Каждый пятый - Станислав Токарев

Вскоре услышал от кого-то Одинцов, поскольку некролога, конечно, не было, что Василий Иосифович Сталин умер от цирроза печени.

Незаметно натянуло пасмурность, лес поблёк, и в прогалинах между стволами небо стало густо, сердито лиловым. На этом фоне чётко увиделись сперва редкие снежинки, словно повисевшие — так, что можно было рассмотреть резьбу; потом снег обратился в мелкоячеистую сеть и внезапно повалил крупными хлопьями.

Иван подумал, что группе сильнейших придётся нелегко — заново торить лыжню предстоит. Однако же, понятное дело, заряд пурги короток, и к моменту Иванова старта всё может утихнуть, а если ещё и потеплеет, то лыжня и раскваситься может.

Прикидывая так и эдак, какую выбрать мазь, он смотрел на небо и задумчиво гладил лыжу по гибко пружинящей спине. Незнакомый какой-то лопух, проезжая мимо и вдевая руки в лямки стартового номера, простодушно полюбопытствовал:

— Чем мазаться станем, дядя?

— Яичный желток под носок, — ответил Иван.

— Чево?

— Тово! И селёдочку под колодочку. Тётя.

Ничего особенного Иван не придумал. Косыми штрихами решительно нанёс сперва жёлтый «Рекс», рассчитывая, что ближе к финишу в колеях станет жижа, а поверх наложил твёрдый фиолетовый «Свикс», чтобы поначалу несло по накатанному свежаку. Точно не угадаешь, природу не перехитришь, судьбу — тоже.

Подъезжая к створу, встретил напарника по старту — приятно, что это был Коля Шерстобитов. Молодые и не слыхивали о таком, меж тем как лет пятнадцать назад он гремел. Был тогда Коля тоже видным шоссейником и тоже не попал на Олимпиаду в Хельсинки. Оказалось, его старший брат был в плену, потом замаливал грех на Колыме, вот Лубянка кандидатуру младшего и отвела. Став по гроб жизни невыездным, Коля вернулся к себе на Рязанщину — преподавал там в спортивной школе, вёл натуральное хозяйство, держал пасеку и козу. Поскольку хлопот было больше летом, велосипедные гонки забросил, занялся лыжными. Спортивной стипендии не получал, на сборы его не вызывали, но два-три раза в году появлялся на больших соревнованиях — встряхнуться, и нередко пощипывал асов.

— Ну что, старина, не помрём? — сказал ему Иван, и он, лучась морщинками, ответил приятной рязанской скороговоркой:

— Авось не помрём, дочапаем.

Подошла их очередь. Иван уставил палки, несколько раз глубоко вздохнул, продувая мехи лёгких, и вышел вперёд, а Шерстобитов пошёл следом.

Проводив Одинцова взглядом, Кречетов подумал: вот бы хорошо Ивану выиграть. Тогда и в послефинишном интервью непременно сказанул бы смачно, с сермяжной мудростью. Ещё бы лучше, конечно, записать его перед стартом, но и пробовать было рискованно — шугануть мог. Хоть и доброжелательно относился к телекомментатору.

Был случай — летом встретились на площади Дзержинского, у авиакасс. Кречетов шёл биться за билетом на юг — отдыхать собирался в Коктебеле. Одинцов притёр к тротуару свою белую «Волгу»: «Далеко ли путь держишь, Михалыч?» Объяснил. Посетовал — полдня, конечно, стоять. «А плюнь. Я подброшу». — «Докуда?» — «А до Симферополя».

Ехали втроём: Иван незадолго женился на Суровикиной из «Спартака», она сидела позади, поглощённая собой, тем, что таинственно вершилось под пальцами, сцепленными на округлившемся животе, ничуть не подурневшая красавица Нелли Одинцова.

За Тулой мимо мелькнул встречный «Москвич». Через десяток минут Иван вслух поразмыслил: «Что-то Вова Палагин рано из отпуска возвращается». — «А разве это был он?» — «Само собой». — «Да нет, — сказал Кречетов, — тебе показалось». — «Нет? — Иван покосился, как конь, раздул ноздри. — Ну, тогда гляди». И круто кинул «Волгу» в разворот под носом встречного бензовоза. «Кончай, Иван, ты прав, беру свои слова обратно». Иван и ухом не повёл. Мчал, обходя всех слева, порой по осевой, безобразничал, применял двойной обгон и только усмехался. «Младенца хоть будущего пожалей», — попросил комментатор. «Мы привыкли, — ответила Нелли Одинцова. — Вы его не переговорите, всё равно сделает по-своему». Наконец настигли «Москвича», обогнали, Иван тормознул, прижав его к обочине. Вылез Володя Палагин, подбежал к ним, обрадованный, из окошек замахали его детишки. Но Иван даже не оторвался от баранки — снова с воем и визгом развернул запалённую «Волгу» и дал полный газ. Не скоро остановившись, чтобы остудить перегревшийся мотор, только одно и сказал пассажирам: «То-то».

…Да, но чьё-нибудь предстартовое интервью надо бы записать. Кстати, вот и подходящий субъект: прилежно ширкает баночкой с мазью по лыже какого-то малого — под два метра ростом — и попутно наставляет склонившегося гренадера, надо полагать, его опекун, «дядька», уважаемый и чтимый всей лыжной общественностью Лев Николаевич Прокудин.

…— Увольте, милый Анатолий Михайлович, не артист я по телевизору выступать. И как это так сразу, без подготовки?

— Элементарно. Я спрошу, кого вы предполагаете видеть среди призёров, вы ответите, что захотите.

— Я же не брился с утра, вот досада. А потом — и гадать-то не умею. Пусть лучше кто другой, ладно?

— Лучше вас никого нет. В декабре на Планёрной — помните — влистили, а, Лев Николаевич?

На Планёрной — правда, не перед камерой, просто тренеры заспорили, кто победит, и Лев Николаевич сказал, словно припечатал: «При равенстве сил — а сезон впереди, привходящие факторы не вмешались, фору никто никому не даёт — выиграет Шарымова». — «Это почему?» — «Потому, что самая жадная». И вышло по его, хотя остальная общественность от Галки такой прыти и не ждала.

— Да, — заулыбался старик, — это у меня тогда ловко вышло. Психологию надо знать.

— Правильно. И ваше выступление будет иметь воспитательный эффект для молодых тренеров.

Довод оказался решающим.

Дальше — дело обычное. Берковский велит поставить широкоугольный объектив, любимый «полтинничек», Сельчук скучно уведомляет, что он не сапёр — по-пластунски ползать, — качества звука не гарантирует. Но всё же отдаёт Петровичу свой пальтуган, напяливает его телогрейку, ползёт, а Берковский сердится, что микрофон в кадре.

Комментатор начесал волосы на лоб и немного взбил чёлку — «а-ля Титус», приподнял вязаный воротник, чтобы получилось, как на старинных портретах, высокое, точно накрахмаленное гофре вокруг стройной шеи.

— Итак, дорогие друзья, двести двадцать четыре соискателя уходят на пятидесятикилометровую дистанцию. На трассу испытания силы, воли, мужества. Прогнозы — вещь ненадёжная, даже служба погоды порой ошибается, но мы всё же рискнём сейчас, за несколько часов до финиша, узнать мнение о возможном победителе. Мой собеседник — заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР Лев Прокудин. Пожалуйста, Лев Николаевич.

Старик опустил руки по швам.

— Действительно… сегодня гонка на пятьдесят километров, действительно, стартуют двести двадцать четыре… представителя областей, автономных республик, городов Москвы и Ленинграда. Действительно… гонка на пятьдесят километров — это очень трудная гонка. Тут требуется хорошая подготовка. А также большой опыт. Чтобы распределить силы. Хотя я лично не удивлюсь, если покажет себя и наша талантливая молодёжь.

А сам глазами молит: «Ну, всё?»

«Нет, ты у меня так просто не отделаешься!» — думает довольный Кречетов.

— Говоря о большом опыте, вы, Лев Николаевич, наверное, имеете в виду вашего ученика, олимпийского чемпиона Ивана Одинцова?

— Ну зачем вы так, об этом-то зачем?

— Стоп, мотор. Лев Николаевич, в чём дело?

— Анатолий Михайлович, в какое вы меня ставите положение? Вы ведь в курсе, что Ваня давно у меня не тренируется. Он сам тренируется, он и знает не меньше, чем я, а я, возможно, для него устарел. Он меня уважает, и тренером пишет, и деньги я за тренерство получаю, а что он может теперь подумать? Что старикашке этого мало, славу ему подавай… Каждый сверчок должен знать свой шесток.

— Воля ваша. Я сформулирую вопрос по-другому. Натан Григорьевич, пожалуйста. Лев Николаевич, вы упомянули о большом опыте. Как в этой связи вы расцениваете шансы одного из самых опытных наших лыжников, олимпийского чемпиона Ивана Одинцова?

— Иван Одинцов… находится сейчас… по моему мнению… не в лучшей форме. Нет, пожалуй, так: не в самой лучшей своей форме. Но Одинцов он и есть Одинцов. Он никогда не сдаётся без боя.

— Спасибо, Лев Николаевич.

— Я ещё хотел сказать про талантливую молодёжь. Например, Рыбаков Игорь…

— Спасибо. Стоп мотор.

— Анатолий Михайлович, вы того мальчика приметили? Кому я лыжи мазал? Запомните, запишите: Рыбаков Игорь. Двадцать лет. Нет, нет, никаких авансов, только намёк. Рыбаков Игорь. Рыбак — запомните?

И позже он несколько раз возникал в поле зрения Кречетова, хоть и на почтительном отдалении; поймав же взгляд, производил жесты, имитирующие забрасывание удочки, и пятернями отсчитывал число двадцать.