Розы на руинах - Вирджиния Эндрюс

Я силой воли вложил в свой взгляд столько власти, чтобы заставить Джори заткнуться, но он как ни в чем не бывало продолжал:

– Он предпочитает фантазии реальности, мама, вот и все.

– Ничего подобного. Просто я недоволен. Просто в реальной жизни я ничего, ничего не имею из того, что бы я хотел. А в моих играх я всегда выигрываю и получаю то, что захочу. Вот и все.

Они с мамой рассмеялись, и меня охватило бешенство. Это они виноваты, что у меня ничего не получается! Что я взбесился! Проклятие всем, кто смеет смеяться надо мной! Но нельзя ненавидеть всех… я начинаю чувствовать себя плохим человеком. А в своих играх я счастлив. Что такого случится, если я опять пойду к ней? Ничего, абсолютно ничего.

Рискуя жизнью, я пробирался через опаснейшие густые джунгли. На каждом шагу меня поджидала смерть. Я мог свалиться с дерева. Я мог упасть со стены. Я шел через дождь, снегопад и пургу, ничего не видя, замерзая и падая; снова поднимался и пробивался к ней…

Я пришел сюда в пятый раз за эти три дня. Она встречала меня, улыбаясь под вуалью; она одна любила меня так, как никто не любит… Согревающее ощущение счастья охватывало меня, когда она раскрывала руки для объятия… Я бежал к ней со всех ног, обнимал ее, я сидел у нее на коленях и позволял гладить себя, целовать и кормить. Я был нужен. Она любила меня, как родного. Сидеть у нее на коленях было удобно, спокойно, и не было ничего страшного и ничего неловкого в том, что она целовала меня. А ее вуаль щекотала мне кожу. Сняла бы она вуаль!

Она даже выделила мне особую комнату, чтобы я держал там вещи, которые она покупала для меня. Она подарила мне два миниатюрных электропоезда с рельсами и прочими штуками; игрушечные машины, игры. И все это для меня одного, чтобы я играл у нее дома, а не у себя.

Чем больше мы виделись, тем больше я ее любил. Однажды я встретил в ее любимой комнате этого скрюченного злобного дворецкого, который переставлял ее вещи и бормотал что-то про себя о том, что дураки скоро простятся со своими деньгами. Мне не понравилось, что он хозяйничает в ее вещах. И я не люблю, когда о ком-то говорят за его спиной.

– Убирайтесь отсюда! – приказал я, сделав взрослый голос. – Скажите моей мадам, что я пришел, а повару скажите, что я сегодня хочу шоколадное мороженое и ванильное печенье, а не кофейное.

Он мрачно посмотрел на меня:

– Можешь доверять нескольким, можешь никому. Счастлив тот, кто имеет хотя бы одного друга, кому доверяет.

Что такое он говорит? Я нахмурился и попытался уйти. Мне не нравилось, как клацают его искусственные зубы, будто они не подходят ему.

– Она тебе нравится, да? – зловеще улыбаясь, спросил он, покачивая головой из стороны в сторону и сверху вниз, так что я мог бы запутаться, если бы захотел. – Когда захочешь узнать полную правду о том, кто ты ей и кто она тебе, приходи ко мне.

Тут послышались шаги старой дамы, и он поспешил из комнаты.

Я почувствовал себя виноватым и испуганным. Ведь я хорошо знал, кто я. До сих пор.

Не зная, что делать, чем заняться, я сел и скрестил ноги, как делал папа, и зажег дорогую сигару, чего папа не делал никогда. Потому что мама не любила, когда курят. Я подумал, что нет ничего плохого в том, что куришь, выдул четыре превосходных кольца дыма – и они унеслись в сторону океана. Они растают, наверное, только над Японией.

– Доброе утро, дорогой Барт. Я так рада опять тебя видеть. – Она вошла и села в свое кресло.

– Вы купили для меня пони?

Она забеспокоилась:

– Милый мой, я помню, что обещала тебе пони, – это твое заветное желание, но я не подумала тогда, как много беспокойств будет доставлять пони и мне, и тебе.

– Вы же обещали! – закричал я.

Неужели я ошибся, поверив ей? Наверное, она никогда не выполнит обещания.

– Милый мой, для пони нужно стойло; к тому же пони пахнут, и ты тоже переймешь этот запах. Когда ты будешь приходить домой, по твоему запаху Джори и родители легко догадаются, что у тебя где-то есть лошадка. Начнут расспрашивать.

Вместо ответа я разрыдался.

– Я всю жизнь мечтал о пони, – всхлипывал я. – Всю свою жизнь, и вот теперь я вырасту без пони, так и вырасту, а пони не будет…

Всхлипнув в последний раз, я повесил голову и направился к дому, чтобы никогда не возвращаться.

– Барт! – позвала она. – Есть такие красивые большие собаки – сенбернары. Они не пахнут… такая собака никогда не выдаст твоих секретов. Сенбернар такой большой, что на нем можно кататься, как на пони. Если ты будешь за ним ухаживать и чистить его, от него не будет никакого запаха…

Я медленно повернулся:

– Не бывает такой большой собаки, как пони!

– Бывает…

– Нет! Вы смеетесь надо мной! Я больше не люблю вас! Я пойду домой и больше не возвращусь, пока у меня не будет пони, которого я назову Эппл.[1]

– Милый мой, ты можешь назвать своего щенка Эппл. Правда, он не станет есть яблоки, но подумай, как позавидует тебе Джори, когда у тебя будет собака больше, чем у него.

Я повернулся к двери. Ненавижу.

– Барт, ведь только очень богатые люди могут позволить себе щенка сенбернара.

Я нехотя, но будто примагниченный, вернулся к ней. Она посадила меня к себе на колени, и я вновь почувствовал себя спокойно и уютно.

– Можешь называть меня бабушкой.

– Бабушка…

Наконец-то и у меня была бабушка. Я прижался к ней и ждал, что меня назовут каким-нибудь детским ласковым прозвищем, но она просто начала укачивать меня и запела колыбельную. Я положил большой палец в рот, как я всегда делаю, чтобы заснуть. Как хорошо снова чувствовать себя маленьким, беспомощным; как приятно, когда тебя обнимают и целуют. От бабушки приятно пахло.

– Ты носишь вуаль, потому что у тебя безобразное лицо? – наконец решился спросить я, давно мучимый любопытством, зачем ей вуаль.

Вуаль была почти прозрачная, но все же не совсем.

– Да, тебе покажется, что это так, хотя когда-то я была прекрасна, как твоя мама.

– Ты знаешь мою маму?

Открылась дверь, вошла моя любимая горничная-мексиканка с подносом мороженого и горячих, с пылу с жару, шоколадных кексов.

– Съешь-ка один кекс, и вот тебе мороженого – совсем немного, но это пока, до ланча. Приходи после ланча, и мы попируем.

Потом она стала говорить, чтобы я не напихивал так много в рот, потому что это плохие манеры и это вредно для моего пищеварения.

У меня хорошие манеры, потому что мама все время меня им учит. Я вдруг обозлился. Да так, что соскочил с ее колен. Я внезапно вспомнил, что Джон Эймос обещал рассказать мне что-то про нее. Только я выскочил за дверь, как Джон Эймос оказался тут как тут, таинственно улыбающийся. Он слегка поклонился и передал мне в руки какую-то книгу в красной кожаной обложке.

– Я чувствую, что ты не уверен в себе, – сказал он, шипя, как змея. – Пришло время тебе узнать, кто ты есть. Эта дама, которая просила тебя называть ее бабушкой, и есть твоя настоящая бабушка.

Боже мой, боже мой! Я ведь не знал, что у меня есть настоящая бабушка, и она здесь! Я думал, что мои бабушки или умерли, или в сумасшедшем доме.

– Да, Барт, она твоя бабушка, и не только это; когда-то она была замужем за твоим отцом. Твоим настоящим отцом.

Я не знал, что и подумать, но одно могу сказать: я был страшно счастлив, что у меня тоже есть родная бабушка, как у Джори, – такая замечательная бабушка; и она не умерла и не в сумасшедшем доме!

– А теперь слушай меня, мальчик, и ты никогда больше не почувствуешь себя слабым и неуверенным. Читай каждый день понемногу из этой книги, и она научит тебя быть таким, как твой великий прадед, Малькольм Нил Фоксворт. Не было еще на земле такого умного человека, как твой собственный прадед – отец твоей бабушки, которая сейчас сидит в том кресле и носит на лице своем черную вуаль.

– Она очень красивая под ней, – поправил я его, потому что мне не понравилось, как он говорит о ней и с каким взглядом. – Я ее не видел, но могу сказать, что она точно красивее тебя!

Он усмехнулся, но потом сменил выражение лица на более приветливое.

– Хорошо, пусть будет по-твоему. Но, прочтя эту книгу, которую написал твой прадед, ты поймешь, что женщинам верить нельзя – особенно красивым женщинам. Они хитры и умеют заставить мужчин плясать под их дудку. Когда станешь мужчиной, ты это поймешь сам. Она заставила этого красивого мужчину, каким был твой отец, быть своим рабом, быть своей комнатной собачкой, – она заставит и тебя!

Не хочу я быть комнатной собачкой и не буду!

– Он был ее вторым мужем, Бартоломью Уинслоу, и был на восемь лет моложе ее. Он думал, что сможет управлять ею, но вместо этого она вертела им, как хотела. Я хочу спасти тебя от нее, чтобы тебя не постигла участь твоего отца. А знаешь, что постигло его? Смерть.

Смерть. В нашей семье почему-то все умирали. Я ничему из его слов не удивился, кроме того, что все женщины такие плохие. Но я всегда подозревал, что они такие. Надо предупредить Джори.

– Если ты хочешь спасти свою вечную душу от адского огня, то прочти эту книгу и станешь сильным и властным, как твой прадед. Тогда женщины не смогут править тобой. Наоборот, ты будешь править ими.