Бузулуцкие игры - Сергей Синякин

— Всякий враг галлов — друг подданных цезаря, — назидательно сказал центурион. — И наоборот: кто друг галлам, тот — враг цезарю. Надеюсь, ты поступил достойно? Что ты сделал с доносчиком?

— А что я с ним должен был сделать? — удивился манипул. — Я его местным властям сдал. Выяснилось, что он под чужим именем со Второй Пунической скрывался!

— Со Второй Отечественной, — поправил центурион.

— Какая разница, — пожал плечами манипул. — Нас начальник милиции поблагодарил. Сказал, что мы крупную рыбу поймали.

— А ты что — на рыбалке был? — заинтересовался центурион.

— С чего ты взял? — удивился манипул.

— Где же ты тогда крупную рыбу поймал? — удивился и центурион.

— Это он так старую вонючку обозвал, — пояснил манипул. — Доносчика этого.

— Человека назвал рыбой? — Центурион был поражен.

— Лукентиа поэтика, — объяснил манипул. — Поэтическая вольность.

Глава седьмая,

Не зря в народе говорят: встречают по одежке, а провожают по уму. Римские легионеры, хоть и были в большинстве своем крепкими и красивыми хлопцами, но из-за голых ляжек да бицепсов почитали их в Бузулуцке за дикарей. А надели они спортивные костюмчики, и сразу выяснилось, что среди дикарей этих штучные красавчики имеются. Двадцатилетний Гней Квин Мус сразу же стал предметом воздыхания бузулуцких девиц — уж больно похож он был на наглого и обаятельного Адриано Челентано из зарубежного фильма «Блеф», что показывали в Доме культуры месяц назад. Шляпу бы еще на бритую голову Гнея Муса, черную такую, широкополую, — вылитая Челентано бы получилась. И наглость та же, и походка ленивая, и борзость, с которой он взялся за бузулуцких вдовушек и за которую его почти неделю пытались подловить бузулуцкие ребятишки, — все совпадало.

Гней Мус и подумать не мог, что накрепко к нему прилипнет кличкой имя звезды зарубежного кинематографа конца XX века.

Мус был знаменосцем легиона, ему был доверен значок легиона: серебряный орел на заостренном древке, и надо было видеть, как ловко управляется этот молодой солдат со знаком воинской доблести и чести.

Как мы уже говорили, легионом отряд Птолемея Приста было назвать трудно. Численностью он не дотягивал и до когорты. Собранный из старослужащих воинов отряд легионом назвал сам Птолемей Прист. А значок с орлом — это все, что уцелело от первого легиона, которым командовал Прист в одном из бесславных парфянских походов. Командовать новым легионом Птолемею Присту светило только в греческие календы, до начала африканской войны Прист держал волка за уши, и только заступничество одного из сенаторов, чье имя центурион предпочитал не оглашать (сильный благодетель — благодетель тайный), позволило центуриону возглавить этот небольшой, но славный и храбрый отряд, в котором были собраны те, кто умел держать волка за хвост, а не искал благодетелей в нундины.

Гней Мус, несмотря на крайнюю молодость, был опытным и отчаянным воином, а уж в любовных баталиях про, славился не менее куда более именитых граждан, даже среди тех, кто носил белую перевязь.

В Бузулуцке Гней своим привычкам не изменил, и немало казачьих, да и кацаповских молодок провожали его по утрам со своих подворий, со слезами глядя, как бодро сверкает подошвами кроссовок торопящийся успеть в казармы до подъема легионер. Обычно Гней Мус покидал своих поклонниц в пятом часу — перед рассветом.

Птолемей Прист не раз заводил с молодым иноходцем отеческие беседы о добродетели, но Гней Мус, притворно соглашаясь, на деле не хотел пить поску вместо доброго вина. Выждав, когда центурион остынет, Мус возобновлял свои набеги на городок, презрев угрозы начальства отправить его качать воду для городского водопровода.

Любовные жаркие баталии способствуют человеческому общению. Неудивительно, что любимец женщин стал первым легионером, освоившим не только русский язык, но и его традиционную ненормативную лексику, которую Гней Мус включал в свою речь с непринужденностью ребенка.

Нужно сказать, что мат в провинции естественен, как восход солнца по утрам. Нетрадиционная лексика является связкой, делающей человеческую речь более осмысленной, помогает крестьянству в труде и в быту, незаменима в общении с соседями и домашним скотом и вообще является выражением внутренней свободы сельского жителя. Не зря же сказано, что подлинную свободу слова познаешь только тогда, когда ударишь себя молотком по пальцу. Добавим только, что свободе слова способствует ширь полей и степей нашей необъятной Родины. Тут нужно кое-что объяснить более подробно. Ни одно прилагательное типа «большой», «огромный», «гигантский» не может дать такого истинного представления о размерах, как рожденное ненормативной лексикой всеобъемлющее и показывающее настоящие расстояние, а также размер и качество предмета прилагательное «ох…-ное». Произнесите его сами и вы почувствуете безбрежность океана, подлинную высоту, высшее качество предмета, необъятность родных просторов и выдающуюся красоту женщины.

Потребность мата в русской глубинке равна разве что потребности дышать.

Неудивительно, что Гней Мус сначала достиг виртуозности и мастерства в мате и только потом начал постигать иные обороты разговорного русского языка.

Нежная напевность страстного южанина сглаживала грубый смысл ненормативных оборотов речи, делала их нежными и мягкими, а оттого почти безопасными.

Кроме набегов на бузулуцкие спальни, Гней Мус повадился ходить на городское кладбище, где сдружился с землекопом Валей Авериным. Вале было около сорока лет, бритоголовостыо своей и мощью фигуры он походил на римского легионера, а кулаки у него были такие, что многие римские ланисты с удовольствием заполучили бы к себе такого выдающегося бойца.

Валя Аверин, а иначе бузулукчане его и не звали, от рождения был добр, глуховат и волосат телом. К недостаткам своим Валя относился с добродушной усмешкой.

Он обожал купания в проруби, и это однажды едва не привело к трагедии.

Анна Чичерина, жалмерка с Красной Зари, в один из январских дней возвращалась из гостей домой и решила не ходить в обход по плотине, а пошла напрямик по льду Американского пруда. Представьте себе, что она ощутила, обнаружив на середине пруда у сухо шуршащих черных камышей обнаженное волосатое тело замерзшего мужчины! Она взвизгнула и, не отводя взгляда от покойника, попятилась. В это время покойник пошевелился и сел, почесывая курчавую грудь. Сердце женщины не выдержало, и она грянулась в обморок.

Аверин, а это был именно он, попытался нащупать пульс на холодеющей руке женщины. Познания в медицине у него были невеликие, пульс не прощупывался, и Валентин, бросив у проруби одежду и махровое полотенце, взвалил бедную женщину на загривок и помчался в сторону районной больницы.

День был воскресным, бузулукчане бездельничали и ходили друг к другу в гости, поэтому появившееся на улице волосатое чудовище, несущее на закорках недвижимое женское тело, вызвало смятение и пересуды. Более того, сообщения о снежном человеке на улицах Бузулуцка попали в областную, а оттуда и центральную печать, что вызвало временный наплыв в городок различного рода специалистов по аномальным явлениям, которые оставили после себя в гостинице гору пустых бутылок и брошюрки об НЛО, которые долгое время будоражили умы местных обывателей.

А для Анны Чичериной эта история закончилась хорошо. Отлежав положенные дни в больнице, Анна стала наведываться на пруд и, сидя на корточках, вела с разомлевшим на снегу Авериным продолжительные беседы, которые перед восьмым марта завершились переездом Дверина в дом Чичериной. Так незатейливо образовалась в Бузулуцке еще одна ничем не примечательная советская семья.

Анна Чичерина оказалась женщиной рассудительной, купаться в проруби она мужу не запрещала, наоборот, помогала топором обрубить острые края полыньи, а физическую мощь мужа направила в полезное для дома и общества русло — устроила его на городское кладбище копать могилки для усопших бузулукчан.

Грязь уже подсыхала, а кладбище располагалось на бугре перед зерносовхозом «Амо», потому и сам бугор называли Амовским. Бугор просох раньше улиц Бузулуцка, и по утрам, забросив заступ на могучее плечо, Валентин Аверин отправлялся к месту работы. Смертность по весне в Бузулуцке была низкой; старики откладывали похороны на богатую фруктами и овощами осень, а молодым с приближающейся посевной было вообще не до смерти, поэтому Валентин Аверин копал могилы впрок, и западная, еще неосвоенная часть кладбища напоминала передовую неведомого сражения из-за обилия похожих на окопчики могил.

На кладбище и приходил Гней Мус. Он подтягивал тренировочные штаны, садился на желтый от глины край могилки, свешивал в нее ноги и выжидательно поглядывал на Аверина, врубающегося в землю с упрямостью экскаватора.