Властители Рима - Владимир Викторович Дмитренко

«Мне ставят в вину, что я тяжело переношу смерть близкого человека и негодую, что погиб тот, кого я любил; ведь, по их словам, отечество следует ставить выше дружбы, словно они уже доказали, что его кончина была полезна для государства. Но я не буду лукавить: признаюсь, я не дошел до этой твоей степени мудрости…» И, объясняя Цицерону, что печется прежде всего о всеобщем примирении, продолжает: «Так ты поплатишься, — говорят они, — раз смеешь осуждать наш поступок». О неслыханная гордость! Чтобы одни величались преступлением, а другим не было дозволено даже скорбеть безнаказанно! Но это всегда разрешалось даже рабам — бояться, радоваться, скорбеть, — как вздумается им, а не кому-нибудь другому. Это теперь и пытаются вырвать у нас путем запугивания поборники свободы…»

Приведенные выше слова Гая Мация из его письма Цицерону показывают, что в те времена человеку крайне трудно было поступать просто по совести и по велению чувств — на это отваживались лишь немногие. Жесткое давление на римских граждан пытались оказывать не только цезарианцы, но и республиканцы, причем не гнушаясь в выборе средств. Сохранившиеся письма Цицерона показывают, что в те дни он сокрушался по поводу того, что не был вовлечен в заговор против Цезаря, и намекал на то, что если бы он был тогда с убийцами Цезаря, то не пощадил бы никого из его близких. В дальнейшем он стал заявлять об этом еще более явно. «Я хотел бы, чтобы ты пригласил меня на обед в мартовские иды; не было бы никаких остатков. Теперь ваши остатки мучат меня, и притом меня более, чем кого бы то ни было», — писал Цицерон 2 февраля 43 года до нашей эры Гаю Кассию (за год до этого, в мартовские иды, то есть 15 марта был убит Юлий Цезарь). Письмо ясно показывает, что Цицерон, будь у него такая возможность, с удовольствием расправился бы со всеми, кто представлял потенциальную угрозу, а значит, не только с Марком Антонием, но и с Октавианом, а возможно, и со многими другими. Однако в 44 году до нашей эры единственной реальной силой, которая хоть как-то могла бы уравновесить возможности Марка Антония в Италии, был Октавиан, и Цицерон всячески пытался рассорить его с Марком Антонием.

Дружба Антония с Октавианом длилась недолго. Вскоре умер один из трибунов, и на его место многие хотели выбрать Октавиана. Однако большинство сенаторов опасались и молодости Октавиана, и того, что он открыто призывал отомстить за гибель своего приемного отца. Марк Антоний, чтобы успокоить сенаторов, властью консула отменил выборы. Этим же летом, для того чтобы уравновесить ту популярность, какую приобрел среди плебса своими щедрыми раздачами Октавиан, трибун Луций Антоний, по всей видимости с ведома и одобрения Марка Антония, проводит аграрный закон, по которому ветеранам Цезаря предполагалось раздать пустовавшие государственные земли. Это был чисто популистский жест, так как выполнить этот закон было крайне затруднительно (в январе 43 года до нашей эры этот закон был отменен).

Для того чтобы бороться с могущественным тогда Марком Антонием, Октавиан сумел вновь войти в доверие к признанному лидеру республиканцев Цицерону, мечтавшему о восстановлении власти сената, называя его отцом и прося советов. Понимая, какое огромное влияние имеет Цицерон в сенате, Октавиан, хотя никогда и не унижался, приложил все усилия, чтобы добиться его расположения. Первое свидание Октавиана с Цицероном состоялось, как уже говорилось выше, почти сразу после прибытия Октавиана в Италию. Цицерон присматривался, Октавиан продолжал держать себя по отношению к нему лояльно и уважительно и, в конце концов, сумел убедить его оказать поддержку. Цицерон, опытнейший политик, который в год рождения Октавиана уже был консулом, даже представить себе не мог, что Октавиан ведет собственную игру. В качестве действительно серьезного противника Цицерон видел лишь Марка Антония. Призывы Октавиана отомстить за смерть Юлия Цезаря Цицерон считал всего лишь обычным приемом, направленным на обретение популярности. В июне 44 года до нашей эры Цицерон пишет своему другу Аттику: «У Октавиана, как я убедился, достаточно способностей, достаточно духа, и, кажется, по отношению к нашим героям он будет настроен, как мы пожелаем; но что должно доверить возрасту, что имени, что наследию, что поучению, нужно основательно обдумать…» и там же далее говорит, что «все же его нужно поддержать и, как никого иного, от Антония отлучить», В итоге Цицерон счел, что Октавиана можно использовать для привлечения на свою сторону солдат, а потом или направлять по своему усмотрению, или же легко отстранить от дел.

Август и Рома. Камея. Конец I в. до н. э.

Все лето 44 года до нашей эры, пока находиться в столице ему было небезопасно, Цицерон провел за пределами Рима, хотя за счет активной переписки и был всегда в гуще событий. Когда же к концу лета обстановка там немного стабилизировалась (Марк Брут и Гай Кассий издали эдикт о согласии жить в изгнании, если это принесет мир государству), Цицерон окончательно отказался от назначения в Сирию и в сентябре вновь вернулся в Рим, где уже 2 сентября, пользуясь временным отсутствием Антония, обрушился на того в сенате с гневной филиппикой. Когда-то Цицерон учил в своем доме Марка Антония риторике, но теперь бывший наставник стал самым яростным противником своего бывшего ученика, используя все, чтобы очернить его в глазах сограждан, причем филиппики Цицерона свидетельствуют, что в этой борьбе он не слишком стеснялся в выражениях и не отличался щепетильностью. Вскоре после своей первой филиппики Цицерон опять убыл. из Рима и, опасаясь Марка Антония, на всякий случай обосновался в своей вилле в Путеолах, откуда, в случае необходимости, можно было легко бежать на корабле.

Теперь, когда борьба Цицерона с Марком Антонием обострилась и стала практически открытой, он старался опереться в этой борьбе на Октавиана. Используя все свое красноречие, Цицерон начал заявлять всюду, что Октавиан спасет республику. Марк Брут предостерегал Цицерона, советуя не расчищать Октавиану путь к власти, но Цицерон считал себя мудрее, а главным соперником видел Марка Антония. Октавиан же, в свою очередь, разъяснял солдатам, что дружба с Цицероном всего лишь военная хитрость.

Октавиан,