Фомка-разбойник (cборник) - Виталий Бианки

Только зря ссорятся: густо малек идет. На всю артель хватит.

А волна катит в берег.

В последний раз встала обрывом, лопнула – и гребнем вниз.

Громыхнула галькой, вскинулась пеной – и назад в море.

А на грядке – на песке, на гальке – рыбешка дохлая осталась, ракушка, морской еж, черви. Тут только не зевай, хватай, а то шальной волной прочь смоет. Легкая пожива!

Фомка-разбойник уж тут как тут.

Посмотреть на него – чайка как чайка. И ростом тот же, и лапы с перепонками. Только темный весь. А рыбачить не любит, как другие чайки.

Стыдно прямо: пешком по берегу бродит, пробавляется дохлятиной, как ворона какая-нибудь.

А сам то на море, то на берег глянет: не летит ли кто? Любит подраться. Зато и прозвали его разбойником.

Увидал – кулики-сороки на берегу собрались, морские желуди с мокрых камней выбирают.

Сейчас туда.

В один миг распугал всех, разогнал: мое здесь все, – прочь.

В траве мышка-пеструшка мелькнула. Фомка на крылья – и туда. Крылья у него острые, быстрые.

Пеструшка – бежать. Катится шариком, спешит к норке.

Не успела! Фомка догнал, стукнул клювом. У пеструшки дух вон.

Уселся, разделал пеструшку. И опять на берег, бродит, дохлятину подбирает, в море поглядывает – на белых чаек.

Вот отделилась одна от стаи, летит к берегу. В клюве – рыбка. Детям несет в гнездо. Изголодались, поди, маленькие, пока мать рыбачила.

Чайка ближе и ближе. Фомка на крылья – и к ней.

Чайка заметила, чаще крыльями замахала, стороной, стороной забирает. Клюв у нее занят – нечем защищаться от разбойника.

Фомка за ней.

Чайка ходу – и Фомка ходу.

Чайка выше – и Фомка выше.

Нагнал! Сверху, как ястреб, ударил.

Взвизгнула чайка, однако рыбку не выпускает.

Фомка опять вверх забирает.

Чайка туда, сюда – и мчится изо всех сил.

Да от Фомки не уйдешь! Он быстрый и верткий, как стриж. Опять сверху повис – вот-вот ударит!..

Не выдержала чайка. Закричала от страха – выпустила рыбку.

Фомке только того и надо. Не дал рыбешке и в воду упасть – подхватил в воздухе и проглотил на лету.

Вкусна рыбка!

Чайка кричит, стонет от обиды. А Фомке что! Знает, что чайке его не догнать. А и догонит – ей же хуже.

Глядит, – не летит ли где другая чайка с добычей?

Ждать недолго: одна за другой потянули чайки домой – к берегу.

Фомка им спуску не дает. Загоняет, замучит птицу, подхватит у нее рыбешку – и был таков!

Из сил выбились чайки. Опять рыбу высматривай, лови!

Наконец наловили. Кругом, кругом – подальше от разбойника – летят вдоль берега домой.

А уж дело к вечеру. Пора и Фомке к дому.

Поднялся, полетел в тундру. Там у него гнездо между кочек. Жена детей высиживает.

Прилетел на место, глядит: ни жены, ни гнезда! Кругом только пух летает и скорлупки от яиц валяются.

Глянул вверх, а там вдали чуть маячит на облаке черная точка: орлан-белохвост парит.

Понял тут Фомка, кто его жену съел и гнездо разорил. Бросился вверх. Гнался, гнался – не догнать орла.

Фомка уж задыхаться стал, а тот кругами все выше, выше поднимается, того и гляди, еще схватит сверху.

Вернулся Фомка на землю.

Ночевал ту ночь один в тундре, на кочке.

Никто не знает, где у чаек дом. Уж такие птицы. Только и видишь: носятся в воздухе, как хлопья снега, или присядут отдохнуть прямо на волны, качаются на них, как хлопья пены. Так и живут между небом и зыбкими волнами, а дома им точно и не полагается.

Для всех секрет, где они своих детей выводят, только не для Фомки.

На другое утро – чуть проснулся – летит к тому месту, где в океан большая река впадает.

Тут против самого устья реки словно бы громадная белая льдина в океане. Только откуда же летом льдине взяться?

У Фомки глаз зоркий: видит, что это не льдина, а остров; и сидят на нем белые чайки. Сотни их, тысячи на острове.

Остров песчаный – намела река желтого песку, а издали весь белый от птицы.

Над островом крик и шум. Чайки поднимаются белым облаком, разлетаются в разные стороны на рыбный промысел. Стая за стаей летит вдоль берега, артель за артелью принимается ловить рыбу.

Видит Фомка: совсем мало чаек осталось на острове, и те сбились все на один край. Видно, к тому краю рыба подошла.

Фомка сторонкой, сторонкой, над самой водой – к острову. Подлетел и сел на песок.

Чайки его не заметили.

Разгорелись глаза у Фомки. Подскочил к одной луночке. Там яйца.

Клювом кок – одно, кок – другое, кок – третье! И все выпил. Подскочил к другой лунке. Там два яйца и птенец.

Не пожалел и маленького. Схватил в клюв, хотел глотнуть. А чайчонок как пискнет!

В один миг чайки примчались. Откуда взялись – целая стая! Закричали, кинулись на разбойника.

Фомка чайчонка бросил – и драла!

Отчаянный был, а тут струсил: знал, что несдобровать. За своих птенцов чайки постоять сумеют.

Мчится к берегу, а наперерез ему – другая стая чаек.

Попал тут Фомка в переплет! Лихо дрался, а все же два длинных острых пера выщипали ему чайки из хвоста. Еле вырвался.

Ну, да не привыкать драчуну к колотушкам.

Ночь в тундре провел, а утром опять на берег потянуло. Чего голодать, когда там обед под ногами валяется!

Только прилетел, видит: неладное что-то творится на острове. Вьются над ним чайки, кричат пронзительно. Прилететь не успел, а уж какой галдеж подняли!

Хотел уж было назад повернуть, глядь – летит к острову громадный орлан-белохвост. Широкие крылья простер, не шевельнет ими. Скользит с высоты прямо к чайкам.

Загорелся Фомка от злости: узнал врага. Взлетел – и к острову.

Чайки стонут от страха, взвиваются выше, все выше, чтобы в когти не попасть.

А внизу, в песчаных луночках, – маленькие чайчата. Прижались к земле, дохнуть боятся: слышат – тревога, и дух замер.

Увидел их орлан. Наметил троих в одной луночке и когти разжал. Когти длинные, закорючками, сразу всех троих схватят.

Только раз шевельнул орлан крыльями – и понесся круто вниз, прямо на птенцов.

Рассыпались перед ним чайки во все стороны.

Только вдруг мелькнула в их белой стае темная тень.

Сверху стрелой упал Фомка на орлана и что есть силы ударил его клювом в спину.

Быстро обернулся орлан. Но еще быстрее увернулся, взмыл Фомка. Еще раз упал, ударил клювом в широкое крыло.

Заклекал орлан от боли. Забыл чайчат – уж не до них ему! Обернулся в погоню за Фомкой. Взмахнул тяжелыми крыльями раз и другой, понесся за дерзким забиякой.

А Фомка уж дал круг в воздухе и мчится к берегу.

Чайки снова сбились в кучу, кричали, пронзительно хохотали.

Они видели, как белохвост, не тронув их птенцов, погнался за Фомкой.

Через минуту обе птицы – большая и маленькая – исчезли у них с глаз.

А утром на следующий день чайки снова увидели Фомку: цел и невредим, он пролетел мимо их острова – вдогонку за перепуганной вороной.

По следам

Скучно Егорке целый день в избе. Глянет в окошко: бело кругом. Замело лесникову избушку снегом.

Белый стоит лес.

Знает Егорка полянку одну в лесу. Эх, и местечко! Как ни придешь – стадо куропачей из-под ног. Фррр! Фррр! – во все стороны. Только стреляй!

Да что куропатки! Зайцы там здоровые! А намедни видал Егорка на поляне еще след – неизвестно чей. С лисий будет, а когтищи прямые, длинные.

Вот бы самому выследить по следу диковинного зверя! Это тебе не заяц! Это и тятька похвалит.

Загорелось Егорке – сейчас в лес бежать!

Отец у окошка сапоги валяные подшивает.

– Тять, а тять!

– Чего тебе?

– Дозволь в лес: куропачей пострелять!

– Ишь чего вздумал, на ночь глядя-то!

– Пусти-и, тять! – жалобно тянет Егорка.

Молчит отец; у Егорки дух заняло – ой, не пустит!

Не любил лесник, чтоб парнишка без дела валандался. А и то сказать: охота пуще неволи. Почему мальчонке не промяться? Все в избе да в избе…

– Ступай уж! Да гляди, чтоб до сумерек назад. А то у меня расправа коротка: отберу фузею и ремнем еще настегаю.

Фузея – это ружье. У Егорки свое, даром что парнишке четырнадцатый год. Отец из города привез. Одноствольное, бердана называется. И птицу и зверя из него бить можно. Хорошее ружье.

Отец знает: бердана для Егорки – первая вещь на свете. Пригрози отнять – все сделает.

– Мигом обернусь, – обещает Егорка. Сам уже полушубок напялил и берданку с гвоздя сдернул.

– То-то, обернусь! – ворчит отец. – Вишь, по ночам волки кругом воют. Смотри у меня!

А Егорки уже нет в избе. Выскочил на двор, стал на лыжи – и в лес.

Отложил лесник сапоги. Взял топор, пошел в сарай сани починять.

Смеркаться стало. Кончил старик топором стучать.

Время ужинать, а парнишки нет.

Слышно было: пальнуло раза три. А с тех пор ничего.

Еще время прошло. Лесник зашел в избу, поправил фитиль в лампе, зажег ее. Вынул каши горшок из печи.

Егорки все нет. И где запропастился, поганец?

Поел. Вышел на крыльцо. Темень непроглядная.

Прислушался – ничего не слыхать.