутину, от раны на ее теле осталась лишь едва заметная серая полоса. Она уставилась на замершего в потрясении молодого графа своими прозрачными нечеловеческими глазами и захохотала отвратительным визгливым хохотом, запрокинув голову, и он ясно увидел длинные блестящие клыки и понял, что красный цвет ее губ — не помада, а кровь. Его кровь. И тут он почувствовал сильную острую боль в шее справа, как от укуса пчелы. Дотронулся до больного места рукой, и на пальцах остались пятна крови, уже почти запекшейся.

Молния полыхнула у него перед глазами, лезвие сабли блеснуло, занесенное для смертельного удара, но реакция у тетушки оказалась не хуже, чем у опытного бойца, она извернулась, и удар пришелся ей по руке выше локтя. Лезвие было острым, а удар — сильным, и отрубленная рука повисла на лоскутке кожи и обрывке рукава. Крови почти не было. Вампирша подхватила отсеченную руку другой, здоровой, и прижала к груди, как сокровище. Она не перестала хохотать, но отступила в темный угол, куда не доставал свет свечи, и крикнула оттуда: