Казнить нельзя помиловать - Николай Наседкин

И, само собой, наступил такой момент, когда она, устав бороться сама с собой, решила: что будет, то и будет! Она же не виновата, что полюбила именно этого человека. А любовь, она убедилась, это болезнь. Сладостная, но болезнь. Свою роль сыграло и то, что Юлию ошеломила сила и температура наслаждения, какое дарили ей ласки Валентина Васильевича. Их не с чем даже сравнивать!..

Юля по наивности своей и детскости даже и подумать не удосужилась, что подобное же, а то, может быть, и более острое наслаждение она могла испытать и с другим мужчиной - такой создала ее природа. И в будущем она, конечно же, должна была бы это понять...

В глубине души Юлия, сразу приняв приглашение Валентина Васильевича и понимая, что в этот день произойдет окончательное их сближение, боялась больше всего не огласки или последствий, а появления чувства отвращения и боли, запомнившегося по первому мерзкому опыту в Будённовске. Но всё оказалось чудесным, настоящее и полное перерождение Юлии из девушки в женщину стало для нее праздником, и она бесповоротно, безоглядно влюбилась в самого лучшего, самого красивого, умного и сильного мужчину на белом свете Валентина Васильевича Фирсова...

Правда, на следующий день она испытала значительно более слабый, чем прежде, но все же угнетающий всплеск мук совести, депрессию. Она со страхом признавалась себе, что рано или поздно связь их раскроется, и тогда произойдет нечто кошмарное. По крайней мере, Юля не представляла себе, как она посмотрит в глаза тете Ане и ее детям - уж лучше в петлю головой...

И совершенно неожиданно даже для себя она позвонила тете Клаве в Москву, собрала впопыхах вещички, чмокнула мать с отцом на прощание и убежала на вокзал. Но из Москвы она уже через неделю позвонила Валентину Васильевичу на работу и потом названивала почти каждый день...

* * *

- Юлинеску!

Юля встрепенулась и увидела Фирсова, окликающего ее из машины.

- Мы куда? - спросила она весело, устроившись на переднем сиденье.

- Вперед - к счастью! - высокопарно ответил Валентин Васильевич и деловито добавил: - Только пристегни ремень, мне сегодня гаишники житья не дают.

Они наскоро - авансом - поцеловались и поехали.

- Я тут недалеко, под Будённовском, местечко знаю - шик! Представляешь, речка рядом и лес такой глухоманный, что впору на разбойников наткнуться...

- А ты, дядя Валя, защитишь меня, если что?

- 0-го-го! Еще как! Я вооружен и очень опасен, - хохотнул Фирсов. - У тебя за спиной, в кармашке - посмотри - нож громадный и два перочинника, а в багажнике я всегда топорик вожу - мало ли чего...

Юля перегнулась, пошарила в кармане чехла и достала охотничий нож. Она освободила его от ножен и, поднеся к самым глазам, зачарованно уставилась в переливающееся жестокое жало лезвия.

- А этот желобок - для крови? Чтобы кровь стекала? - спросила она почти шепотом. - Стра-а-ашно... Как, поди, человеку больно, когда его бандиты режут...

Она приставила нож к своему животу и вздрогнула, уколовшись.

- Вот так, да? Вот такие у нас мысли перед пикником? Такое у нас настроение перед свиданием, да?

Юля вздохнула, передернула плечами, отгоняя страшные видения, и спрятала блескучий огонь лезвия в темное нутро ножен.

Вскоре они свернули с магистрали на проселок и поехали вдоль опушки старого мрачного леса, каким-то чудом уцелевшего под боком у двух коптящих городов. Правда, был он не так уж широк: от дороги до реки - а текли они параллельно - всего шагов пятьсот.

Валентин Васильевич изрек:

- Значит, мыслим логически: лопоухие горожане, не имеющие машин, отдыхают на городском пляже, а все уважаемые люди на колесах - что делают, вырвавшись из города?.. Правильно, стремятся куда подальше. Значица, миледи, нам надо бросить якорь где-то посередине. Вперед!

Он свернул по еле видной колее в лес, и через пару минут машина выбралась к реке. Но здесь торчали желтые "Жигули" и рядом отдыхали люди. К тому же, на другом берегу Селявы - так звалась речушка - виднелись полуголые косари.

Валентин Васильевич ругнулся, завернул обратно и они, снова пробуравив лес насквозь, выбрались на проселок. Он по-прежнему пустынно млел под солнцем, лишь вдали со стороны дымного Будённовска приближались три фигуры пеших пилигримов - какие-то "лопоухие горожане" решили, видимо, отдохнуть по-человечески.

- А знаешь что, - придумал Валентин Васильевич, - ну ее к чертям собачьим, эту заржавленную речку! СПИД в ней только ловить. Найдем сейчас поляну в лесу и отлично устроимся...

И, не дожидаясь согласия Юлии, он тут же нырнул в чащу, пролавировал между деревьями, и вскоре обнаружилась чудесная солнечная полянка, окруженная мощными березами и дубами.

Через пять минут лужайка приобрела обжитой вид. "Ладушка" с распахнутыми дверцами стояла в теньке, из нее пульсировала убойная модерновая музыка. Рядом белел громадный чехол от машины, играющий роль богдыханского ковра и скатерти-самобранки. В центре красовались бутылка коньяку, три розы в молочной бутылке, банка консервированных крабов, помидоры, хлеб, апельсины, яблоки и конфеты. Валентин Васильевич аккуратно сложил одежду на сиденье в машине, а Юлино платье, как яркий флаг их временного государства, заалело на дереве.

Когда раздевались, случился небольшой казус. Валентин Васильевич, расстегнув брюки, вдруг охнул и прикрылся.

- Что такое?

- Представляешь, вот черт, засуетился и плавки забыл надеть...

- Ну и что?

- Ну, как же, что ж я - в семейных трусах перед тобой буду красоваться?

- А разве у нас уже не семья? - вдруг очень серьезно спросила Юля.

Валентин Васильевич, заминая разговор, выставил на свет Божий свои трусы с кровавыми маками и смущенно хмыкнул:

- А? Каковы?..

Как только они выпили по первой стопке, Валентин Васильевич сразу обнял Юля и начал, торопясь, целовать. Она мягко отстранилась.

- Подожди... Подожди немного, хорошо? Я хочу, чтобы это было не сразу, чуть позже... Понимаешь, к этому надо подготовиться... У нас же весь день впереди...

Валентин Васильевич легко согласился: действительно, это от них сегодня не уйдет. Он налил по второй.

- А как же ты не боишься, что за рулем? - спросила Юля.

- Да как же не боюсь - боюсь. Притом, сегодня - я уже говорил? - мне гаишники житья не дают... Но это - их вопрос. А я думаю, до вечера всё выветрится - я много не буду. Да и есть у меня чем закусить, чтобы не пахло. Прорвемся!

- А еще скажи: ты сочинил дома, что на работе сегодня, а если Анна Андреевна позвонит туда?

- Не позвонит. Я ей запретил звонить на службу. А если даже и позвонит - мало ли куда я уходил: к цензорам, в типографию... Да ну ее! Давай о другом. Расскажи лучше, зачем в Москву от меня сбежала?

- Я не от тебя... Я от себя сбежать пыталась... Знаешь, о чем я упорно думаю? Я - страшная грешница. Если бы у тебя детей не было, тогда еще как-то, чего-то... А так... Я знаю, что судьба меня накажет... Мне цыганка там, в Москве гадала, - ждет меня большая беда. Я и сама чувствую - что-то вот-вот произойдет...

- Вот так, да? Что за мысли? Что это с тобой сегодня? Ты еще о Боге поговори, о загробной жизни. Тоже мне - камсамолка, спартсмэнка, карасавица!.. Ну-ка, давай лучше репетатур да начнем веселиться, ей-Богу!..

Валентин Васильевич выпил, сладко зажмурился, потом достал ножом яблоко и с хрустом отгрыз у него бок. Юля же даже не подняла стопку. Она поджала колени к подбородку, обхватила их руками и, склонив голову набок, пристально смотрела на возлежащего по-султански любимого.

-- Я, знаешь, что решила?.. Я рожу от тебя ребенка.

Валентин Васильевич поперхнулся и подскочил.

- Не сегодня, не сейчас - сегодня не получится, да и с коньяком нельзя... А потом, очень скоро... Понимаешь, у нас будет сын, и он будет походить на тебя...

Фирсов посерьезнел, поскучнел.

- Ну что ты, ей-Богу! Ну давай сейчас не будем о серьезном, давай повеселимся - в конце концов, из конца в конец! Успеем еще об этом. Давай лучше потанцуем...

Он вскочил, для смеха поддернул трусы, схватил Юлю и затормошил ее, как бы танцуя. Юля, и правда, встрепенулась, заулыбалась, игриво прижалась к Валентину Васильевичу.

- То-то же! - задорно крикнул он и ни к селу ни к городу вдруг заголосил: - Мы не рабы-ы-ы!.. Рабы не мы-ы-ы!..

Потом они опять уселись за свой "стол" и, переплетя руки, начали зачем-то снова пить на брудершафт. И поцеловались... И уже не могли оторваться друг от друга.

Они стояли на коленях, тесно прижавшись друг к другу, соединившись поцелуем в одно неделимое целое, и, казалось, никого и ничего в мире больше нет, кроме них двоих, ласкового солнца над ними и добродушно шепчущихся старых мудрых дубов и берез.

Юля, прервав поцелуй и предчувствуя во всем теле приближение горячей волны восторга, опрокинула голову назад, почти не прищурив глаза глянула на солнце и выдохнула:

- Я люблю тебя, милый!

Она опустила взгляд, чтобы увидеть лицо любимого...

Вдруг она вздрогнула и глаза ее округлились.