Река времени. По следам моей памяти - Виктор Николаевич Ярошенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец вернулся домой жутко расстроенный, злой и возмущённый.
– Ну, скажи, Шура, – набросился он на маму, – как партия могла доверить страну такому барану? Почему не было Косыгина? Неужели струсил?
Выпил водки и рухнул спать.
– Какая у вас партия, такие и бараны, других уже не будет, – тихо, чтобы отец не услышал, сказала мама куда-то в пустоту.
Три дня вылились в целую неделю тревожного ожидания – для родителей это была настоящая пытка. Наконец, отца вызвали к министру.
– Ну, Михалыч, – сказал большой начальник, – давай прощаться… (пауза). Сдавай дела на комбинате своему первому заму. Будет пока и.о.
– Я готов трудиться на любом участке, который мне доверят партия и правительство, – хоть начальником цеха, хоть мастером, даже рабочим на моём комбинате, – кипятился отец. На фронте и не такое бывало. Подумаешь, какой Хрущ!
– Ну, вот и славно, – улыбнулся министр. – Кстати, вот возьми фотографии – хорошо получился. С Никитой на полигон приехала целая армия журналистов и фотокорреспондент ТАСС. Все ведь думали, что благодаря тебе его удастся переубедить, и в газетах появятся статьи о новом курсе партии и правительства. На тебя была вся надежда, Николай! Не вышло, а вот фотографии получились хорошие – пусть останутся на память о твоём безумстве. Аккуратней надо было.
Дома я видел эти фото. На четырёх или пяти фотографиях был изображён толстый Н. Хрущёв в окружении министров, всякой челяди, сотрудников комбината и журналистов. Хозяин страны Советов был одет соответственно по зимнему сезону и достаточно демократично. Как сейчас помню: на Хрущёве была характерная светлая каракулевая шапка типа «пирожок»; серое полупальто (полушубок?) с каракулевым воротником – на некоторых фото он держал руки в вертикальных прорезях для карманов, как бы на животе. На ногах у Н. Хрущёва были одеты модные в то время светлые зимние сапоги то ли из короткого меха, то ли из байки, отделанные более тёмной кожей. Все остальные, включая отца, не могли себе этого позволить и были одеты более официально во всё чёрное (возможно в магазинах ничего другого и не было). Я знаю, что отец поверх обуви ещё надевал калоши. С одной стороны, тогда это было модно, а с другой – необходимо: кругом была непролазная грязь и сырость.
Отец взял конверт с фотографиями и понуро направился к выходу.
– Да, Михалыч, кстати, забыл тебе сказать, – продолжал играть свой спектакль министр, – Косыгин считает, что ты человек активный и полезный. Просто «нашла коса на камень», ну несвоевременно ты выступил со своей инициативой. Поэтому он формально выполняет указание Хрущёва о твоём немедленном увольнении, но повышает тебя сразу на три ступени – теперь ты уже заместитель начальника главка, но в другом министерстве, подальше от строительства на селе… Так что теперь можешь приходить ко мне без стука. Пошли, надо это дело обмыть. Ты ещё молод, у тебя вся жизнь впереди.
– Это что, почётная ссылка?
– Не гневи бога, Ярошенко, это большое повышение. Тоже мне «Меньшиков в Берёзово». Останешься в Москве на высоком посту, а там посмотрим…
Довольный своей шуткой министр рассмеялся и позвонил секретарю:
– Зина, сообрази нам по сто грамм и ещё чего-нибудь на закуску туда, в комнату отдыха…
Ярошенко-старший и Ельцин
Итак, снова возвращаясь к отцу. Он скептически относился к переменам, ко всему, что происходило в конце восьмидесятых в нашей стране, и не одобрял ни деятельность «реформаторов», ни твердолобость «консерваторов».
– Ты пригласи к нам домой как-нибудь своего Ельцина, – однажды, когда я уже был депутатом, сказал он, – посмотрим, что это за птица, я ему всё растолкую, что к чему. Пусть послушает старшее поколение. А то каждое новое поколение считает себя умнее и мудрее предыдущего. Лады?
Я думал, что отец шутит, и вообще от этой встречи ничего хорошего не ожидал, но отец несколько раз настойчиво повторил своё предложение и обещал вести себя прилично, не скандалить. И вот, после одного из заседаний Верховного Совета, как бы между делом, я сказал Борису Николаевичу, что мог бы организовать ему неформальную встречу с моим отцом, убеждённым коммунистом с почти 50-тилетним стажем, «который Вас приглашает, чтобы Вы услышали «глас народа»«.
– Не возражаю, – неожиданно согласился Б. Ельцин, – но надо найти время.
Когда мы вернулись из США, Борис Николаевич сам напомнил:
– у, я готов для схватки с Вашим отцом, но имейте ввиду – я приду без оружия.
Намёк был понят, и я провёл серьёзную беседу с отцом, взяв с него слово, что в связи с тем, что встреча будет происходить на его территории, он, как принимающая сторона, проявит максимум гостеприимства и такта.
– Не бойся, не съем же я его… Мог бы и не предупреждать.
Отец тщательно готовился к этой встрече:
– Меня, старого воробья, на мякине не проведешь, – глубокомысленно говорил он, собирая информацию для словесной дуэли.
В назначенное время А. Коржаков на своём «Москвиче» подвёз Б.Н. к нашему дому, Ельцин был даже с цветами для мамы.
После одиннадцати лет совместной жизни с первой женой наш брак распался, и я временно жил у родителей на улице Берзарина на четвёртом этаже пятиэтажного кирпичного дома без лифта. Высота потолков, между прочим, не менее трёх метров.
Борис Николаевич, легко, даже не держась за перила, поднялся на четвёртый этаж. Я подумал, что он сейчас недовольно скажет типа:
– Ну, вот, куда Вы меня притащили, надо было предупредить, что даже лифта нет и т. д.
А вместо этого Б.Н. сказал:
– Очень хорошо.
– Что?
– Хорошо, что Вы живёте в доме без лифта. Вы депутат, слуга народа. Вы должны знать, как живут Ваши избиратели. Как строитель скажу Вам – 30 % городского жилья в СССР не обеспечено лифтами. Вы представляете?
– Да, – поддержал я разговор, – и для здоровья полезно: специально спортом заниматься мне некогда.
Дверь открыла мама – я сразу заметил, что она немного подкрасила губы, что делала крайне редко, только в связи с очень важными событиями. Познакомились, поговорили о том о сём, сели ужинать. По договорённости крепких напитков не было – только немного пива.
Перед «дуэлянтом» лежал
