Розы на руинах - Вирджиния Эндрюс

Я сжался в тугой комок. Мне было стыдно оттого, что я подслушивал, но я уже не мог уйти, после того как услышал столько. Мама будто долго копила все это, прежде чем бросить ему в лицо, – и вот час настал. Папа не мог отразить ее яростную атаку.

– Помнишь день, когда мы с Полом поженились?! – кричала она. – Помнишь? Подумай о моменте, когда ты передавал ему кольцо, чтобы Пол надел его мне на палец. Ты тогда так неприлично долго тянул, что тебе стали шептать со всех сторон. И все это время ты смотрел на меня умоляющими глазами. Я тогда воспротивилась твоим желаниям, как мне следовало бы поступить и после смерти Пола. А не хотел ли ты его смерти, чтобы настал твой час? Ты всегда добиваешься того, что хочешь! Ты способен долго оставаться в тени, ты выжидаешь удобного момента, чтобы вновь вмешаться в мою жизнь! Ну что ж, ты добился, чего хотел: вот я в твоей кровати, там, где ты и хотел меня иметь! Вот я и твоя жена. Теперь ты доволен? Доволен?! – Она всхлипнула и ударила его по щеке.

Он не сказал ни слова в ответ. Но она и тогда не остановилась:

– Неужели ты не понимаешь, что, если бы ты не встал между Полом и мною, я не стала бы уводить у матери Барта? Неужели ты не осознаешь, что мой стыд возрастал по мере того, как ты все крутился и крутился возле меня, и за стыд этот я возложила ответственность на мать?! Отнять у нее Барта было для меня единственным способом отомстить ей за то, что она сделала с нами. А теперь, после того как мы были приняты, подняты на ноги Полом, у тебя не хватает щедрости души для маленькой девочки, которой суждено стать сиротой. Даже притом, что я приняла все меры, чтобы власти не предприняли расследования в отношении нас. Но ты думаешь только о своих интересах, желая всеми силами сохранить меня для себя.

– Кэти, пожалуйста… – слабо проговорил он.

Она ударила его кулачком и прокричала:

– Может, ты даже планировал то, что сексуальная жизнь спровоцирует новый сердечный приступ у Пола!

Папа будто застыл от этих слов. А мама молча в испуге, едва дыша, глядела на него. Слезы катились по ее щекам.

Мне хотелось плакать, плакать за всех: за него, за нее, за Барта – и за себя. И все же я ничего не понимал.

Папа начал дрожать, будто в комнате внезапно наступила зима.

Неужели мама права и папа является невольным виновником всех этих смертей? Мне стало страшно, потому что я любил его.

– Господи боже, Кэтрин, – сказал он, поднимаясь и направляясь в спальню, – я сложу вещи и уеду менее чем через час, если это все, чего ты желаешь. И надеюсь, ты будешь довольна. Ты победила!

Она грациозно вскочила и побежала вслед за ним. Схватила его за руку, повернула к себе и прижалась к нему.

– Крис! – закричала она. – Прости меня. Я так виновата! Я не хотела этого говорить. Я не это имела в виду. Это было жестоко, я знаю. Я люблю тебя, я всегда тебя любила. Я лгу, я болтаю ерунду, и все для того, чтобы настоять на своем. Я обвиняю всех, всех, кроме себя. Я не вынесу этой вины. Не гляди так, будто я тебя предала. Ты прав: мне нельзя брать ребенка, потому что несчастье постигает всех, кого я люблю. Я уничтожаю все лучшее на своем пути. Я могла бы найти необходимые слова для Кэрри и для Джулиана, но не сделала этого.

Она прижималась к нему, а он стоял как столб, не возвращая ей страстных слов и поцелуев. Она схватила его безвольно повисшую руку и попыталась ею ударить себя по лицу, но ничего не вышло.

– Крис, ну ударь меня, Крис! Бог видит, я это заслужила. И не надо мне Синди, у меня есть ты и мои сыновья.

Я бы сказал, что папа пребывал в полнейшей растерянности. Мне было ясно, что она применяет какую-то хорошо испытанную тактику. Но он медлил, и она снова закричала:

– В чем дело, Кристофер Долл? Ты ничего не отвечаешь, значит ты судишь меня с точки зрения собственных моральных понятий. Ты считаешь, что у меня нет никаких понятий о морали! Ты полагаешь, что я – актриса, играющая роль, как играла когда-то наша мать. Даже хорошо меня зная, ты не можешь понять, когда я играю, а когда нет? А знаешь почему? – Ее голос стал незнакомым, выражение лица циничным. – Я отвечу за тебя. Кристофер, ты боишься взглянуть на меня честным взглядом. Ты не желаешь знать, что я на самом деле такое. Теперь я не играю: вот она я, какая есть, перед тобой. Ты не хочешь признать, что ты любишь своей беззаветной любовью женщину безжалостную, сумасбродную и чрезвычайно корыстную. Смотри, смотри правде в глаза! Я не ангел и никогда им не была – и не буду! Крис, ты так и прожил дураком всю свою взрослую жизнь, стараясь превратить меня в то, чем я никогда не буду; поэтому ты – тоже лжец. Разве не так? – Она засмеялась. – Посмотри на меня, Кристофер. Кого я тебе напоминаю?

Она отодвинулась от него и дала ему время на раздумье, но так как он не отвечал, она продолжала:

– Ну, смелее, – ведь я ее копия, не правда ли? Я помню последнюю ночь в Фоксворт-холле, когда гости веселились у елки, а в библиотеке она заламывала руки, как я сейчас. Она рыдала, что отец избивал ее и принуждал сделать то, что она сделала. Жаль, что тебя там не было! Так что не стесняйся, ударь меня, Крис! Закричи на меня, но покажи, что ты тоже человек!

Я видел, что у него кончается терпение. Я трепетал: что сейчас произойдет? Я хотел подбежать к ним, потому что, если только он поднимет на нее руку – я стану защищать ее. Я не позволю ему бить мою мать.

Может, она услышала мои мольбы? Она отпустила его и снова сползла на ковер.

Их перепалка привела меня в замешательство. И почему название «Фоксворт-холл» пробуждает скрытые страхи, которым лучше бы не выходить на свет? И кто была ее мать, которая заламывала руки? И где же был тогда дядя Пол? Тогда, когда мама еще не встретила Криса – его младшего брата? По крайней мере, нам так говорили. Или родители лгут?

Фоксворт-холл – почему это звучит так знакомо?

Папа опять опустился на колени возле мамы и нежно ее обнял. На этот раз она не оттолкнула его. Он покрыл ее лицо поцелуями.

– Крис, как ты можешь любить такую суку? Как ты можешь прощать мои дикие выходки? Я такая же сука, как и она, но я отдам всю свою жизнь, чтобы исправить то зло, что она натворила.

Они замолчали, глядя друг на друга и тяжело дыша. Между ними разгоралась страсть, которая всегда таилась под поверхностью, и у меня по коже побежали мурашки.

Опасаясь увидеть слишком много, я тихо прокрался в свою комнату, преследуемый видением того, как они катаются по полу гостиной, оба дикие, стягивая друг с друга одежду. И последнее, что я слышал, – звук расстегиваемой молнии. Его или ее – не знаю. Однако я задумался об этом. Неужели женщина сама, по собственной воле, будет расстегивать мужчине брюки, даже если она его жена?

Я побежал в сад. Там, возле обнаженных мраморных статуй, белеющих во мраке, я упал на траву и зарыдал. Первое, что я увидел, подняв голову, была статуя Родена «Поцелуй». Хотя это всего лишь копия, но мне она о многом говорила.

Ребенком я думал, что связь моих родителей неразрывна, а их любовь – это блестящая, гладкая атласная лента. Теперь она была порядком запятнана и больше не блестела. Может быть, я просто не слышал их ссор? Я старался вспомнить, но не мог, кроме коротких споров, которые вскоре разрешались.

Ты слишком взрослый, чтобы плакать, упрекнул я себя самого. Четырнадцать – это почти мужчина. У меня уже начинали расти усы. Все еще всхлипывая, я побежал к стене и забрался на дерево. Там, в своей любимой развилке, я уселся и стал смотреть на особняк, призрачно белеющий в лунном свете. Я думал о том, кто был отцом Барта. Почему Барта не назвали именем его отца? Это было бы так естественно. Почему Барт, а не Пол?

Пока я сидел, с моря начал подбираться туман, вскоре скрывший особняк из глаз. Все вокруг плавало в густом сером тумане: пугающе, таинственно, нереально.

Вдруг со стороны особняка послышались сдавленные звуки. Будто кто-то плакал. Вздохи, всхлипы перемежались молитвами и мольбами о прощении.

О боже! Неужели та дама в черном тоже плачет? Слишком много слез… Что же она могла совершить? Неужели всем взрослым приходится скрывать какое-то постыдное прошлое? Неужели и мне, когда я вырасту?

– Кристофер… – послышался ее вздох.

Я отпрянул и вгляделся во тьму. Откуда ей известно имя моего папы? Или она о другом Кристофере?

Я понимал только одно: что-то угрожало спокойствию всех нас. Барт стал еще более странным, чем всегда. Что-то – или кто-то – оказывало на него влияние каким-то непонятным для меня способом. Но как бы там ни было, если уж я не мог ничего понять из разговора мамы с папой, то Барт и подавно.

Что-то происходило с Бартом, что-то – с моими родителями. Я чувствовал непомерную тяжесть на своих плечах. А они не были еще вполне крепкими.

Однажды днем я намеренно пришел из балетной школы пораньше. Мне хотелось узнать, что делает Барт, когда я отсутствую. Его не было дома, его не было в саду; следовательно, оставалось одно: он – в том доме по соседству.