С ногами на подоконнике. Повести - Ольга Николаевна Калашян

– И я. Привет.

Видимо, время сделало Олега еще более уверенным в себе. А вот мой голос почему-то дрожал.

Как представить его Диме без упоминания о прошлом? В памяти всплыл тот вечер в Москве, разбитая бровь и мой разъяренный мужчина . Я замешкалась и скомкала слова:

– Это Олег. Мы… мы как-то давно были знакомы.

– Ну да, все так. – Олег загадочно улыбнулся и пожал руку.

– Очень приятно. Дима. – Ты пристально посмотрел на меня. – Друг Милы.

Потом была неловкая пауза, никто не знал, что дальше делать с этим знакомством. В итоге Олег спросил разрешения к нам присесть. Обаятельный, конечно. Без конца шутил, жонглировал всевозможными историями, байками. Краем глаза я посмотрела на него со стороны – холеный, весь с иголочки, привычка носить платок в пиджаке так и осталась. Я пила, хохотала и совсем передумала уходить. Я так давно не соприкасалась со всем, что было связано с той моей жизнью… Мне кажется, что я даже выглядела в тот момент по-другому, более изысканно, что ли… Словом, как раньше, рядом с ним.

Не знаю, сколько мы болтали, но в какой-то момент я очнулась: Димы что-то долго нет рядом. Прошел час, а его все не было; мне стало отчего-то неловко перед ним – чужие признания порой связывают крепче своих. Решила позвонить ему и обнаружила, что телефон сел. Ну что ж, значит так. Я распустила волосы – они свободно заструились по плечам мягкими волнами, – стрельнула у Олега сигарету и потянулась к рюмке. Не знаю, сколько времени прошло, но я почувствовала липкое густое опьянение, а люди в баре стали несвеже пахнуть бессонной ночью и выпитым. Я демонстративно посмотрела на часы, хоть и не смогла сфокусироваться и определить, сколько времени.

– Олег, я рада была тебя встретить, как ни удивительно… Обычно я избегаю всего, что хоть как-то может мне о нем напомнить.

– Я понимаю, тебе тяжело пришлось. Я тоже рад… Я так полагаю, ты хочешь попрощаться?

– Да, по-моему, я слишком уже пьяна. Пора и честь знать.

– Ну если бы ты сказала, что ты трезвое стеклышко, тогда я бы не сомневался, что все плохо, – он хрипло расхохотался. – А так, мне кажется, ты слишком здраво рассуждаешь.

– Эмм… Ощущения у меня явно не стеклянные. Я скорее вата.

– Очень красивая сахарная вата. Позволишь себя проводить?

Иногда стоит грубо нажать на тормоз, даже рискуя показаться невежливой. Долю секунды я была готова на это, но словно помимо своей воли произнесла:

– Да, конечно, я буду рада.

Потом мы шли по сырым улицам, разгоняя своими тенями заблудившихся кошек, от Олега шел вкусный мужской запах древесины и коньяка.

Мы дошли до моего дома, зачем-то поднялись вместе. Внутри меня тихо-тихо разливался шепот: «Дрянь, дрянь, дрянь»… Я смотрела, как поднимается от дыхания его рубашка, как туго она натянута на крепкую грудь… Мурашки по всему телу, и почему-то хотелось спрятать глаза, нельзя было смотреть ни в коем случае. Но они сами смотрели! За секунду до того, как он прижал меня к двери, я почувствовала едкий привкус во рту и волну, темную тяжелую волну, которая вот-вот безвозвратно накроет.

Я проснулась с утра в смятой постели: простыня, словно убежавшее молоко, наполовину выливалась на пол, оголяя матрас, а одеяло сбилось в угол пододеяльника. Но я проснулась одна, и это было таким облегчением – значит, никаких глупостей. Фуф… Сейчас будут круассаны. Господи, как хорошо, что я одна… Я откинулась на подушку, разметала по ней волосы и посмотрела в чистый потолок. Потом потянулась за телефоном и задела рукой белый листик. Поднесла его к глазам, и все внутри разом куда-то провалилось, утягивая меня в мутную жижу. «Ты была прекрасна, все было прекрасно. Надеюсь на твой звонок. Цифры в твоем телефоне».

Говорят, что в брюшном отделе более ста нервных окончаний. Это гораздо больше, чем в спинном мозге. Некоторым эта прелесть нашего организма заменяет мозг, в прямом смысле слова. Люди живут, думают и шутят, и помогает им в этом живот… Неплохо было бы уметь хранить именно там все воспоминания: все связанные со вчерашней ночью я бы стошнила сейчас, и дело с концом… Дрянь… Зачем я это сделала? Дрянь.

Я приняла горячий душ, чтобы смыть запахи чужого мне человека, чтобы смыть все, что напоминало о прошлом. Я не хотела больше за него цепляться и делать глупости. Хватит. Я подогрела вчерашние макароны, глядя на часы и чувствуя кожей, как долго тянутся минуты. Круассанов все не было. Это было так не похоже на тебя. Суетливо перебрала в памяти вчерашний вечер, вроде ничем не обижала. Тогда где ты? Через час не выдержала и набрала сообщение: «Привет. Ты посадил меня на мучную зависимость, а теперь гасишься?» Ответ прожужжал только через час. Там были буквы «с к о р о б у д у».

И вот ты наконец позвонил в дверь, зашел на кухню, улыбнулся моим макаронам, потом пошел заваривать зеленый чай. Пили его в молчании, крупинки тишины то и дело попадали за шиворот и в рукава свитера, от них все чесалось и хотелось громко выругаться и стряхнуть все это. Я первая не выдержала.

– Это противно, когда на тебя так смотрят… – Я закрыла лицо кружкой.

– О чем ты?

Ты внимательно и молча продолжал изучать меня.

– Ну будто ты знаешь все обо мне…

– Я не понимаю тебя, Мила. Давай закроем тему?

– Все ты понимаешь, – я впилась в тебя глазами. – У нас ничего не было. Если хочешь знать.

– Не хочу.

«Он все знает, просто знает, и все», – промелькнуло в голове.

Мы больше не возвращались к этой теме.

***

Дрянь дрянь дрянь Дрянь дрянь дрянь Дрянь дрянь дрянь Дрянь дрянь дрянь Дрянь дрянь

***

Понедельник день тяжелый, а мой стал совсем неподъемным: с утра в дверь позвонила мама – она никогда не предупреждала о своих приездах. Мы могли не видеться год, а потом я обнаруживала, что она прилетела из Америки и уже месяц как в Питере или Москве. Мы встречались на чашку кофе, и потом она снова улетала. Кому-то ее доставалось явно больше, чем мне.

– Привет, моя красавица, – она дежурно поцеловала меня в щеку и прошла на кухню не разуваясь: привычка из Штатов. Потом заглянула в холодильник.

– Еда? – мама удивленно вскинула бровь. – Последний раз я такого здесь не припомню. Димочка постарался?

– Димочка постарался, – я противно передразнила ее.

– Не хами