Высота круга - Виктор Улин

По крайней мере, Верке в этом плане не повезло гораздо сильнее. У нее грудей вообще не было: торчали на ровном месте соски – словно кем-то сорванные впопыхах и тут же выброшенные два черных опенка, и все. Уж как ей, бедной, приходилось мужиков заманивать… – Нина вздохнула, ощутив даже внезапную жалость к Верке, устроившей ей заведомо трудный полет.

Зато уж всем, что ниже талии, Нина могла гордиться.

Танька вон – во Владик летала, военным морякам глазки строила – а куда ей глазки-то строить?! Ноги как палки и волосатые к тому же. Зимой еще куда ни шло, под капроном сойдет, а летом она их бреет "Жиллеттом" перед каждым вылетом, все икры в черных точках. Потом в какой-то дурацкой книжке вычитала, что если дома без чулок в валенках ходить, то будто бы все волосы на ногах под корень вытрутся и больше уже не отрастут – надела, дура, в июле, в самую жару. Такое раздражение кожи схлопотала, что ноги у нее, как у слонихи раздуло. Так и надо идиотке – тоже мне, секс-граната да без запала! – Нина опять хихикнула и смело выставила перед собой ногу в аккуратной австрийской туфельке. – Мне бы во Владик, уж я бы там, блин… А если бы уж еще и те колготки надела…

Мысль о пропавших колготках с трусиками опять обдала ее холодком обиды на жизнь, но Нина не дала ей снова завладеть собою. Ее приятно грели сами собой пришедшие воспоминания о Веркином напрочь отсутствующем бюсте и Танькиных ногах, заросших густым волосом. Премию отвалят – куплю новые, еще лучше, – просто решила она. Она встряхнула волосами, радуясь, что наконец-то, кажется, избавилась от ноющего в душе неудовольствия. – Нина, чем ты там занимаешься?! – загремел снизу голос перевозочной злыдни. – Ты что по местам не садишь? Сейчас трап обломится. столпились вон! Опять начинается, – вздохнула Нина, чувствуя, как быстро тает только что пришедшее успокоение души, и, протиснувшись узким плечиком сквозь квелую толпу, принялась расталкивать пассажиров по рядам.

11

Кто-то смаху сел в переднее кресло. Поворочался так и сяк. Опустил спинку. Рощин нехотя оторвался от иллюминатора. Севший тоже высунулся в проем. Рощин узнал парня, стоявшего перед ним на регистрацию. На розовой кепке сверкнул серебряный квадратик значка.

Ишь ты, – неприязненно подумал Рощин. – Значок нацепил! И кресло разложил. Разлегся. Хотя еще не взлетели!

Раздражение наливало его свинцом. Он вытянул свои длинные ноги. И даже вдавил колени в затянутую сеткой спинку. Парень заерзал, пытаясь пристроиться. Снова показался из-за подголовника. Уставился в упор. Кажется, что-то сказал. Рощин не отреагировал. Парень сник. И даже поднял спинку обратно.

Так-то тебе. Не рассиживайся. Как у себя на тусовке, – злорадно подумал Рощин. И огляделся по сторонам.

Впереди наискосок виднелась женская щека. Обвисшая и чрезмерно напудренная. Над ней возвышалась затейливо накрученная прическа.

Через проход от деда сидел грузин. Между ног он втиснул два ящика мандаринов. Он был в прекрасном расположении духа. И перстень сверкал, словно натуральный александрит. Видно, сумел пристроить часть багажа.

Рядом с грузином сидела усталая женщина. На коленях она держала маленького мальчика. Тот крепко вцепился в игрушечного зайца. Рощин улыбнулся. Сам не зная чему. И тут же увидел давешнего бородатого мужика. Тот приближался по проходу. Вместе с овчаркой.

Точно, уже собак своих тащат в самолет, – Рощин почувствовал, как опять впадает в унылое раздражение. Хотя собака в принципе не могла помешать ему. Сидящему у борта. – Будет теперь всю дорогу лаять…

Он опять отвернулся. Выглянул наружу. Толпа у трапа рассосалась. Лишь двое мужчин пререкались с дежурной. Один был, кажется, навеселе. Наконец она сдалась. Мужики радостно загремели по ступенькам. Оставшись без дел, дежурная поднялась следом. И тут же опять начала злобно собачиться. С кем-то невидимым. Уже внутри самолета.

Сколько же яда может содержаться в одной женщине? – почти с одобрением подумал Рощин. – Ни одна гюрза не сравнится.

Излив свое, дежурная сбежала вниз. Из-под крыла вынырнул долговязый летчик в форменном плаще. Посветил зачем-то фонариком под брюхо самолета. Потом исчез за трапом. И возник опять. Только уже не один. С невысоким парнем. Рощин различил темную спецовке и шлем с болтающимся ремешком. Они беспечно облокотились о перила трапа. И завели какой-то беспечный разговор. Точно никуда не торопились. А ждали еще кого-то третьего.

Рощин бездумно наблюдал. Картина была непонятна. И абсолютно его не интересовала. Просто так казалось легче отвлечься от своих мыслей. И погасить внутренне напряжение.

Затем парень вынул какую-то бумажку. Аккуратно развернул ее на мокром кузове трапа. Взял у летчика фонарь. На бумажке осветился золотистый кружок. Полусвет обрисовал худые скулы летчика. И черную ниточку усов под длинным носом. Он нагнулся. Сложился почти пополам. И принялся что-то писать. Потом дернул рукой, ставя подпись. Парень забрал бумажку обратно себе. Они обменялись коротким рукопожатием. И, наверное, добавили еще что-то терпкое. Поскольку летчик коротко хохотнул, откинув голову. Потом кивнул. Оттолкнулся от поручней и взлетел по трапу.

Было слышно, с каким шумом он ввалился в самолет. Что-то приказал стюардессе. Почти сразу мягко хлопнула дверь. И внешние звуки заглохли. Словно их покрыло ватой. Трап внизу откатился. Медленно и совершенно бесшумно. – Уважаемые пассажиры! – потолок затрещал и ожил голосом невидимой стюардессы. – Вас приветствует экипаж Петербургского управления гражданской авиации, командир корабля товарищ Дугарев Николай Степанович… Начав, стюардесса не могла остановиться. И говорила долго. Просто не в меру долго. Разъясняла заповеди пассажира. Устройство самолета "Ту-134". Расположение всяких запасных выходов. Надувных трапов. Резиновых желобов и канатов. Будто в случае чего они действительно помогут. Все эти надувные канаты…

Рощин вздохнул. Возле самолета маячил все тот же парень в шлеме. Что-то щелкнуло. Противно заныло внутри под полом.

Справа послышалась возня. Рощин нехотя обернулся. Его сосед пытался натянуть ремень на плечо. Как в автомобиле. – Что вы делаете? – не удержался Рощин. – Сказала же: ремни застегнуть, – проворчал дед, силясь свести концы ремня. – Да вот не надевается. Вроде я не больно и толстый… – Давайте помогу! – Рощин снял ремень с дедова плеча, перетянул пряжку и туго защелкнул на поясе. – Вот так надо. – Спасибо, сынок! – радостно замельтешил дед. – Я ведь лечу-то в первый раз! К внуку на свадьбу, собрался на старости лет! А ты далёко?

Рощин сделал вид, что не расслышал. И снова отвернулся. Он ощутил потребность остаться одному. Замкнуться в тонкую скорлупу своих мыслей. А дед, судя по всему, попался словоохотливый. Наверняка от страха был готов болтать без удержу. Все три часа. Так, что голова распухнет от пустопорожней беседы.

Парень в шлеме принялся бормотать себе в кулак. Снаружи замигал пульсирующий свет. Крыло то делалось угольно черным в нижней подсветке. То вспыхивало сверху розовым сиянием. Над Рощинским ухом что-то глухо щелкнуло. Потом раздался свистящий вой. Точно где-то включили пылесос. Звук быстро нарастал. И вскоре достиг жаркого грома. Мелко завибрировали стекла. И какие-то другие. Невидимые самолетные железки.

Ну и местечко досталось, – поморщился Рощин. Он посмотрел назад. В метре от иллюминатора вспыхивал под мигалками круглый край двигателя. Обещая грохот над головой всю дорогу. Черт возьми…

В проходе показалась стюардесса. Та самая девчонка, что стояла в тамбуре. Рощин машинально отметил, что личико у нее довольно приятное. Его не портили даже стоящие торчком волосы. И сверх меры намазанная косметика. Форменная юбка была короче кратчайшего предела. Лишь чуть-чуть длинней синего жакета. Пара хорошеньких ножек сверкала, притягивая взгляд.

Как ее зовут? Ведь звали на трапе… Зина, кажется, – зачем-то попытался вспомнить Рощин. И невольно усмехнулся. – Ну, Александр Сергеич! Не умер, не умер еще… Не довела еще жизнь до конца! Если стюардессины ножки в состоянии видеть… – Гражданин, у вас ремень застегнут? – стюардесса строго уставила на Рощина выщипанные бровки. – Так точно, – усмехнулся Рощин. И неожиданно отметил маленькую свежую ссадину на ее правом колене. – А вы мне… пакетик для авторучки дайте, пожалуйста, – попросил он.

Он сделал это не потому, что нуждался в пакетике. Такие существовали когда-то. Чтоб предохранить костюм от внезапно протекшей авторучки. Лет пятнадцать назад. Еще во времена "Аэрофлота". Когда он еще студентом летал на конференции. И, кстати, действительно писал обычной перьевой ручкой. Нет, конечно. Не нужен был ему никакой пакетик. И ручка в кармане лежала обычная шариковая. Просто… Просто он не хотел сознаваться даже себе. Впускать эмоции в свою аналитическую крепость. Но… Но убей его бог, если вдруг не возникло странное желание. Хоть на секунду дольше задержать около себя девушку. Эту – не слишком-то даже и хорошенькую – Зину… – Пакетов для ручек давно уже нет! – звонко ответила она и повернулась к грузину. Тот отреагировал моментально. Видимо, был на постоянном взводе. Схватил ее за талию. Девушка выскользнула вполне профессионально. Стало ясно, что она много чего знает. И умеет тоже. И вдруг она расплылась в совершенно детской улыбке. Делающей абсолютно другим ее размалеванное личико. – Ей же страшно! Вы бы хоть ее погладили! Рощин повернулся. Она опустилась куда-то между кресел. Сквозь гром турбин пробился другой звук. Слабое и очень жалкое повизгивание. В последнем ряду сидел бородатый мужик. Рядом на полу покорно распласталась собака. Стюардесса присела на корточки. И ворошила тоненьким пальчиками ее загривок. Собака скулила сквозь проволочный намордник. Большие уши ее были прижаты к лобастой голове.