Музыкальные истины Александра Вустиса - Дмитрий Шульгин

Теперь 25-я цифра в третьей части. Это уже реприза. Затем идет кусок просто аккордового склада – элементарнейший какой-то переход, начинающийся с ля-мажорного аккорда. Здесь интересное в фактуре, по-моему то, что появляются трели внутри разных голосов. А затем, наконец, возникает и самая важная для этой части тема. И здесь важно еще то, что в 27-й цифре (где-то вот за три такта до 28-й) невольно появляется даже Dies irae.

– Что значит «невольно»?

– Ну, то есть без всякого намеренного желания. Вот появилось и все! И я ничего не могу с этим поделать.

– А что можно сказать о материале в 28-й цифре?

– А с 28-й цифры начинается какой-то странный очень и для меня самого эпизод. Я не знаю даже как его определить. Все это вообще и более рыхло, и более свободно, чем было в первой части. Там тоже стихийное начало, но там оно более упругое, более организованное. А здесь? Здесь все расползается как бы. И вот самое рыхлое во всей музыке Квартета – этот вот эпизод. Что это такое? Я не знаю! Видите, вначале некое соло, потом то же самое с каким-то ползучим контрапунктом у трех инструментов, то есть то, что звучало аккордами в 25-й цифре – такими расширенными аккордами – вдруг здесь «поползло»! И все стало зыбкое «по интонации».

– Но «ползут» они все по главной интонации.

– Правильно – это не просто движение по хроматической гамме. Нет! Это арки! Реминисценции своеобразные! И даже какое-то свободное рондо из-за этого мотива получается в Квартете. Не строгое, конечно, но все же рондо! А вот новый эпизод – «птичья стрекотня», такой лесной птичий шум, и вместе с тем – это же опять главная интонация, которой Квартет начинался, та же ее почти светлая энергетика, хотя и, наверное, с каким-то особым драматизмом, который здесь доведен до крайнего раздражения.

– А этот очень выразительный момент у альта в 36-й цифре?

– Это интересно действительно. Может быть самое интересное! Что я здесь делаю? Снова поет альт, но словно карикатурный какой-то персонаж. Раньше это было на пасторальном как бы «стоячем» аккордовом фоне, а здесь нет никакой педали, есть только прежний материал альта. И он в конце концов остается совсем один…

– Александр Кузьмич! Когда вы писали Квартет, вы не пытались намеренно что-то выстроить в его гармонической, фактурной или ритмической тканях?

– Нет, нет, нет! Я всегда стремился только к стихийности. И даже сейчас я стремлюсь при строгих как, казалось бы, внешних рамках, которые я устанавливаю или мне устанавливают, я стремлюсь, чтобы эти рамки не сковывали меня, а напротив давали свободу. Но объяснить это трудно…

– В общем, этот Квартет, конечно, очень юный, но, тем не менее, он мне доставил радость, потому что я впервые тогда ощутил себя в форме достаточно большой, развернутой. И как-то он легко и сочинялся. Это было приятно. Потому что, как правило, я пишу не так легко.

– Пожалуйста, несколько слов о первом исполнении Квартета.

– Существовал такой класс Григоряна в консерватории – класс камерного ансамбля (замечательный педагог был, судя потому, что собрал он очень хороший ансамбль). В нем участвовала Элеонора Дмитерко – первая скрипка. Вторая скрипка – по-моему, Штейман, а Инна Гуревич – альт. Изумительно она играет на альте, просто гениально. Можно сказать, что у меня даже до сих пор осталось ощущение, что это «альтовый квартет». И первое исполнение прошло в Малом зале консерватории. (Тогда это был, конечно, совсем другой зал – не испорченный акустически. Он ведь довольно-таки подпорчен теперь. Раньше, по-моему, там стояли только жесткие деревянные стулья и акустика поэтому была гораздо лучше. Но потом стулья заменили на теплые матерчатые, так что акустика сразу пострадала.) А сыграли, к сожалению, они только одну первую часть. Затем целиком его играл молдавский квартет, о чем я сказал вначале…

Сейчас я, кстати, вспомнил, что на моем экзамене по специальности, его еще играл Алик Рабинович на одном фортепиано. Вы знаете, он просто феноменальный пианист. И он всем играл без отказа (вот как сейчас Франкштейн31играет всем в Министерстве культуры). Говорят, что так, как Алик, читал с листа только Андрей Волконский, который мог читать все чуть ли не в перевернутом виде. И Алик сыграл феноменально. У меня вообще такое сложилось впечатление, что на 80 процентов он его просто сочинил как бы, так все прозвучало прекрасно.

А ноты Квартета изданы в «Советском композиторе». И это мое первое издание – 1977-й год.

– Протяженность 26 минут – обязательно условие исполнения?

– Нет! Эта протяженность ведь взята с молдавской пленки, а они уж очень его затянули. Вообще, когда пошла речь об издании, я Квартет заново отредактировал. В частности, вот поставил лиги все заново. Особенно во второй части. Но главное, что он должен идти минуты 24 или, в крайнем случае, 25. Не больше!

«Денисов Эдисон Васильевич» «Три хора

– Циклом это сочинение можно назвать только условно.

– Почему так?

– Он не очень органичный, на мой взгляд. Ведь все три хора написаны в самое разное время, то есть не как единое произведение, да и сочинялись не в этой последовательности. Но я их все-таки объединил, потому что не хотелось, чтобы они рассыпались как какие-то отдельные пьески и потерялись. Вот поэтому и получилось такое название «Три хора. Кстати, самым ранним является здесь хор «Звезда», который писался еще в консерватории, в 1967-м году, но в цикле он выведен у меня последним номером. А первый номер – «Плач по жертвам Армении» – это, наоборот, самый поздний год – 1988-й.

– А почему вы расположили хоры именно в таком порядке? Это обусловлено какой-то особой драматургической идеей?

– Нет! Просто поскольку «Звезда» самый протяженный хор, то лучше было им и завершить цикл. Это традиционно. А первый номер – «Плач по жертвам Армении» – самый короткий – я, напротив, поместил вначале, что, кстати, привело к тому, что все здесь теперь путаются с датами.

В общем, эти номера можно, конечно, исполнять и отдельно, но это нелепо. Разве что по какому-то специальному случаю можно исполнять отдельно первый хор (мемориальному, например).

Он совсем маленький. А его предыстория следующая. Я как раз оканчивал оперу свою32, сидя в Иванове, когда услышал по телевизору сообщение о катастрофе в Спитаке, и была просто мгновенная реакция – вот такой хор для четырех мужских голосов с барабаном! И написан он был чуть ли не за полчаса.

– Барабан – символ рока?

– Естественно. И реакция на него – это человеческий хор как раз. Текста нет. Вначале поют с открытым ртом – такой вокализ хоровой, затем – в конце – с закрытым ртом. И здесь все такое суровое, такое средневековое даже… Ведь какая была жуткая катастрофа. Как атомная война. У меня вообще к Армении отношение почти родственное, близкое. Я туда ездил и мне очень все понравилось. И люди, и природа изумительная – какой-то настоящий библейский мир. Я был и в Дилижане – это самое роскошное место Армении, и в районе Севана, и в Эчмиадзине и в других местах многих.

– Народ очень истерзанный.

– Особенно после геноцида. Может быть, потому я люблю это сочинение, что мне близка культура Армении, чем-то она меня волнует. И мне очень нравится и Комитас, в частности. И все это вместе, может быть, и придало какое-то, я надеюсь, духовное совершенство моему сочинению, и в сущности этого произведения есть и что-то глубинное армянское. Но я, конечно, не берусь судить.

А второй номер цикла – это «Lamento» для смешанного хора и флейты. Он был написан на основе фортепьянной пьесы (тоже «Lamento, которая, в свою очередь, опирается на «Портрет Хосе Марти» – очень маленькую пьеску для флейты и гитары. Так что эта музыка постоянно кочует у меня из одного произведения в другое. По крайней мере, в трех произведениях она используется как общая материальная основа. Да! И еще у меня есть просто вокализ «Lamento», то есть уже без флейты!

– Вокализ появился в связи с чем?

– Ну, это произошло почти случайно. Он был написан по предложению Валерия Кикта. Интересный очень композитор. Он тогда работал в нашем издательстве и выпускал регулярно, каждый год, сборники вокализов. Вот и мне сказал: «Напиши, пожалуйста, один – два вокализа». И я на основе своего фортепианного «Lamento сделал вокализ, то есть просто переделал материал так, чтобы его можно было интонировать голосом. О нем не стоит говорить. А вот «Lamento» в фортепьянном варианте или с флейтой просто мне дороги – флейта над хором – это, по-моему, очень красиво.