Крейцерова соната. Повесть о любви. - Маргрит де Моор

Это было осенью 1927 года. Ленер вместе с тремя другими членами Колиш-квартета остановился в “Отель Америкэн” в Амстердаме. За эту неделю музыканты уже два раза сыграли свою программу из произведений Шёнберга и Бетховена в Малом зале Консерт-Гебау. И вот в свой свободный вечер все четверо, поужинав в ресторане отеля, уже собирались разойтись по комнатам — как вдруг замерли на лестнице, ведущей на третий этаж. Каждый про себя подумал, что это галлюцинация: с той стороны, где были расположены их номера, доносились тихие, но отчетливые звуки двух скрипок, альта и виолончели. Затаив дыхание, они прошли вперед, инстинктивно пытаясь узнать, что это за музыка, такая знакомая и в то же время непонятная. Слушая, они подошли к двум соседним номерам, в которых жили по двое. Словно во сне, они отперли двери, удивились, внутри никого не обнаружив, затем их взгляд приковали окна, из-за жары распахнутые. Звук, набирая силу, лился сквозь окна откуда-то сверху. Один из музыкантов считал, что это Барток, а другой, подняв вверх палец, сказал: “Кодай. И еще чуточку напоминает Мартину.”

Удивление артистов тем временем сменилось размышлением иного порядка. Как приблизиться к этой тайне и как на нее ответить? Как реагировать? Не прошло и нескольких минут, как скрипачи Колиш и Кунер, альтист Ленер и виолончелист Хейфец достали свои инструменты, вышли в коридор, поднялись по лестнице на четвертый этаж и поняли, приоткрыв дверь в номер 309, что породило их “галлюцинацию”: четверо музыкантов Богемского квартета, тоже случайно прибывшие в Амстердам, разыгрывали Яначека. Как уже говорилось, был жаркий, душный вечер. Окна во всех домах были открыты настежь. Звуки “Крейцеровой сонаты”, в то время еще не опубликованной, лились над Лейденской площадью, поднимались в небо вдоль стен и крыш домов. Полночи два струнных квартета с радостью демонстрировали друг другу хорошую игру. Жившие в гостинице свешивались из окон, на улице раздавались аплодисменты.

Незадолго до рассвета разразилась гроза. Я спал, укрывшись с головой одеялом, и проснувшись, все еще повторял про себя слова из моего сна: “И вообще страшная вещь музыка. Что это такое?..” Какой-то миг я в растерянности не мог понять, где я нахожусь, но тут заметил окна, за которыми занимался рассвет.

Боковой флигель примыкал к основному зданию под прямым углом. Накинув на плечи свитер, я подошел ближе полюбоваться стихией и загляделся на окна номеров, в которых остановились мои друзья и знакомые: некоторые комнаты в эту ночь пустовали, другие, наоборот, были заселены вдвойне, в одних окнах горел свет, другие оставались темными. И вдруг я увидел, в самом углу, там, где сходились два крыла здания, какую-то неподвижную тень — человек, как и я, стоял у окна, но различить, кто это, было невозможно. Но я представил себе, что он, Ван Влоотен, ощущает гром, как накрывший его балдахин, и радуется далекому аромату молний. Еще он, должно быть, слышит, как стучит дождь по крыше маленького гостиничного автобуса “рено эстафет”, забытого перед входом в замок — на этом автобусе часть нашей группы вчера вечером ездила в Бордо и глубокой ночью в кромешной темноте вернулась обратно.

8

Есть обстоятельства, которые способствуют пробуждению любовных инстинктов, подумал я и вытянул вперед ноги: уф, наконец-то! Наконец-то эта особа замолчала, про что она только не говорила! Закончив о кислородной маске, она начала про спасательный жилет, что-то там демонстрировала с помощью свистка на веревочке, дошло даже до того, что она заставила всех нас наклониться вперед и пошарить у себя под сиденьем и, да-да — все верно, — там действительно можно было нащупать спасательный жилет, затем без проволочек она перешла к товарам duty-free, предлагаемым авикомпанией — и все это в микрофон, включенный на полную громкость.

Теперь “учительница” решила побаловать нас, примерных учеников, разными вкусностями: соленые орешки, стаканчик газировки, еще она разрешила, нажав на кнопку, откинуться назад в кресле и в свое удовольствие поглазеть в небо. Я лично сразу вспомнил уроки биологии во втором классе Городской гимназии; на них нам рассказывали о том, что эротический инстинкт у животных возбуждают не только гормоны. Ежиха соблазняет избранника с утра пораньше: спрятав колючки, она лежит на влажной земле; тайваньский удав спаривается весной сразу после пробуждения, едва стряхнув с себя зимнюю спячку, сам он еще в полусонном состоянии, и его половые органы тоже полуспят; самец синицы не станет глядеть на подругу, даже если с его тельцем все в порядке, до тех пор пока не пойдет дождь и не задует ветер: непогода — его стимул, настанет ненастье — и он отстреляется за пять минут. Поэтому совсем не исключено, что и для нас необходимы известные условия.

Утро 14 августа было чистым и прохладным. В такое утро чувствуешь себя счастливым и не задаешь себе вопроса “почему”. Сюзанна Флир, должно быть, часам к девяти спустилась вниз. Как и другие участники Шульхоф-квартета, она простилась со своим учителем уже прошлой ночью (Ленер должен был улететь в 8.10 утра), поэтому мне нетрудно было себе представить, что день ее начался с того, что в радостном расположении духа оглядевшись по сторонам, она заметила Ван Влоотена, ползающего по ковру возле стеклянных дверей обеденного зала и шарящего руками по полу. Она увидела лежащий возле его правой ноги ключ от номера с большим медным шаром.

— Вот он, — она поздоровалась с ним и кивком головы показала на ключ. — Прямо у тебя под правой ногой. Да вот же он!

Они уселись вдвоем за один из столиков еще не просохшей террасы и заказали плотный английский завтрак.

— Они напоминали двух волков, — рассказывала мне фламандская журналистка, которая незадолго до этого ехала в лифте вместе с Сюзанной Флир.

Она сидела за соседним столиком, и, наблюдая за ними со своего места, пришла к заключению, что эти двое знакомы накоротке. Они ели друг у друга с тарелок. Постоянно брали друг друга за руки. Она сорвала из горшка на террасе настурцию, он взял цветок у нее из рук, наполнил чашечку медом и поднес съедобное растение к тому месту, где по его представлениям находился ее рот, при этом опрокинул кофейник, который к тому времени уже опустел.

— Я ужасно неуклюжий, — сказал он.

Затем они стали обсуждать, как проведут этот день. Он предложил сходить в зоопарк. Она задумалась, покачала головой. Он сказал: “Знаешь, я обожаю животных” — и начал рассказывать про каких-то друзей своих родителей, которые когда-то очень давно держали в доме обезьянку, эдакую страшилку, у которой по обеим сторонам от носа торчали похожие на щеки мешки, которые в набитом состоянии по размеру точно и гармонично совпадали с розовыми округлостями вокруг ее ануса.

— Мне нравилось ее гладить, хотя иногда она хмурила брови, морщила губы, уши ее топорщились, она хваталась всеми четырьмя лапами за мою одежду и принималась отвратительно верещать.

Она спокойно ответила: “Я собиралась сходить на выставку в музей Биро. Похоже, они где-то раздобыли несколько чудных Пикассо”.

Да, замечательная мысль, должно быть, все так и произошло. Мысль, которая, по рассказам некоторых счастливчиков, оставшихся, благодаря гостеприимству Бордо, еще на денек в замке, вылилась для этой парочки в первоклассный выход “Когда они вернулись, он был, казалось, просто на седьмом небе”, — рассказывал один. “Да, — вспоминал другой. — Он поделился с нами, что снова наткнулся на свою любимую картину, портрет, который когда-то очень давно видел в Берлине”.

Гостиничный автобус доставил их и еще несколько человек, остановившихся в замке, в город. Они попросили высадить их на Рю Бонье, чтобы затем пересечь площадь Шарль де Голль и пройтись пешком в сторону старинного центра. Солнце палило вовсю. На посыпанной гравием дорожке под огромным тутовым деревом стоял молодой человек в черных галифе, жонглировавший кеглями: он ни разу не уронил ни один из восьми предметов, описывавших правильные геометрические окружности над его головой. “Мне ужасно нравятся такие вещи”, — рассказывала позже Сюзанна Флир своей подруге. В ту же секунду она остановилась, ничего не объясняя своему спутнику, но по-прежнему не отпуская его руку — так они до этого шли всю дорогу. Она смотрела, а он слушал, о чем говорят стоявшие рядом люди, а когда они снова двинулись вперед, одно наложилось на другое: молодой человек, ни разу не уронивший ни одну из восьми описывавших правильные окружности кеглей, был студентом, которого исключили из университета после того, как он однажды бросил ходить на занятия: молчаливый, одаренный парень, которому теперь до конца его дней суждено оставаться будущим гениальным физиком-теоретиком.

— Да, но до чего он был бледный! — сказала Сюзанна Флир и продолжила:

— Жонглировать страшно. Похоже, из всех цирковых артистов жонглерам страшнее всего, страх у них больше, чем у воздушных акробатов. Ты можешь себе это представить?