Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами - Яна Колесинская

Михаил Аблеев ныряет в толщу времен:

– Нам невмоготу было выносить эти фальшиво-скорбные лица, весь этот советский похоронный пафос. Эта хрень раздражала! Роза и Люся от стыда опускали глаза. Мы с Лемом пытались подкрасться к ним, как из-под земли, поймать наших девушек неожиданно, со своими дурацкими рожами, и мы уже ржали вчетвером. Это был наш легкий такой мягонький перформанс.

– Разумный человек не выносит серьезного отношения к чему бы то ни было. Люди, которые пытаются не врать, таковы – подтвердил Лем.

Их главный педагог был именно тем, кто учил не врать – ни в жизни, ни на сцене. Главреж «Красного факела» Константин Чернядев был мастером курса всего год. Но этого года хватило, чтобы сформировать у молодежи понимание профессии. Через много лет Лем посвятит Чернядеву личное признание: «Каким умом и какой эмоциональностью, какой мягкостью и какой силой была полна каждая его фраза… Мой первый и единственный подлинный учитель дал мне главный урок – урок общения с личностью. Его дар смотреть и видеть стал моим идеалом на всю жизнь. Этот человек, а не методики и учебные планы, были моей школой. Школой, которой я горжусь».

В эссе «Сбивчивый монолог на венском стуле» Лем выделил главное, что оказало воздействие на его формирование как актера: «Мой педагог вырастил и закрепил во мне убеждение, что человек театра – это прежде всего личность, что театр – альянс самостоятельных и независимых личностей (потому и не может быть в привычном смысле „коллективом“). От столкновения мощных разнозаряженных частиц высекаются искры искусства. Так смешно получилось, что именно режиссер заразил меня неизлечимой болезнью, которую большинство режиссеров приравнивают в актере к профессиональной непригодности. Актер, требующий пространства для самостоятельного творчества в роли, актер, которому для полноценной работы необходимы свобода и уважение, для многих режиссеров и не актер вовсе».

Текст был опубликован и отправлен друзьями Лема Чернядеву в Одессу. Тот, уже пожилой человек, читал его и плакал. Вспоминал свой последний педагогический курс в новосибирском театральном училище, когда мысленно прочерчивал судьбу своих любимых студентов и почти не ошибался. Про пацана в желтых клешах заранее знал: этот – настоящий.

Однако первые выходы юного Лемешонка на профессиональную сцену не попали в историю мирового театра. Тюзовские роли были даже не второго, а десятого плана. К ним прилагались усы и борода, что превращало производственную практику в балаган. И вот Чернядев дал ему роль со словами в спектакле «Венецианские близнецы» по пьесе Карло Гольдони – целых две реплики! Эта был дебют Владимира Лемешонка на сцене «Красного факела», где пройдет вся его сценическая жизнь. Новичок был полностью дезориентирован: не понимал, где право, где лево, где вперед, где назад, где рампа, где кулисы. Язык заплетался, голос был чужим. Сцена, такая пленительная снаружи, оказалась чуть ли не Зоной из «Сталкера». Пройдет много времени, прежде чем она одарит дивным, но мгновенным ощущением полета, которое специально не вызвать, никакими приемами и уловками не создать – неизвестно, как это приходит и почему так быстро пропадает… Чехов сказал об этом проще некуда: «Что непонятно, то и чудо».

Поначалу Лем пытался выявить закономерность душевных состояний. Ступив из гримерки в темноту кулис, закрывал глаза, сжимал кулаки, шептал: «Иже еси на небеси, да приидет царствие твое да будет воля твоя…». Бесполезно, и он, как и его любимый писатель Набоков, стал безбожником с вольной душой в этом мире, кишащем богами. Пытался поймать вдохновение с помощью напитков. Оказалось еще хуже, чем молитва. Конфуз, случившийся году в 1985-м, избавил его от алкогольного заблуждения на всю оставшуюся жизнь.

Слегка выпив перед спектаклем «Восемнадцатый верблюд» и пребывая в приподнятом расположении духа, то есть не испытывая никакого мандража перед выходом на сцену, Лем легко и вдохновенно отыграл первый акт. В эйфории от успеха решил добавить в антракте. Второй акт отыграл на автопилоте. Лемешонок Первый, вынужденный свидетель позора, сделался мрачен, наполнился презрением, разговаривать с негодяем не пожелал. А прима Анна Яковлевна Покидченко обыгрывала его невменяемость, помогала устоять на ногах, в перерыве между эпизодами всеми силами приводила в чувство – била по щекам, давала нашатырь, уговаривала. Возилась с ним, как нянька.

Не помнит, как добрался домой. Утром, выкарабкиваясь из сна, опрокинулся в гадкий стыд. Во время гигиенических процедур сломал зубную щетку. На работу шел как из-под палки. Молил Бога провалить его под землю, но тот, как водится, не реагировал. Нашел в себе силы извиниться перед каждым участником вчерашнего спектакля. Анна Яковлевна потребовала с него слово, что подобного не повторится. Через несколько лет Лем начнет свое знаменитое «Письмо актерам» с признания ей – «прямая и звонкая, как игла, сумевшая прошить неподатливое время».

Немеркнущая звезда «Красного факела» сыграла решающую роль в его сценической жизни. Слово, данное Анне Яковлевне, Лем держит и после ее ухода. Глоток коньяка, а то и не один, ждет его в гримерке после поклона. Предвкушая момент, иной раз заранее наполнит рюмочку, накроет ее листом бумаги, дабы на нектар не покусилась алчная муха. За исключением периодов, которые он назначает себе сам – на несколько месяцев добровольного воздержания.

Ничего не осталось от юношеских молитв, ритуалов, заговоров, приворотов, только осмысленное профессиональное волнение перед выходом на сцену. И мамино серебряное колечко, которое он надевает на мизинец, если это не противоречит роли. От талисмана мало что зависит, просто на душе чуть-чуть теплее.

…Первый практический урок профессионального мастерства Лем получил на третьем курсе в ТЮЗе. Там на законных основаниях уже блистал Игорь Белозёров. Обогнав Лема на восемь лет, он стал звездой первой величины, красавцем с роскошными кудрями, стальным взглядом и громовыми раскатами зычного голоса.

Репетируя влюбленного в учительницу Алёшу Смородина в спектакле «Ключ без права передачи», Лем очень старался. В сценах с Игорем Белозёровым Лем старался неистово. В очередной раз он бросился на партнера и схватил за грудки, вложив в сей порыв всю страстность своей кипучей натуры. Белаз, оставаясь невозмутимым, вылил на салагу ушат холодной воды: «Осторожно, не помни мне рубашку». Так на съемках фильма «Марафонец» юный Дастин Хофман психовал, бесился, сходил с ума, падал, как подкошенный, лежал пластом, и великий Лоренс Оливье сказал ему: «Молодой человек, а играть вы не пробовали?».

Первая интрига настигла Лема на четвертом курсе. Его назначили на главную роль в спектакле ТЮЗа. В паре с ним репетировал актер, который уже окончил НТУ и был зачислен в труппу. Тот с младых ногтей отдавал себе отчет, какие действия нужно предпринять, чтобы добиться успеха, заявить о себе сразу и навсегда, стать ведущим актером труппы. В ход шли сплетни, подметные письма, жесткое давление во время репетиций, доклады режиссеру о хамстве партнера во время работы. Едва почувствовав мышиную возню, Лем просто-напросто перестал ходить на репетиции, ведь выпускной курс требует полной отдачи на лекциях. Соперник сыграл главную роль достойно. И стал ведущим актером труппы. А у Владимира Лемешонка было всё впереди.

Первая значимая работа пришла в 1975 году. Педагог курса Александр Левит в дипломном спектакле по пьесе Виктора Розова «В день свадьбы» отдал роль Мишки – Узде и Аблею, а роль его детдомовского друга Васьки – Лему. Он вытащил из своих студентов главные свойства их актерской природы: из Михаила Аблеева мягкость и обаяние; из Анатолия Узденского значительность, весомость, эдакий габеновский взгляд; из Владимира Лемешонка лихость и кураж.

Васька Заболотный предстал ярко выраженной индивидуальностью: врожденная веселость и разгульность, детдомовская развязность и дерзость, презрение к запретам и «слабость по женской части». «Трахальщик», определил для себя Лем и придумал особый раздевающий взгляд, бросаемый на женский пол. Васькины жесты были резки и порывисты, он двигался стремительно, наотмашь принимал решения. С Мишкой они яро спорили о свободе и нравственности, ответственности и выборе. Формально Михаил был прав. Но прописные истины давали крен, их приходилось подвергать проверке и пересматривать.

Васька таил в себе духовную глубину, которая удерживала его от лжи, не позволяла сделать вид, что происходящее его не касается. «Не люблю, когда мне жизнь на завтра откладывают. Завтра, мол, тебе будет хорошо, а теперь потерпи», – сердился Васька, настаивая, чтобы и друг немедленно совершил честный поступок и отменил свадьбу с нелюбимой девушкой. Не признающий никаких уз, он в результате оказывался прав в том, что слушать нужно только голос сердца. За этим персонажем хотелось идти, сверять с ним свое отношение к жизни, к событиям в семье и за ее пределами. А Мишка благодаря ему открывал новую правду и нового себя.